Его взгляд снова встретился с моим, и он сказал голосом, от которого у меня по рукам пробежала мелкая дрожь: — Спасибо, Грэм.

Грэм. Я не могла вспомнить, называл ли он меня когда-нибудь просто по фамилии. Может быть, сегодня? После нападения с объятиями.

Отвлеченная этой мыслью, я наблюдала за ним, пока он доставал из сумки одежду и направлялся в ванную. Когда за ним закрылась дверь, я подумала о том быстром взгляде, который он сделал. На меня. На мои ноги. Но я накинула простыню на диван и сказала себе, что не буду зацикливаться на этом. Это были красивые, женские ноги. А Лукасу... это нравилось. Женщины. И очевидно ноги. И что с этого?

Если бы он вышел из ванной, демонстрируя свои икры, я бы сделала то же самое. Черт, я сделала это сегодня утром, когда он был одет только в...

— Тебе действительно не нужно было стелить для меня диван, Рози.

Голос Лукаса доносился откуда-то сзади меня. Я уже готова была сказать ему, что на него ждёт ещё одно разочарование, если он думает, что снова будет спать на диване, что я стелила его для себя, но слова замерли на кончике языка, когда я повернулась и увидела перед собой зрелище.

Это были не голые икры.

Это было намного, намного лучше, чем это.

Это был Лукас. В трениках — серых трениках и тонкой хлопковой футболке.

Но именно в трениках.

Они висели низко на бедрах, и ткань прилипла к ногам. Его ох-какие-не-голые икры. И его два сильных бедра. И те гораздо, гораздо более интересные части, которые висели прямо между ними.

И я... Господи, что, черт возьми, я делала?

В «Справочнике Соседа по Комнате для Гражданского и Не Жуткого Сожительства» было около сотни правил, которые я могла нарушить, глядя на его промежность. Даже через ткань его треников. Что не оставляло мне...

— Рози?

Чувствуя, что мои щеки пылают, я перевела взгляд обратно на его лицо.

Лукас улыбался. Действительно улыбался. Так широко, как я никогда не видела.

— Прости, — выдохнула я, и румянец, который, как я знала, покрывал мое лицо, распространился по всему телу. — Ты... хм... Ты что-то сказал?

Он скрестил руки на груди, и хлопок его рубашки натянулся. Черт побери.

— Я много чего сказал, если быть честным.

— О, хорошо, — я сглотнула. — Есть что-нибудь... важное, что мы должны обсудить?

Он указал позади меня.

— Да, что ты не спишь тут. Но это не подлежит обсуждению.

— Почему? — я нахмурилась. — Это было частью сделки.

Лукас двинулся в мою сторону. Неторопливо, как будто у него было всё время в мире, чтобы прогуляться по маленькой студии. Он остановился только тогда, когда оказался прямо передо мной.

— Рози, — сказал он низким, предупреждающим голосом, от которого у меня почему-то свело живот. — Займи кровать, — он улыбнулся, но это не было легкомысленно и весело. — Не заставляй меня бороться с тобой из-за этого. Потому что я буду.

Как? Та часть меня, у которой свело желудок, хотела спросить его. Как именно ты будешь со мной бороться?

Но вместо этого я пробормотала: — Хорошо, — я перебралась на кровать в другом конце студии. Откинув одеяло, я вздохнула и проскользнула внутрь. — Посмотрим, кто займёт её завтра вечером.

— Посмотрим, — добавил он, прежде чем выключить свет. — Соседка.

Я услышала, как Лукас возится с одеялами, и закрыла веки, чтобы не искать его фигуру в темноте. Чтобы не делать из мухи слона. Лукас Мартин, спящий в нескольких футах от меня. В своих возмутительных серых трениках.

— Рози? — позвал он, когда прошло не больше минуты. — Ты еще не спишь?

Мои веки приподнялись.

— Нет.

— Я тоже.

Я облегченно рассмеялась.

— Прошло всего около... шестидесяти пяти секунд с тех пор, как мы выключили свет, так что я бы удивилась, если бы ты крепко спал.

— Я могу быть нарколептиком, к твоему сведению, всезнайка.

— Ты нарколептик?

— Нет, — ответил он, и мне ничего не оставалось, как улыбнуться потолку. — Эй, Рози?

Повернувшись на бок, я уставилась в направлении дивана. Я едва могла разглядеть его в темноте, но все же посмотрела.

— Да, Лукас?

— Сколько страниц отделяет тебя от твоей мечты?

Я подумала обо всех словах, которые не написала сегодня. О том, что мне снова придется пересчитывать свою ежедневную цель. Точно так же, как мне приходилось делать это каждый день.

— Писатели считают словами, а не страницами.

Я услышал глубокое «хммм», прежде чем он парировал: — Так сколько же слов отделяет тебя от твоей мечты?

Много.

— Еще немного.

Проблема была не в количестве слов, не так ли? Речь шла о гораздо большем, чем просто об этом. Речь шла о писательстве. Вдохновение. Или в отсутствии того и другого.

Мы долго ничего не говорили, а потом, когда я уже не была уверена, спит он или нет, я услышала, как он сказал: — Buenas noches(исп. спокойной ночи), Рози.

8. Лукас

Нью-Йорк. Большое яблоко(самое известное прозвище Нью-Йорка). Город, Который Никогда Не Спит.

Куда бы я ни посмотрел, везде были люди, спешащие по делам, автомобили, мчащиеся по улицам, здания, кипящие деятельностью и...

Шум. Так много шума.

Он отличался от всех других американских городов, которые я посетил в первой половине моей поездки, и был очень далек от дома.

Дома. Испании.

Но ведь в этом и был весь смысл, не так ли? Смена обстановки.

Я добровольно променял пробуждение под шум волн, разбивающихся о берег, на небоскребы и продавцов хот-догов. Я добровольно оставил свободу езды по прибрежной дороге, где угодно и когда угодно, и обязался составить некий маршрут. Я променял Тако и своих людей на толпы безликих незнакомцев.

И все это я сделал только потому, что тот мир, та свобода, те пейзажи, которые я знал как свои пять пальцев, и люди, которые любили меня или ту версию Лукаса, которой я был, больше не утешали. Они любили того, кто теперь чувствовал себя чужим.

Нью-Йорк был моим последним шансом сбежать. Отсрочить неизбежное. Все узнают истинную причину, по которой я отправился в эту поездку. Они захотят все исправить. Исправить меня. Потому что именно так действовала семья Мартин.

Как и говорила Abuela(бабушка): — Ay, Lucas, no vas a arreglar nada tumbado ahí como un monigote.

Ты ничего не исправишь, если будешь валяться, как деревянный человек.

Но исправлять было нечего. Я также не нуждался в починке. Это означало бы, что возможность восстановить то, что я потерял, существовала. А ее не было. Я больше не мог встать на доску. Я не мог делать единственное, что умел. Заниматься серфингом. То, что я любил и чем мне посчастливилось зарабатывать на жизнь. Единственное, в чем я преуспевал. Вода, волны, шероховатость воска под ногами, песок, прилипающий к коже. Это была моя жизнь. Адреналин, постоянные путешествия. Я только достиг самых высоких показателей, и даже в свои тридцать с небольшим у меня было еще несколько хороших лет. Тяжело вздохнув, стоя на манхэттенской стороне Бруклинского моста, я заметил, что смотрю на бурлящую воду Ист-Ривер уже, наверное, неприемлемо долгое время.

Я проверил время на своем телефоне. Было достаточно рано, чтобы вычеркнуть еще одну городскую достопримечательность из моего списка: либо прогуляться по парку Сити-Холл, либо посмотреть на атакующего быка на Уолл-стрит(3200-килограммовая бронзовая статуя, созданная американским скульптором итальянского происхождения Артуро Ди Модика). Обе достопримечательности были бесплатными, что было необходимо, так как я все еще ждал свою новую карточку. Рози одолжила мне еще денег — она сунула их мне в куртку, когда я не видел, и я планировал вернуть их с процентами — но они были предназначены для оплаты проезда в общественном транспорте.

— Como un monigote(исп. как деревянный человек), — пробормотал я про себя, повторяя слова Abuela(бабушки).