— Разве Мирамбо умер? — спрашивают они.

— Нет, — отвечаем мы.

— Как же вы прошли в Укарангу?

— Через Укононго, Укавенди и Уггу.

Тогда они начинают от души смеяться над своими опасениями и просят у нас извинения. Ко мне входит король и говорит, что он отправился в лес затем только, чтобы снова напасть на нас; будь мы руга-руга он всех бы нас перебил. Но мы знаем, что бедный король был страшно перепуган, и что будь мы руга-руга — он ни за что не осмелился бы вернуться, но мы не желаем ссориться из-за свойственного ему хвастовства, а любезно жмем его руку и говорим, что очень рады его видеть. Он тоже заявляет удовольствие по поводу встречи с нами и немедленно велит подать нам три жирные овцы, пива, меду и других яств; я же делаю его счастливейшим человеком в мире, предложив ему в подарок две штуки самого лучшего холста; таким образом, между нами установились самые дружеские отношения.

Занося в мой дневник события нынешнего дня, я поручаю Селиму привести в порядок мой костюм, чтобы явиться в самом приличном виде перед белым человеком с седою бородою и арабами Уджиджи; дорожное же мое платье обратилось в лохмотья, благодаря переходам через леса и кустарники. Покойной ночи; еще день — и мы будем у пристани.

10-го ноября, пятница. 236-й день как мы оставили Багамойо и 51-й как вышли из Унианиембэ. Общее направление на юго-запад, к Уджиджи. Время перехода — 6 часов.

Славное утро. Воздух свеж и прохладен. Небо приветливо улыбается земле и ее обитателям; лес одет в яркую зеленую листву; воды реки Мвути, катясь под изумрудною тенью нависших над ними деревьев, своим непрерывным журчанием как бы приглашают нас спешить в Уджиджи.

Мы оставили за собою тростниковую ограду селенья, на лицах людей выражается счастие и довольство, как в то время когда мы садились на джоу в Занзибаре, событие, которое кажется нам совершившимся чуть не столетие тому назад — так много мы испытали с того времени.

— Вперед!

— Ай Валлах, ай Валлах, бана янго! — И с веселым сердцем молодцы идут форсированным маршем, который в скором времени должен привести нас в Уджиджи. Мы взбираемся на холм, поросший бамбуком, потом спускаемся в овраг, через который мчится бурный поток, взбираемся на другой холм и потом спешим по узкой тропинке, пролегающей вдоль покатости длинной цепи гор.

После двухчасового пути мне говорят, что я могу видеть Танганику с вершины близ лежащей высокой горы. Я не могу удержаться от криков восторга. Не переводя дыхания, мы спешим вперед, желая полюбоваться видами, взбираемся на гору, наконец, мы на вершине ее — но нет, еще ничего не видно.

Мы делаем несколько шагов дальше — и сквозь деревья я вижу серебристый луч: вот оно — Танганика! а вот голубые горы Угома и Укарамба. Взорам нашим представляется обширная равнина, залитая серебром; над нею прозрачные голубой свод, а по бокам высокие горы и пальмовые леса. Танганика! — Ура! и люди стенторским голосом повторяют возглас англосаксонца; нашу радость разделяют кажется леса и холм.

— Бомбай! Здесь стояли Буртон и Спик, когда они увидели в первый раз озеро?

— Не помню, господин; должно быть, где-нибудь здесь.

Бедные! Один из них был наполовину разбит параличом, другой — полуслепой, сказал сэр Родерик Мурчисон, когда описывал прибытие Буртона и Спика в Танганике.

А я? Я так счастлив, что если бы был совершенно разбит параличом и ослеп, то в эту торжественную минуту взял бы свой одр и стал бы ходить; вся моя слепота прошла бы разом. Но к счастию я совершенно здоров; я не хворал и дня с того времени как покинул Унианиембэ. Как дорого заплатил бы Шау, чтобы быть теперь на моем месте? Кто счастливее — он, ведущий разгульную жизнь в Унианиембэ, или я — на вершине этой горы, радостно и гордо устремивший свои взоры на Танганику?

Мы сходим по западному склону горы, и взорам нашим представляется долина Лиуше. Около 11-ти часов утра мы достигли густого кустарника, растущего по обеим берегам помянутой реки; мы переходим вброд прозрачный ручей, выходим на противоположный берег, оставляем за собою кустарник и попадаем в сады Ваджиджи — чудо растительного богатства. Частности ускользают от моего беглого взгляда, так как я вполне нахожусь под влиянием моих собственных ощущений. Я замечаю только, что вокруг меня растут изящные пальмы и другие красивые растения и разбросаны небольшие селения, обнесенные непрочной тростниковой оградой.

Мы быстро идем вперед, желая предупредить преждевременные известия о нашем прибытии. У небольшого ручья мы останавливаемся на короткое время, потом всходим на какую-то обнаженную крутизну, последнюю из тысячи гор, которые нам выпало на долю переходить. Она одна мешает нам видеть озеро во всем его величии. Мы достигаем ее вершины, переправляемся на западный ее склон, и взорам нашим представляется внизу порт Уджиджи, одетый покрывалом из пальм и отдаленный от нас лишь на пятьсот ярдов. В эту торжественную минуту мы не думаем о сотнях пройденных нами миль, о сотнях холмов, лесов, кустарников и соляных равнин, переход через которые стоил нам столько трудов, о знойных лучах солнца, о всех перенесенных нами опасностях и затруднениях. Наконец, великий час настал! Наши мечты, надежды и предчувствия готовы осуществиться! Наши сердца и чувства сливаются с нашими взорами в то время, как мы старались отыскать глазами среди пальм хижину или дом, где живет белый человек с седою бородою, о котором мы слышали на Малагарази.

— Разверните флаги и зарядите ружья.

— «Ай Валлах, ай Валлах, бана!» — энергично отвечаю люди.

«Раз, два, три — пли!»

Залп из пяти ружей прогремел подобно салюту артиллерийской батареи: посмотрим, какое он произведет впечатление на лежащее внизу мирное селение.

— Теперь, кирангоци, поднимите флаг белого человека, а в арриергарде прикажите развернуть занзибарский флаг. А вы ребята, сомкнитесь плотнее и стреляйте до тех пор, пока мы не остановимся на рыночной площади или перед домом белого человека. Вы мне часто говорили, что желали бы попробовать рыбы Танганики — теперь мы можем попробовать ее. Вас ждут рыба, пиво и продолжительный отдых. Марш!

Прежде чем мы сделали сто ярдов, наши учащенные залпы произвели ожидаемое впечатление. Мы известили Уджиджи о нашем приближении, и население толпами поспешило к нам навстречу. По одному виду флагов жители догадались о прибытии каравана, но их несколько поставил в тупик американский флаг, который нес исполинского роста Асмани, улыбавшийся сегодня больше чем когда-либо. Впрочем, подойдя к нам на более близкое расстояние, жители припомнили, что подобный флаг они видали на доме американского консульства и на мачтах кораблей, стоявших в занзибарской гавани, и вскоре послышались приветственные крики, «Биндера Кисунгу! — флаг белого человека! Биндера Мерикани! — Американский флаг!» Нас окружили со всех сторон ваджиджи, ваниамвези, вангвана, варунди, вагугга, вамануйэма и арабы и почти оглушили нас криками: «Ямбо, ямбо, бана! Ямбо, бана! Ямбо, бана!» Каждый из моих людей удостоился особого приветствия.

Мы находились в расстоянии трехсот ярдов от селения Уджиджи, и вокруг меня толпилась густая толпа народа. Вдруг я слышу: кто-то приветствует меня по-английски.

— Good morning, sir! (Доброе утро, сэр)

Удивленный подобным приветствием, произнесенным из среды окружавшей меня толпы чернокожих, я быстро окинул взором толпу, ища приветствовавшего меня человека, и вижу его невдалеке от себя; лицо у него тоже было черного цвета, оживленное и радостное; на нем была надета длинная белая рубаха, а на его курчавой голове — тюрбан из американского холста.

— Что вы за человек? — спросил я.

— Я Сузи, слуга доктора Ливингстона, — отвечал он улыбаясь и показывая блестящий ряд зубов.

— Как! Ливингстон здесь?

— Да, сэр.

— В этом селении?

— Да, сэр.

— Вы говорите правду?

— Правду, правду, сэр. Я только что оставил его.

— Good morning, sir, — послышался другой голос.

— Ба! вы тоже слуга Ливингстона, — спросил я.,