Мы требуемъ только возбудительныхъ средствъ, которыя помогли бы намъ наслаждаться, хотя бы сокращая наше существованіе и предавая насъ позорной смерти.

Но для кого же, спросятъ меня, пишете вы все это, если таково ваше мнѣніе о вашихъ современникахъ?

Я предполагаю, что въ самомъ развращенномъ обществѣ всегда найдется хотя тысячная часть людей неиспорченныхъ и что достаточно этой закваски, чтобъ въ весьма короткое время обновить нашу націю, и притомъ самая внѣшность въ отношеніи нашей изжившейся рассы заслуживаетъ вниманія.

Франція, мы должны въ этомъ сознаться, уже не увлекаетъ собою всего человѣчества, и я думаю, что послѣ полувѣковыхъ опытовъ, болѣе или менѣе конституціонныхъ, будетъ интересно прослѣдить это движеніе; и такъ какъ французская нація, опередившая въ этомъ отношеніи другіе народы, представляетъ наиболѣе данныхъ для наблюденія, то я и избралъ ее предметомъ моего изученія.

Но неужели мы откажемся отъ самихъ себя потому только, что міръ преисполненъ интригановъ и мошенниковъ? Неужели мы будемъ отвергать здоровье и добродѣтель только потому, что общество больно. Неужели мы бросимся въ скептицизмъ потому только, что мы всегда разочаровывались въ нашихъ монархически-парламентарыхъ комбинаціяхъ и до сихъ поръ не съумѣли организовать нашу республику и что теперь мы безсильны судить самихъ себя?

Какое безуміе! Нѣтъ, нѣтъ! Право и наука суть могущественныя силы человѣчества; соединимся подъ ихъ руководительствомъ; съ ними мы будемъ сильны — одинъ противъ тысячи, одинъ противъ десяти тысячъ, — и мы побѣдимъ: какъ говоритъ Псалмопѣвецъ, «падетъ отъ страны твоей тысяча и тьма одесную тебя»!

Въ 1848 году насъ обвиняли въ томъ, что мы дѣлали наши опыты надъ соціальнымъ тѣломъ, какъ надъ трупомъ казненнаго. Теперь не можетъ быть и рѣчи о подобныхъ опытахъ. Всѣ правительства, которыя созидала себѣ Франція съ 89 г., умерли въ младенческомъ возрастѣ, ни одно не было живучимъ. Пусть же трупы ихъ послужатъ по крайней мѣрѣ для вскрытія; и этого довольно для ихъ славы![7]

Для того, чтобы возбудить въ публикѣ, подобной французской, интересъ къ политическимъ изслѣдованіямъ, къ такъ называемой наукѣ правленія, прежде всего слѣдуетъ стряхнуть пыль старыхъ авторовъ, отказаться отъ школьныхъ традицій и совершенно отложить въ сторону педантическую эрудицію и офиціальный, академическій стиль. Какой французъ не начинаетъ зѣвать при одномъ словѣ конституціонное право.

Кто можетъ рѣшиться нынѣ поглотить цѣлую библіотеку публицистовъ, хотя бы это были Боссюэ, Монтескьё, Ж. Ж. Руссо, Мирабо, Ж. де-Местръ, де-Бональдъ, или Шатобріанъ? Отцы наши, если исторія не лжетъ, въ 89 и 93 годахъ пристращались къ такимъ труднымъ матеріямъ. Правда, что пренія учредительныхъ и законодательныхъ собраній и конвента, бурное краснорѣчіе Мирабо, Мори, Верньо, Робеспьеровъ, — всѣ манифестаціи самодержавнаго народа, вся страстная и кровавая драма революцій — поддерживали общее вниманіе и оживляли общественное сознаніе, служа имъ какъ-бы толкователями. Но десять лѣтъ спустя послѣ созыва Генеральныхъ Штатовъ, ко всей этой литературѣ возъимѣли отвращеніе: страна кричала въ одинъ голосъ — вонъ все!..

Съ тѣхъ поръ мы выбросили за окно эту философію дня, мы забыли все, не исключая и нашего катехизиса. Пролетаріи и буржуазія столь же мало способны нынѣ отвѣтить на вопросы объ учрежденіяхъ ихъ страны, о правительственныхъ принципахъ, или объ условіяхъ свободы, какъ и на вопросы изъ символа христіанской вѣры.

Мы не имѣемъ ни политическаго, ни религіознаго образованія, что однако не мѣшаетъ французамъ обсуждать вкривь и вкось дѣйствія правительства, государственныя дѣла, право народовъ, наставлять Европу и Америку, и въ качествѣ избирателей, одинъ разъ въ шесть лѣтъ являться отправителями верховной власти, давая свои вѣрительныя граматы депутатамъ, хотя эти граматы выдаются на предъявителя.

Необходимо измѣнить методу. Политическая наука есть ничто иное, какъ вѣтвь соціальной науки, отдѣлъ антропологіи, часть естественной исторіи; будемъ поэтому заниматься ею какъ историки-натуралисты; мы выиграемъ уже въ томъ, что избавимся отъ всей старой рухляди; потомъ, будемъ говорить языкомъ яснымъ, положительнымъ и способнымъ отражать силой своей логики всѣ мудрствованія скептицизма. При такомъ условіи политика, или естественная исторія государствъ, можетъ оспаривать интересъ естественной исторіи животныхъ.

Знаете ли, читатель, сколько конституцій, со времени зловѣщаго 1789 г., было оффиціальнымъ образомъ предложено Французскому народу? Пятнадцать! Изъ этого числа двѣнадцать были только вотированы, а десять и приведены въ исполненіе. Послѣдняя нѣсколько разъ была измѣняема и находится на пути къ новой метаморфозѣ. Эти пятнадцать конституцій, о которыхъ вы такъ же мало заботитесь, какъ о прошлогоднемъ снѣгѣ, составляютъ основу нашего публичнаго права; это — священное хранилище нашей свободы и нашихъ гарантій, ковчегъ нашихъ учрежденій и нашихъ судебъ. Поэтому, ни что другое не можетъ быть болѣе достойно нашего уваженія: этимъ обусловливается наша политическая жизнь, въ этомъ все наше значеніе. Уничтожьте это основаніе, и Франція не существуетъ болѣе, а французская территорія, съ своими жителями — подобно дикимъ незаселеннымъ мѣстамъ въ центрѣ Африки, сдѣлается не болѣе какъ географическимъ терминомъ; она болѣе не будетъ государствомъ, она утратитъ свое мѣсто въ мірѣ политики. Въ виду этой важности, вооружитесь терпѣніемъ и позвольте мнѣ сдѣлать хронологическій перечень этихъ 15 конституцій, составляющихъ первую главу нашего политическаго катехизиса.

Когда французская нація рѣшилась дать себѣ конституцію, — король Лудовикъ XVI эдиктомъ отъ 27 сентября 1788 г. созвалъ такъ называемые Генеральные Штаты на 1-е число мая предстоявшаго незабвеннаго 1789 года; избиратели, собранные по округамъ, приглашены были выразить свою волю въ инструкціяхъ депутатамъ (cahiers). Эти инструкціи должны были служить такъ сказать приказомъ депутатамъ; никогда еще, ни до того времени, ни послѣ, нація не высказывала своей воли болѣе положительнымъ образомъ. Предстоящая конституція должна была сдѣлаться самымъ вѣрнымъ ея выраженіемъ.

1. Проэктъ конституціи, представленный учредительному собранію комитетомъ конституціи, въ періодъ отъ 27 іюля по 31 августа 1789 г.

Проэктъ этотъ не былъ принять, не смотря на то, что онъ былъ выработанъ подъ вліяніемъ событій 20 іюня, 14 іюля и 4 августа 1789 и потому предупреждалъ уже мысли, выраженныя въ избирательныхъ инструкціяхъ; проэктъ этотъ былъ исключительно монархическаго характера, не уничтожавшій при этомъ вполнѣ феодализма, принципъ котораго онъ поддерживалъ офиціально, въ дуализмѣ народнаго представительства — въ законодательномъ корпусѣ и въ сенатѣ.

2. Французская конституція, утвержденная учредительнымъ собраніемъ и принятая королемъ 3 сентября 1791 года.

Идеи быстро шли впередъ: veto короля было уничтожено; вмѣсто 2-хъ палатъ установлена одна; за королемъ оставлена лишь власть исполнительная.

Конституція эта съ грѣхомъ пополамъ просуществовала до 10 августа 1792 года.

3. Проэктъ конституціи, представленный національному конвенту конституціоннымъ комитетомъ 15 и 16 февраля 1793 года. (Редакція Кондорсе).

Этотъ проэктъ, чисто демократическаго характера и отвергающій королевскую власть, былъ разосланъ въ 85 департаментовъ и во всѣ арміи, чтобы спросить ихъ мнѣнія. Но конвентъ, занятый другими дѣлами, не разсматривалъ его.

4. Конституціонный актъ, представленный народу національнымъ конвентомъ. (Редакція Робеспьера) 24 іюня 1793 года.

Эта конституція, названная конституціей втораго года, была только возстановленіемъ предъидущей. Она была принята народомъ, но не была обнародована до заключенія мира.