— А если я соглашусь, какие действия от меня потребуются? — спросил Юлиус.

— Если ты согласишься, мы сегодня же вечером или самое позднее завтра утром отправимся вдвоем в Германию. А как только приедем, доверься мне полностью: действуя, как я скажу, ты за неделю совершишь, может быть, больше, чем за всю прошлую жизнь. Да и я тоже разом наверстаю все свои сорок понапрасну потерянных лет.

Ну же, отбрось ребяческие сомнения! Ты принесешь одновременно пользу своему отечеству и своему другу. Что до вождей Тугендбунда, мы для начала поставим условие, чтобы им была сохранена жизнь. Это должно избавить тебя от последних колебаний. Так что же, ты согласен? Говори!

— Однако это долгое, утомительное путешествие, — заметил граф фон Эбербах. — Доживу ли я до его конца при том, насколько я изнурен?

— Тебя только это смущает? — спросил Самуил. — Я приготовлю тебе укрепляющий состав, чтобы поддержать сердце и придать бодрости.

— А, укрепляющий состав? — повторил Юлиус, оживляясь, как будто давно ждал этого слова.

— Будь покоен, это средство, для здоровья ни в коей мере не опасное.

— Что ж, тогда согласен, — сказал Юлиус. — Ведь я уже говорил, что слепо вверяюсь тебе. Делай со мной что хочешь.

— В добрый час. Когда ты предпочитаешь ехать — сегодня вечером или завтра утром?

— Я прошу тебя оставить меня одного до завтрашнего утра.

— Хорошо. Только надо еще позаботиться о своевременном отправлении курьера из посольства; лучше бы уже сегодня послать туда записку, чтобы те части королевской армии, что стоят в Гейдельберге, были предоставлены в твое распоряжение.

— Я тотчас напишу и отдам письмо тебе. А ты уж позаботишься об его отправлении.

— Пока ты будешь писать, я приготовлю твое укрепляющее средство. Это дело пяти минут.

И Самуил вышел в соседнюю комнату, чтобы послать лакея к аптекарю.

Через пять минут он снова вошел к Юлиусу.

— Вот твое письмо, — сказал ему граф фон Эбербах.

— А вот твое снадобье, — отвечал Самуил Гельб.

— Кстати, — заметил Юлиус, — я не сообразил обсудить это с тобой прежде чем писать, а напрасно. Ты не ставишь никаких предварительных условий?

— Нет; я прошу только, чтобы мне помогли взобраться на коня. А уж оказавшись в седле, я, будь покоен, ускачу далеко.

— Это тебе обеспечено.

— Что ж! Стало быть, я бегу в посольство. Завтра в девять утра я буду ждать тебя у подъезда в экипаже. Подготовься к этому времени.

— О, я всегда готов.

Когда Самуил вышел, Юлиус промолвил:

— Ступай, твоя игра проиграна. Я вижу твои карты, а ты моих не видишь.

Он взял снадобье и часть его вылил в стакан.

Потом, открыв секретер, достал оттуда маленькую склянку и каплю ее содержимого добавил туда же.

Снадобье не изменило цвета.

— Это и вправду укрепляющее, — пробормотал Юлиус. — Для другого пора еще не пришла. Я сомневался, но напрасно: я ему еще нужен.

И он выпил микстуру.

Что до Самуила, то он по дороге в посольство тихонько посмеивался и говорил себе: «Оставить игру, бросить карты в час, когда обычным игрокам кажется, будто победа за ними; перейти на сторону побежденных в миг, когда они готовы все отдать, лишь бы отыграться или хоть уменьшить потери; получить таким образом из рук изнывающей от нетерпения монархии за один день такую власть, какой медлительная свобода, быть может, не принесла бы мне и за двадцать лет; разом обеспечить себе доверие Юлиуса благодаря своему отступничеству и его состояние благодаря его кончине; единым стремительным ударом завоевать богатство и могущество, утолить свое честолюбие и свою страсть — право, недурно! Какая блистательная комбинация и до чего грандиозный соблазн! Самуил Гельб, ты вновь обретаешь себя, ты возвышаешься!»

Вечером того же дня в маленькой комнате некоего дома в квартале Маре собрались один мужчина и две женщины.

Мужчина был не кто иной, как Юлиус, женщины — Христиана и Фредерика.

— Вас что-то тревожит, отец, — сказала Фредерика.

— Ничего подобного, дитя мое, уверяю тебя, — отвечал Юлиус.

— Да нет же! Обычно когда мы все трое встречаемся в этой комнате, где нам можно поговорить тайком от всех, у вас глаза улыбаются, а на устах шутки, вы кажетесь счастливым, потому что видите нас обеих, матушку и меня. А сегодня вы такой суровый, печальный и все даете нам разные торжественные советы, как будто собрались нас покинуть. Можно подумать, что вы прощаетесь с нами.

— Моя дорогая девочка, в моем возрасте и при моем здоровье простая осторожность велит всякий раз, расставаясь с теми, кого любишь, прощаться, как будто навсегда. Не правда ли?

— Разве вы чувствуете себя хуже, чем в прошлый раз? Вас что-то беспокоит?

— Нет, моя Фредерика. Но, видишь ли, через полчаса мы должны расстаться. Нам нельзя встречаться здесь втроем чаще, чем раз в неделю, — этого требует предусмотрительность. В противном случае наш приют не замедлят обнаружить, и что тогда подумает свет, застав меня в обществе вас обеих — той, которую считают моей женой, и той, которую приняли бы за мою любовницу? К тому же имеются и другие причины, из-за которых необходимо, чтобы никто не знал о наших встречах. Итак, я целую неделю не увижу вас. А за такой срок чего только не случается!

— Да что же такого может случиться?

— Откуда мне знать? Провидение держит наше будущее в своих руках. Но будь покойна, в твои годы будущее — это радость, это долгая жизнь и непрестанная надежда. Я хочу твоего счастья, моя бесценная девочка, и обещаю тебе, что скоро ты обретешь его.

— Я и теперь счастлива, дорогой отец, потому что вижу вас, а если еще увижу, как вы улыбаетесь, мое блаженство будет полным.

А Христиана не произносила ни слова. Она молча вглядывалась в лицо мужа, пытаясь прочитать в его чертах, что же он задумал; его поведение и тон, сверх обычного суровый, заставляли ее подозревать, что некий замысел созрел.

Она догадывалась, что Юлиус принял решение. Но какое?

Расспрашивать она не смела, опасаясь напугать Фредерику, и притворялась спокойной, в глубине сердца мучаясь и трепеща, думая о разговоре, что произошел у них с Юлиусом перед ее отъездом в Эбербах. В тот день он сказал ей, что только ценой своей жизни сможет спасти их всех.

Юлиус понял тревогу Христианы.

— Ну вот, теперь вы обе всполошились, а между тем дело совсем простое, — сказал он. — Я всего-навсего захотел сегодня поговорить с вами о том, о чем мне бы надо вам твердить всякий раз; в то время, когда за двадцать четыре часа рушатся троны, я, преждевременно состарившийся человек, несчастный умирающий больной, вспомнил, что я не более долговечен, чем династия, — только и всего, а вы уже готовы дрожать и ужасаться. Я уверен, что Христиана сейчас вспоминает то, о чем я говорил ей месяц назад, в день, когда я искал способ уладить наши дела. Речь шла об одном средстве, но сейчас оно не годится. Поискав, я нашел другое.

— Какое? — вырвалось у Христианы.

— Это мой секрет. Вы его узнаете через неделю.

— Вы нам расскажете?

— Или напишу.

— Напишете?! — вскричала Фредерика. — Так вы уезжаете?

— Даже если мне предстоит небольшое путешествие, почему это должно вас пугать?

— Если вы хотите уехать, отец, — спросила Фредерика, — почему бы вам не взять нас с собой?

— Я никуда не еду, — отвечал Юлиус. — По крайней мере, я почти уверен, что в этом не будет нужды. Впрочем, так или иначе, поехать вместе с вами я бы не мог. Что скажут люди, увидев нас втроем?

— Ах, да какая разница, что они скажут? И потом, если нельзя обеим, то хоть одна из нас может последовать за вами?

— Одна? Без другой? А что же станется с матерью без дочери или с дочерью без матери?

— Но не можете же вы отправиться в путешествие один? — настаивала Фредерика.

— Я и не буду один.

— А кто же будет вас сопровождать?

— Надежный друг, который с величайшей охотой позаботится обо мне.