Я до сих пор не высказывал ни одного суждения, которое бы не основывалось бы на моем личном наблюдении, за что и понес посильное количество всевозможных поношений и порицаний. К несчастию, я подпал под опалу некоторых географов за то, что совершенно предвосхитил у них желание, и не дал им возможности совершать того дела, которое должно было быть исполнено людьми их среды.

Я был убежден — а со мною, конечно, и весь мир — что великий сотоварищ был предметом немалого беспокойства; — они стремились узнать — как они говорили — жив ли Давид Ливингстон? Это беспокойство сообщилось американцам, и издатель одной из американских газет поспешно и неожиданно отправил человека для розысков и помощи в Центральную Африку. Избранному человеку посчастливилось; возвратившись в цивилизованный мир, он оповестил, что Ливингстон, великий исследователь, жив. Эта новость повсюду произвела страшнейший шум! Президент королевского географического общества объявил ее бессмысленной; вице-президент нашел, что это вымышленная сказка; коулэизм объявил это недоразумением и ошибкой, а Бэке заявил, что теория доктора Ливингстона невозможна. Вся Англия и большая часть Америки извергнуты были в большое смущение; но постепенно начинали приходить к полному убеждению, что Ливингстон не только жив, но и что каждое письмо, выдаваемое за его собственное, было действительно написано им самим, без всяких посторонних прибавлений и вставок. После этого начались нападки на личность несчастного корреспондента газеты. Один индивидуум назвал его «шарлатаном и лгуном»; другой намекал, что он вовсе не тот, за кого себя выдает; остальные думали обо мне как о журналисте, обманом вскрывшего у посланного депеши, и рассказывали много других вещей подлых и несправедливых.

Позвольте скромному корреспонденту газеты допросить всех географов, издателей, обозревателей, критиков и разносителей скандалов: возможны ли были бы все ваши препирательства, умозрения, споры, перебранные догадки и спекуляции — милостивый Боже! если бы не нашелся некто, который решился пожертвовать комфортом, здоровьем и спокойствием ради Давида Ливингстона, великого исследователя?

Доктор Ливингстон, вероятно, не ожидал, чтобы его скромный друг был встречен такого рода нападками; я также вовсе не рассчитывал, чтобы мои посильные старания ради известной цели были встречены с такою завистью и неприязнью. По своему неведению, я никак не воображал, чтобы мой честный и правдивый рассказ мог вызвать сомнения и желание строить мне различные каверзы, но что окончательно превзошло мои ожидания, то это нападки, направленные на мою личную честь и правдивость; такого рода прием едва ли возможно было предугадывать.

Доктор высказывал большое нежелание относительно посылок депеш в собственность Географического Общества; он никак не хотел, чтобы все содержащееся в них становилось предметом денежных выгод. Частным образом делиться с членами своими знаниями, он был вовсе не прочь, но он вовсе не желал, чтобы его открытия служили средством обогащения для некоторых членов. Он также жаловался на то, что один член недобросовестно воспользовался его неточно набросанною картою, которую он послал Обществу для ознакомления с направлением его пути; по возвращении, когда Ливингстон заявил, что он желает исправить карту согласно с теми точными и верными наблюдениями, которые он произвел на обсерватории Мыса Доброй Надежды, то этот член, повернувшись к нему спиною, объявил, что так как он работал над картою около пяти или шести месяцев, то может приняться за новую только в таком случае, если ему выдадут за прежний труд 200 ф.с. К Королевскому Географическому Обществу, как к Собранию, доктор продолжает относиться с большим уважением, с гордостью вспоминая о себе, как о члене его; он восстает только против немногих тех, которые «критиковали» его депеши, изменяли его карты, судили о его выгодах, взамен которых предлагали свои собственные измышленные коулэистические теории. Этих членов хотя и немного, но они настолько влиятельны, что никак не могут остаться незамеченными.

Мы провели несколько счастливых дней в Уджиджи, занятые приготовлениями к плаванию по Танганике. Ливингстон ежедневно пользовался разнообразными кушаньями, подносимыми ему моим поваром. Я, конечно, не мог ему устраивать ужинов, какими угощались Юпитер и Меркурий в хижине Баввиды и Филемона. У нас не было ягод целомудренной Минервы, маринованных вишен, радиссов, сушеных винных ягод, фиников, душистых яблоков и винограду; но мы имели сыр и масло мною сбитое, свежие яйца, цыплят, жареную баранину, озерную рыбу, роскошный творог и сливки, вино из гвинейской пальмы, бадиджан, огурцы, свежий картофель, стручковый горох и бобы, белый мед из Укаранга, сладкий сингве — плод сходный с сливой, из лесов Уджиджи и туземные хлебные растения, заменявшие наш пшеничный хлеб.

Во время полуденного жара, скрываемые под тенью нашей веранды, мы беседовали о наших различных планах, а утром и вечером мы прогуливались по берегу озера, любуясь тихим приливом и отливом журчащих волн, с наслаждением вдыхая в себя свежий ветерок озера.

Стояло сухое время года, и мы пользовались необыкновенно приятною погодой; в тени температура никогда не достигала выше 80°.

Открывавшийся вид с базара на широкое серебристое озеро был для нас очень поучителен и занимателен. Близ озера ютились самые разнообразные племена. Тут были земледельцы и пастухи ваджиджи с своими стадами и табунами; рыболовы Укаранга и Баолэ, из Бангвэ и даже из Урунди, с своими уклейками, которых они называли догара, с сомами, с щуками и другими различными рыбами. Здесь же хлопотали торговцы пальмового масла, пришедшие преимущественно из Уджиджи и Урунди; их пятиголовые горшки были наполнены красноватым маслом; также торговцы соли из соляных долин Увинца и Угга; торговцы слоновой кости из Увира и Усова; мастера байдар из Угомо и Урунди, с красным товаром продавцы из Занзибара, торговавшие лубочными картинами, потертыми бусами мутунда, сами-сами, сунгомацци и софи. На бусы софи, грубые толстые шары, в полдюйма величиною каждый, имеется здесь большой спрос. Тут же мы встретили ваггуга, вамануйэма, вагома, вавира, вазигэ, варуда, ваджиджи, вага, валинца, вазово, вангвана, вакавенди, арабов и вазавагили шумно занятых торгом и меною. Мы наблюдали также за юношами, почти нагими, с непокрытыми головами, как они расточали свои любезности чернокожим красавицам, которым неизвестна стыдливая краска, появляющаяся на щеках их белых сестер; старые матроны ворчали, не изменяя и в этом случае привычке сродной всем старухам; дети, как и в наших странах, быстро бегали, смеялись и барахтались, а старики, как и всюду, и всегда, опершись на свои копья, задумчиво смотрели на всю эту пеструю панораму.