Если бы Ливингстон и я сам, после того как мы намеревались посетить северный исток озера Танганики, были вынуждены, вследствие требования и боязни перед толпой Ваджиджи, возвратиться в Унианиембэ, не разрешив вопроса о реке Рузизи, мы, разумеется, заслуживали бы быть встречены дома всеобщим хохотом и шиканьем. Но то, что капитану Буртону не удалось добраться до них вследствие требований Ваджиджи и их смешного дикого вождя Каппины, послужило для нас предостережением относительно противодействия, которое мы должны были встретить у такого народа в деле разрешения географической задачи. У нас были довольно хорошие паруса, которыми вполне могли располагать, и если бы мы могли добыть себе лодку, то могли бы рассчитывать на то, что все будет хорошо.

Вследствие наших домогательств, Сеид-бен-Маджид великодушно позволил нам пользоваться его лодкой, для чего бы она надо ни понадобилась. Наняв двух проводников Ваджиджи за два доти на каждого, мы приготовились выехать из порта Уджиджи, через неделю приблизительно после моего приезда туда.

Я уже рассказал каким образом мы с доктором предприняли расследование северной половины Танганики и реки Рузизи, о которой так много говорилось и писалось.

Прежде чем предпринять эту поездку, доктор Ливингстон не решил еще окончательно вопроса о направлении, которое должны были принять его изыскания, так как положение его было самое плачевное. Его прислуга состояла из Сузи, Шумаха, Хамойдаха, Гарднера и Халимаха, стряпухи и жены Хамойдаха, и, кроме того, Каифа-Халека, того человека, которого я привез с собой из Унианиембэ, чтобы он передал Ливингстону присланные на его имя письма.

Куда мог доктор Ливингстон отправиться с такою горстью людей и с таким незначительным количеством тканей и бисеру, которое осталось у него из запасов, растерянных олухом Шерифом? Это был затруднительный вопрос. Если бы Ливингстон был совершенно здоров, его обычный, смелый и неукротимый дух дал бы на него короткий ответ. Он занял бы тканей у Сеида-бен-Маджида за страшную цену, которых бы ему хватило, чтобы добраться до Унианиембэ и южного берега. Но как долго пришлось бы ему оставаться в Уджиджи в бесконечном ожидании посылки, изо дня в день надеясь на окончание войны! Кто знает как долго выдержало бы его слабое здоровье эти постоянные разочарования, которые беспрестанно на него обрушивались?

В виду таких затруднительных обстоятельств я предложил несколько планов Ливингстону:

1) Возвратиться домой и отдохнуть от всех трудов, как это было им вполне заслужено, и как это для него, казалось, было необходимо.

2) Отправиться в Унианиембэ, захватить свое имущество, завербовать достаточное количество пагасисов, чтобы можно было предпринять путешествие на Маниема или Руа и разрешить проблему Нила, к чему он был, по его словам, на прекрасной дороге.

3) Отправиться в Унианиембэ, получить свой караван, завербовать людей и попытаться соединиться с сэром Самюелем Беккером, направившись для того через Муадза и переправившись на моих лодках через Укереве или Викторию Нианца к дворцу Мтезы Вуганда, миновав таким образом Мирамбо и Сваруру Узуи, которые непременно ограбили бы его, если бы он направился по обыкновенной караванной дороге в Уганду; затем от Мтезы к Камрази, королю Униоро, где он, без сомнения, слышал о великом белом человеке, который, по рассказам, находится с большими силами в Гондокоро.

4) Отправиться в Унианиембэ, получить свой караван, завербовать людей и возвратиться в Уджиджи и оттуда в Маниуэму, дорогою через Уухга.

5) Отправиться по Рузизи, через Руанда и далее к Итара, Униоро и Беккеру.

Какой бы путь он не признал удобнейшим, я и мои люди последуют за ним в качестве эскорта и носильщиков и окажем ему посильную помощь. Если он предпочтет возвратиться домой, я сказал ему, что я с гордостью последую за ним в качестве конвоя и буду считать себя стоящим под его командой, причем буду двигаться по его желания и останавливаться по его приказанию.

6) Последний путь, предложенный мною ему, был — позволить мне конвоировать его до Унианиембе, где он может получить свое имущество и где я ему передам большой запас лучших тканей и бисеру, ружей и амуниции, кухонных принадлежностей, одежды, лодок, палаток и проч., и где он может отдохнуть в комфортабельном доме, пока я сам поспешу пробраться к берегу и организую там новую экспедицию из пятидесяти или шестидесяти верных людей, хорошо вооруженных и с которыми пришлю ему новый запас необходимых принадлежностей комфорта. — После долгих соображений, он решился принять последнее предложение, так как оно ему казалось наиболее удобоисполнимым и наилучшим, хотя это и не помешало ему распространиться в выражениях неудовольствия на неизъяснимую апатию его агента в Занзибаре, который причинил ему так много волнений и мучений и заставляет его делать утомительные переходы в сотни миль.

Наше судно хотя и ничто более как валкая лодка, выдолбленная из дерева мвголя в Угома, служило нам африканским Аргосом, посвященным предприятию еще более благородному, чем его знаменитый греческий прототип. Мы не были странствующими торгашами, едущими за золотым руном, хотя, может быть, нам и предстояло открыть новые пути для торговли, по которым корабли могли бы подниматься из Нила до Уджиджи, Узова и далее до Марунгу. Мы не знали, что нам предстояло открыть в нашем путешествии к северным источникам Танганики; мы предполагали, что получим возможность убедиться в том, что Рузизи вытекает из Танганики и течет вниз к озеру Альберта или Виктории Нианца. Мы слышали от туземцев и арабов, что Рузизи вытекает из озера.

Сеид-бен-Маджид уверял нас, что его лодка выдержит 25 человек и 3500 фунтов слоновой кости. Полагаясь на его слова, мы поместили в лодку 25 человек, из которых многие запаслись мешками соли с намерением вступить в торговые сношения с туземцами; но едва мы отчалили от берега возле Уджиджи, как заметили, что лодка слишком нагружена и сидит по самые края. Возвратившись к берегу, мы высадили шесть человек и выгрузили мешки с солью, после чего у нас осталось 16 гребцов, арабский мальчик Селим, повар Фераджи и два проводника Ваджиджи. Облегчив таким образом лодку, мы снова отчалили и направили ее к острову Бангве, отстоящему в 4-х или 5-ти милях от Уджиджи. Когда мы проезжали мимо этого острова, проводники сообщили нам, что на нем нашли себе убежища арабы и ваджиджи во время одного набега ватута, происходившего несколько лет тому назад, когда они напали на Уджиджи и избили многих из жителей. Те, которые нашли себе убежище на острове, были единственные, которым удалось избежать огня и меча, с которыми ватута посетили Уджиджи.

Проехав остров и следуя вдоль прихотливых изгибов и выступов берега, мы очутились перед великолепным заливом Кигомо, который может служить превосходным убежищем от изменчивых ветров, дующих на Танганике. В течении 10 минут мы дрейфовали против деревни Кигима, так как поднялся восточный ветер и угрожал выгнать нас в озеро. Для тех путешественников, которым не надобно спешить, Кигомо служит первым портом на север от Уджиджи. На следующее утро, на рассвете, мы сняли палатку, уложили багаж, сварили и напились кофе, и снова направились на север. Озеро было совершенно спокойно, и воды его темно-зеленого цвета отражали светлую лазурь неба. Гиппопотамы выходили подышать в не слишком успокоительной близости от нашей лодки и потом снова погружали свои головы, как бы играя с нами в прятки. Приехав насупротив высоких лесистых холмов Бемба и находясь на расстоянии одной мили от берега, мы нашли время удобным, чтобы измерить глубину воды, так как цвет ее обещал глубину довольно значительную. Мы нашли в этом месте 35 сажень. Наш путь в этот день лежал вдоль берега, окаймленного рядом холмов, покрытых великолепными лесами и ковром из зеленой травы, круто спускавшихся в глубины свежей воды озера и возвышавшихся непосредственно над нашими головами. Лесистые холмы с богатыми кустарниками и восхитительными деревьями, из которых многие были в цвету и увенчаны венком из цветов, издающих неописанно приятный аромат и расположенных в самых прихотливых формах: то в виде пирамид, то усеченных конусов; одни совершенно плоские, другие бороздчатые, одни с красивыми вершинами, с гладкими контурами, другие зазубренные и дикие — интересовали нас чрезвычайно; и восхитительно красивые картины в глубине залива не раз вызывали крик восхищения. Совершенно естественно, что я чувствовал глубочайший восторг перед этими последовательными картинами, с их совершенно сценической красотой, но даже доктор мог то же самое сказать о себе, хотя он, как легко понять, должен уже был бы быть пресыщен картинами такого рода, еще более восхитительными, еще более чудесными, и растратить все свои способности восторгаться картинами природы.