— Нет, существует. Клянусь тебе, он говорил об этом таким тоном, каким не лгут.

— Вы оба можете говорить что угодно, — настаивала Фредерика, — а я чувствую, что все мы попали в ловушку, откуда нам никогда не спастись.

— Послушай, — сказала Христиана, — твой отец ждет нас в Париже. Нам нужно ехать туда, чтобы оберегать его. А как же? Ты его дочь, я его жена. Мы возьмемся за дело вдвоем, чтобы вытянуть из него его секрет, и он нам его скажет.

Девятого июля 1830 года все газеты поместили сообщение о том, что завтра будет иметь место погребение лорда Драммонда, а заупокойная месса состоится в храме Успения.

Когда на следующий день Юлиус вошел в эту церковь, первым, кого он там увидел, был Самуил.

Наши читатели, возможно, успели забыть о лорде Драммонде, чудаке-англичанине, влюбленном в голос Олимпии, а перед этим — в индийских тигриц.

Смерть этого человека была такой же странной, как его жизнь.

Причиной его смерти стал тюльпан!

Мы выпустили лорда Драммонда из виду в ту минуту, когда он покидал Париж, чтобы последовать за Олимпией в Венецию.

Ему показалось, что все же гораздо лучше внимать обожаемому голосу на публике, чем не слышать его вовсе, и делить наслаждение искусством певицы с другими предпочтительнее, нежели совсем его лишиться.

Однако едва он успел приехать и побывать на первых представлениях, как ревность овладела им с новой силой. Он горько терзался оттого, что принужден упиваться этими божественными звуками вместе с толпой, тогда как он жаждал присвоить их себе одному. Присутствие соперников досаждало ему ужасно.

С той минуты как Олимпия стала достоянием всех, она более не могла принадлежать ему.

К тому же ему казалось, что каждый встречный, разделяя его наслаждение, тем самым опошляет его. Голос Олимпии внушал ему чуть ли не отвращение, когда, перестав быть его собственной изысканной духовной пищей, попадал, так сказать, в заурядный общий котел, откуда самые грубые инстинкты толпы могли хлебать своими ложками и лезть туда своими руками.

Эта радость, которую он хотел бы видеть чистой, девственной, хранимой единственно для него, стала теперь, увы, всего лишь подобием обыкновенной куртизанки, публичной женщины, доступной любому мужлану, у кого в кармане найдутся три франка.

Такой он ее более не желал.

Однажды вечером в разгар представления он встал, вышел из театра, вернулся домой, потребовал лошадей и, не послав Олимпии даже прощальной записки, покинул Венецию.

Чтобы развеять грусть, он попробовал путешествовать.

И всюду, где бы он ни проезжал, посещал все, что только можно: библиотеки, музеи, исторические памятники. В Конистоне ему показали коллекцию тюльпанов.

Страсть к цветам — одна из наиболее естественных склонностей сердца человеческого. Мы ведь созданы из праха земного, и стоит лишь заронить в нас зерно, как оно прорастает.

Душевная организация лорда Драммонда была из тех, что не терпят междуцарствия страстей. Смерть одной мании в его случае всегда совпадала с коронацией ее преемницы. Он сказал себе: «Женщины умерли, да здравствуют цветы!»

К цветам он воспылал страстью так же, как прежде к тигрицам и женщинам, то есть неистово. Он не думал более ни о чем, кроме них!

Как истинный любитель, он всецело сосредоточился на одном виде цветов, во всем ценя совершенство и понимая, что даже кошелька миллионера и века долгожителя не хватит на то, чтобы собрать полную коллекцию.

Он выбрал тюльпаны — именно они пробудили у него вкус к цветам. Всем существом он безрассудно предался тюльпанам.

Вскоре у него уже набралась коллекция, которая ему самому представлялась приличной, хотя любой другой счел бы ее неслыханной.

Тем не менее он колесил по Европе из конца в конец, объезжая все города, славящиеся своими цветами: искал, не найдется ли где-нибудь еще один сорт, случайно упущенный им из виду.

Известнейшие любители, готовые услужить столь прославленному коллекционеру, вводили его в свои оранжереи и предоставляли любоваться самыми редкостными из своих сокровищ. Но лорд Драммонд едва удостаивал их благосклонного взгляда.

Никому не удавалось показать ему что-либо, чего у него не было бы — даже равного, не говоря уже о лучшем.

Однажды вечером в Харлеме, уже осмотрев все представительные местные коллекции и ни в одной не обнаружив ничего чрезвычайного, он, усталый от бесплодной борьбы, совсем было решил вернуться в Англию, когда слуга из гостиницы, где он остановился, рассказал ему об одном своем родственнике, у которого тоже есть тюльпаны.

Родственник этот был человек бедный, но, по словам слуги, склонность к разведению тюльпанов пробудилась в нем с детских лет и ему удалось добиться потрясающих результатов.

Его оранжерея не пользовалась известностью, так как он туда никого не пускал, ибо любил тюльпаны без корысти и тщеславия, ради них самих.

Он их никому никогда не показывал, кроме своего родственника, но, если лорд Драммонд пожелает, слуга готов был попросить у кузена Тромпа позволения привести к нему знатного путешественника. Вояжер, заезжий иностранец, не покажется нелюдимому Тромпу таким отвратительным, как соотечественник, живущий поблизости, которого стоит раз допустить к себе, а уж потом от него не избавишься.

Лорд Драммонд колебался. После осмотра блестящих коллекций, известных всей Европе, стоило ли труда оставаться здесь еще на один день, чтобы посмотреть на тюльпаны никому не известного любителя?

Вероятно, его коллекция вполне достойна того, чтобы поразить воображение слуги… Тем не менее лорду Драммонду не хотелось упускать ни одного случая, сколь бы ничтожным он ни был.

Итак, он остался.

На следующий день утром слуга сбегал к своему родственнику и вернулся с разрешением, полученным, однако, не без труда.

— В котором часу милорду угодно, чтобы я проводил его к моему кузену Тромпу? — осведомился слуга.

— Сию же минуту, — отвечал лорд Драммонд.

И они отправились.

Им пришлось пересечь весь город.

Оставив позади город и миновав заставу, они вошли в одну из самых узких улочек предместья.

Лорд Драммонд уже начал раскаиваться, что в простоте душевной принял всерьез лакейские выдумки.

Разве цветок, достойный его, мог бы дышать воздухом этой полузадушенной улицы?

Слуга остановился перед домом весьма жалкого вида и, обернувшись к лорду Драммонду, сказал:

— Это здесь.

И он тут же постучал в дверь.

На стук вышел маленький, нищенски одетый человечек, при своем низком росте еще и согнутый в дугу от привычки вечно копаться в земле.

— Вот, братец, — сказал ему слуга, — это знатный чужестранец, о котором я тебе говорил сегодня утром.

— А, стало быть, этот господин и является владельцем того сада, который вы мне так расхваливали? — с видом иронического сомнения обратился лорд Драммонд к слуге, покосившись на убогую одежонку Тромпа.

— Ну, — промолвил тот, явно заметив взгляд лорда Драммонда, но, похоже, нимало тем не смутившись, — вы ведь пришли поглядеть не на мой наряд, а на мою коллекцию.

— Это верно, — согласился англичанин. — Так войдемте же.

— Прежде чем войти, — сказал Тромп, — ответьте мне на один вопрос.

— Какой?

— Это точно, что вы сегодня же уедете из Харлема?

— Как только выйду от вас.

— Дело в том, что я не желаю показывать мои цветы кому-нибудь, кто потом явится беспокоить меня, чтобы увидеть их еще раз. Что я позволяю вам один разок полюбоваться на них, это уже много. Они, видите ли, мои, и этим все сказано: я свои тюльпаны ревную, как другой ревновал бы свою жену.

— Повторяю вам: сегодня вечером я уже буду далеко отсюда.

— Тогда входите.

Лорд Драммонд и слуга вступили в темный душный коридор.

Тромп тотчас закрыл за ними дверь, отчего ни света, ни воздуха ни в коей мере не прибавилось.

— Идите вперед без опаски, милорд, — сказал слуга. — Здесь нет ни люка, ни ступенек.