Пембера Перен — забавный старик весьма маленького роста; он был бы совершенно ничтожен, не будь он самым могущественным из угорских султанов, пользующимся чем-то вроде гегемонии над многими другими племенами. Несмотря на все свое могущество, он одевается хуже последнего из своих подданных, всегда покрыт грязью и маслом, всегда ходит с запачканным ртом; но все это одни эксцентричности: как премудрый судья, он не имеет себе равного; у него всегда готова какая-нибудь увертка, чтоб вытянуть несколько лишних доти у робких арабских купцов, приезжающих ежегодно торговать в Унианиембэ; он без малейшего затруднения решает дела, пред которыми задумался бы обыкновенный человек.
Шейх Гамед, выбранный предводителем нашего общего каравана, был до такой степени мал ростом и жидок, что мог быть принят за копию с своего знаменитого прототипа «Даппера». Но то, чего ему не доставало в весе и размерах, он заменял подвижностью. Едва только мы успевали остановиться на ночлег, тотчас же его маленькая фигурка металась по нашей боме, ободряя, бегая, поправляя и мешая всем и повсюду. Он не позволял, чтобы к его тюкам прикасались чужие тюки или даже лежали рядом с ними. Он особенным способом складывал свои товары и заставлял выносить их при себе; он сам выбирал место для своей палатки и никто не смел занять его. Можно было ожидать, что, пройдя десять или пятнадцать миль в день, он предоставит эти мелочи слугам, так нет! без его наблюдения ничто не могло быть сделано хорошо; в своей хлопотливости он был неутомим и не знал усталости.
Шейх Гамед отличался еще одною замечательною особенностью: так как он не был богат, то он выбивался из сил, чтобы извлечь как можно более из каждой шукки и каждого доти полотна, и каждый новый расход приводил его в отчаяние: по собственному признанию, он готов был заплакать от высоких цен Угого и от вымогательств султанов. Вот почему мы могли быть вполне уверены, что он, как предводитель каравана, насколько это будет в его власти, постарается сократить наше пребывание в Угого, где жизненные припасы были так дороги.
День нашего прибытия в Ниамбву будет вечно памятен Гамеду вследствие тех беспокойств и огорчений, которые ему пришлось испытать. Несчастия его начались с того, что, будучи слишком сильно поглощен беганием по лагерю, он не заметил, что ослы его забрались в засеянные матамою поля султана Пембера Перена. В течение нескольких часов он и его слуги искали пропавших ослов, но к вечеру вернулись совершенно без успеха. Гамед с такою горестью стал оплакивать потерю ста долларов, заплаченных им за ослов, на какую способен только восточный житель, когда его посетит злая судьба. Шейх Тани, который был старше, опытнее и умнее, посоветовал ему довести о своей потере до сведения султана. Следуя этому разумному совету, Гамед послал к султану посольство из двух рабов, возвратившихся с известием, что слуги Пембера Перена задержали двух ослов, евших нескошенную матаму, и что если хозяин их не заплатит девять доти полотна первого сорта, то он, Пембера Перен, возьмет их себе в вознаграждение за съеденную ими матаму. Гамед пришел в отчаяние. Ужасно было платить девять доти полотна первого сорта, стоимостью в 25 ф, за несколько вязанок матами, стоивших пол шукки; но если не заплатить их, то что станет со ста долларами, заплаченными за ослов? Он отправился к султану, чтобы показать ему бессмысленность такой пени, предлагая одну шукку, которая наверно превосходит вдвое стоимость съеденной ослами матамы. Султан сидел на помбе, но был пьян — что как я полагаю, составляло его нормальное состояние, так пьян, что не мог заниматься делами; вместо самого султана, Гамеда выслушал его поверенный, ренегат из Униамвези. Большая часть вагогских старшин имеют при себе ваниамвези, в качестве правой руке, первого министра, советника, палача, человека на все руки, неспособного только к одному — к заботам об общественном благе. Эти ваниамвези — арлекины, до такой степени интригующие, беспокойные и ненавистные, что всякий узнавший, что такой человек находится советником и даже главным советником у султана, весьма склонен относиться неуважительно к его особе. Большая часть вымогательств, которым подвергаются арабы, внушаются этими хитрыми ренегатами. Шейх Гамед увидел, что ваниамвези гораздо упрямее султана — он не согласился ничего сбавить с девяти доти полотна первого сорта. Дело осталось нерешенным. За тяжелым днем наступила ночь, бессонная для Гамеда. Однако оказалось, что потеря ослов, последовавшая за тем тяжелая пеня и бессонная ночь в сущности были благодетельны, потому что в полночь в лагерь прокрался вор и намеревался утащить тюк с полотном, но бодрствовавший и раздраженный араб во время заметил его и выстрелом, пролетевшим мимо самого его уха, обратил вора в поспешное бегство.
От каждого предводителя каравана ваниамвези получил, в виде подати для своего пьяного господина, по пятнадцать доти, а от шести других караванов по шести доти, всего пятьдесят одно доти; тем не менее, на другой день, когда мы выступали в путь, он и не думал ничего сбавлять с пени, наложенной на Гамеда, и несчастный шейх принужден был или заплатить требуемое, или покинуть ослов.
Пройдя через хлебные поля Пембера Перена, мы вступили на обширную, гладкую как поверхность озера равнину, откуда добывается вагогская соль. От Каниени, на южной дороге, до границ Угумбы и Убанарамы, и даже далее, тянется это соляное поле, усеянное многочисленными и обширными горько-солеными озерами, низменные берега которых покрыты осадками, содержащими соли азота. Два дня спустя, когда я взобрался на высокий хребет, отделяющий Угого от Уианцы, взорам моим сразу представилась вся эта огромная равнина занимавшая несколько сот квадратных миль. Я мог ошибиться, но мне казалось, что я заметил обширное пространство серовато-голубой воды, почему полагаю, что этот соляной пруд составляет лишь уголок большого соляного озера. Вагумбцы, часто встречающиеся от Ниамбы до берегов Уианцы, сообщили моим солдатам, что на севере есть «Маии Куба».
Мицанца, следующая за Ниамбвою стоянка, расположена среди пальмовой рощи, в расстоянии около тридцати миль от последней. Вскоре по прибытии я должен был закутаться в одеяла, мучимый тою же перемежающейся лихорадкою, которая впервые напала на меня при переходе через Маренджа Мкали. Будучи уверен, что простоявши один день и принимая аккуратно неизбежный хинин, я выздоровею, я попросил шейха Тани передать Гамеду, чтоб он простоял завтрашний день, потому что я совершенно не в силах ехать далее, при постоянно повторяющихся припадках жестокой болезни, превратившей меня почти в ходячий скелет. Гамед, торопившийся в Унианиембэ, чтобы продать свой товар прежде, чем придут другие караваны, отвечал сперва, что не хочет, что не может останавливаться для мусунгу. Когда Тани передал мне этот ответ, я попросил его сказать Гамеду, что мусунгу не желает задерживать ни его, ни другой какой-либо караван, и потому просит его продолжать свой путь и оставить его одного, так как он чувствует себя достаточно вооруженным, чтобы идти через Угого одному. Каковы бы ни были причины, побудившие Гамеда изменить свое намерение, сигнал к выступлению не был дан им ни в эту ночь, ни на следующий день.
Рано поутру я принял первую дозу хинина; в 6 ч. утра — вторую; до полудня — еще четыре, всего пятнадцать гранов, вызвавших немедленно сильную испарину, смочившую фланель, белье и одеяло. После полудня я встал, радуясь что болезнь, мучившая меня последние две недели, уступила, наконец, действию хинина.
В этот день моя высокая палатка и американский флаг, развевавшийся над нею, обратили на себя внимание султана, удостоившего меня своим посещением. Между арабами он пользовался известностью как союзник Манва Сера, в войне его с шейхом Сни-бен-Амером, которого так прославлял Буртон, а потом Спик, а также как второй по могуществу султан Угого; поэтому он был для меня большой диковинкой. Когда отдернули дверь палатки и он вошел в нее, то был до такой степени поражен ее величественным видом и внутренним убранством, что уронил кусок замасленного барсатийского полотна, составлявшего его единственную защиту от ночного холода и дневного жара, и открыл взорам мусунгу жалкие развалины своей фигуры, бывшей некогда величественною. Сын его, молодой человек лет пятнадцати, внимательный к слабостям отца, поспешил с сыновнею почтительностью напомнить ему о его наготе, после чего султан, с глупым хихиканьем, снова надел свою роскошную мантию и сел, тараща глаза на палатку и удивительные домашние принадлежности мусунгу. Варяжский витязь введенный в блестящий и великолепный дворец византийских императоров, не выказал бы большого удивления, чем мизанцский султан при виде моей палатки. Посмотрев с тупым изумлением на стол, уставленный несколькими книгами и глиняными изделиями, на койку, державшуюся на воздухе, как ему казалось, какою-то магическою силою, на сак, в котором хранилось мое платье, он воскликнул: «Ги-ле! мусунгу великий султан, пришедший посмотреть на Угого». После этого он заметил меня и снова был поражен удивлением при виде моего бледного лица и прямых волос и спросил меня «как это я бел, когда солнечный жар сделал кожу его племени черною?» Затем ему показали мою шляпу, которую он примерял себе на голову, к великой забаве для нас и для самого себя. Потом ему показали ружья, начиная с магазинной винтовки Винчестера, делавшей тридцать выстрелов подряд с небольшими промежутками. Если прежде он был удивлен, то теперь удивлению его не было границ, и он заявил, что вагогцам не устоять в битве против мусунгу, потому что таким ружьем он убьет мгого, где бы тот ни показался. Затем показали ему ружья прочих систем, объясняя особенности каждой из них — это довершило восхищение султана и он воскликнул в порыве восторга, что пришлет мне овцу или козла и хочет быть моим братом. Я поблагодарил его за честь и обещал принять все, что он ни пришлет мне. По совету шейха Тани, служившего мне переводчиком и знавшего, что вагогских султанов не следует отпускать с пустыми руками, я отрезал одну шукку каники и предложил ее гостю. Он взял ее, но рассмотревши и смеривши, отказался принять, на том основании, что мусунгу — великий султан и не должен унижать себя подарком всего в одну шукку. Это показалось мне слишком накладным после двенадцати доти, уплаченных в виде мугонго т.е. дани от каравана; однако, имея в виду овцу или козла, я не постоял за лишней шуккой.
