Дорога до Бигаваны, нашей следующей стоянки, была длинна и отличалась своей пересеченностью; она шла по непрерывному терновниковому джунглю, пересекая крутые холмы и, наконец, по знойной равнине, накаливаемой солнцем все более и более по мере приближения его к зениту, так что она превращается наконец в жаровню, в которой невозможна никакая жизнь, и в беспредельное ослепительное море света, тяготящее глаз, тщетно ищущий где-нибудь отдыха; на пути мы перешли также несколько ручьев, сохранивших многочисленные следы слонов. Русло этих ручьев понижалось к югу или к юго-востоку.
Посредине этой жгучей равнины стояли деревни Бигавана, почти незаметные издали, вследствие чрезвычайной низкости хижин, не достигающих по высоте даже высокой пожелтевшей травы, дымившейся под палящими лучами солнца.
Наш лагерь был расположен в большой ограде, в расстоянии около 1/4 мили от султанской хижины. Вскоре после моего прибытия в лагерь, ко мне подошли три вагогца и спросили, не встречал ли я на пути мгого с женщиной и ребенком. Я готов уже был самым простодушным образом отвечать «да», как Мабруки, всегда тщательно охранявший интересы своего господина, стал просить меня не отвечать, потому что вагогцы, по обыкновению, обвинят меня в убийстве их и заставят заплатить за них. Взбешенный намерением взвести на меня такую клевету, я уже схватился за хлыст, чтобы прогнать их вон из лагеря, как Мабруки закричал мне, что каждый удар обойдется мне в три доти полотна. Не желая удовлетворять свой гнев такою дорогою ценою, я должен был проглотить злобу и вагогцы ушли безнаказанно.
Мы простояли здесь целый день, что было весьма полезно для меня, потому что я сильно страдал от перемежающейся лихорадки, продолжавшейся две недели и мешавшей мне по вечерам, после перехода, подробно писать, как я обыкновенно делал, свой дневник.
Бигаванский султан, хотя подданные его весьма злонамеренны и склонны к воровству и убийству, удовольствовался тремя доти в виде дани. От него же получил я известие о четвертом моем караване, отличившемся в битве с несколькими преступниками из его подданных. Подкараулив на пути двух моих носильщиков, они бросились на них, чтобы отнять тюк полотна и мешок бус, но солдаты мои, подоспев во время, убили двух из них, а прочих обратили в бегство. Султан высказал, что если бы все караваны охранялись так же хорошо как мой, то грабежей было бы гораздо меньше; я с этим от души согласился.
Тембо или хижины следующего султана, через владения которого нам пришлось проходить, именно 30-го мая, были расположены в Кидидимо, в расстоянии всего четырех миль от Бигаваны. Дорога шла по плоской продолговатой долине, окаймленной с двух сторон холмистыми цепями, густо усыпанными величественными баобабами. Вид Кидидимо чрезвычайно бледен. Даже лица вагогцев, по-видимому, приняли бледный оттенок от всеобщей бедности местности. Вода окрестных колодцев по вкусу и запаху напоминает лошадиную мочу; два из наших ослов заболели и издохли менее чем в час, напившись ее. Мы же испытывали боль в животе, тошноту и общее расстройство, за что от души проклинали страну и ее бессмысленных управителей. Но негодование достигло своих крайних пределов, когда Бомбай сообщил нам, после попытки своей уговорить Мугонго, что сердце султана наполнилось алчностью при известии о прибытии мусунгу, и что алчность его насытится не иначе, как десятью доти дани. Хотя требование было велико, однако я, по причине болезни и полного расслабления сил, не был расположен к препирательствам и потому тотчас же уплатил, что с меня требовали; арабы же торговались целое утро и, наконец, заплатили по 8 доти каждый.
Между Кидимо и Ниамабою, областью султана Пембера Перена, простирается обширный лес и джунгль, изобилующий слонами, носорогами, зебрами, оленями, антилопами и жирафами. Поднявшись с зарею, утром 31-го мая, мы вступили в джунгль, темные контуры и зеленые уступы которого были ясно видны с места нашей стоянки в Кидимо. После двухчасового пути мы остановились позавтракать и отдохнуть близ пресноводного озера, окруженного свежею зеленью, служившею большой приманкою для диких животных джунгля, свежие следы которых виднелись повсюду. Узкие рукава, покрытые тенью густых деревьев, представляли прекрасные убежища от жары. Дорога извивалась по джунглю, по редкому лесу, переходя на открытые поляны, поросшие желтою как жниво травою и врезываясь в чащу гуммиевых деревьев и терновника, издававших запах, подобный запаху стойл; в других местах она пересекала рощицы развесистых мимоз и колонии баобабов, проходя по местности, изобиловавшей благородною дичью, часто мелькавшею мимо нас, но на таком большом расстоянии, что нашим ружьям так же трудно было достать ее, как если бы она была за индейским океаном. Такое путешествие, как наше, не допускало никаких промедлений. Мы покинули водоем в полдень; до полудня следующего дня мы не могли найти ни капли воды; поэтому нам следовало идти много и быстро, в противном случае одуряющая жара деморализировала бы всех. Мы бодро шли в течение шести часов, потом перед солнечным закатом мы остановились отдохнуть менее чем на час, потом снова шли два часа до ночлега, назначенного в Ниамбве. Ночь караван провел под деревьями, среди густого леса, не разбив даже палаток для предохранения себя от ночного холода; я же стонал и кашлял всю ночь, мучимый пароксизмом лихорадки.
Ночь прошла; лишь только занялось утро, караван или караванный ряд, так как в лесу по узкой тропинке можно было идти только гуськом, уже пустился в путь. Вид на окрестности был очень ограничен. Справа и слева тянулся темный и глубокий лес. Над головою виднелась полоса прозрачного неба, испещренная волокнистыми облаками. Не слышно было ни одного звука, кроме крика летящей птицы, шума шагов, пения или разговоров каравана, перемежающихся с громкими восклицаниями, когда людям казалось, что вблизи находится вода. Один из моих носильщиков упал от усталости и болезни и не поднимался более. К счастию, хвост каравана прошел мимо него, пока он еще был жив; иначе мы принуждены бы были иметь жестокость оставить его непогребенным, зная что он умер.
В 7 часов утра мы разбили палатки в Ниамбве и пили прекрасную воду с жадностью верблюдов после перехода по безводной степи. Обширные рисовые поля послужили предвестниками близости деревни, караван прибавил шагу, ввиду скорого привала. Лишь только вассунги вступили в населенные места, толпы вагогцев бросились со всех сторон, чтобы взглянуть на них, пока они не прошли мимо. Старики и дети, мужчины и женщины с страшными войнами теснились вокруг нас. Эта необыкновенная любовь к демонстрациям вызвала со стороны моего надсмотрщика весьма характерное замечание: «О, это должно быть настоящие угогианцы, потому что они таращат, таращат глаза! Боже мой, они только и делают, что таращат. Мне, право, так и хочется шлепнуть их по роже!».
Действительно, вагогцы Ниамбвы довели до крайних пределов свое поведение. Все встречавшиеся нам до сих пор ограничивались глазением и криками, эти же позабыли всякие границы, так что, не будучи в состоянии сдержать своего гнева, я схватил за шиворот самого наглого из них и, прежде чем он успел оправиться от изумления, нанес ему такой удар хлыстом, который, вероятно, пришелся ему не по вкусу. Этот поступок вызвал со стороны зевак весь запас брани и оскорблений, которые они выражали совершенно особенным образом. Они подходили с видом разъяренной кошки и затем выкрикивали свои ругательства с каким-то не то шипением, не то лаем. Восклицание «гагчт», произносимое пронзительным crescendo, раздавалось ежеминутно. Они забегали то спереди, то сзади, повторяя: «разве смеет мусунгу бить вагогцев, как рабов? Мгонго свободный человек; он не привык переносить побои — гагчт» Но лишь только я замахивался хлыстом, эти хвастуны считали за лучшее отбегать на почтительное расстояние от рассерженного мусунгу.
Заметивши, что стоит только обнаружить мужество и силу, чтобы внушать им уважение и избавить себя от докучливости я прибег к своему бичу и хлопал им как из пистолета каждый раз, как туземцы забывали должные границы. До тех пор пока они ограничивались глазением и сообщением друг другу своих замечаний относительно моего телосложения, платья и манер, я спокойно обрекал себя служить им забавою; но когда они начинали тесниться вокруг меня, так что я едва мог подвигаться вперед, тотчас же я два или три раза хлопал бичом направо и налево и таким образом прочищал себе путь.
