— Что ты делаешь? — удивился Юлиус.

— Эта микстура простояла слишком долго, теперь она ничего не стоит, — отвечал Самуил, поглощенный своими раздумьями.

Возвращаясь от камина, он проходил мимо окна. Во дворе послышался скрип колес и топот копыт. Самуил машинально бросил взгляд в окно и вскрикнул.

Юлиус бросился к окну.

У крыльца остановилась почтовая карета. Из нее вышел Лотарио.

— Лотарио! — закричал Юлиус.

В то же мгновение Фредерика, обеспокоенная затянувшимся отсутствием Юлиуса, вошла в кабинет.

Она услышала это имя, этот крик «Лотарио!». Она увидела всплеснувшего руками Юлиуса, застывшего у окна Самуила. И, словно сраженная ударом молнии, зашаталась и без чувств рухнула на ковер.

Юлиус и Самуил видели, что Лотарио вышел из экипажа один.

Олимпия и в самом деле отказалась отправиться к графу фон Эбербаху вместе с Лотарио: она пожелала прежде получить точные сведения о том, до какой степени успел развиться сюжет драмы, в развязке — или, быть может, завязке, — в которой она собиралась сыграть главную роль. Поэтому у заставы она покинула экипаж вместе с Гамбой и наняла фиакр, чтобы в нем въехать в Париж.

Готовясь совершить решительный поступок, секрета которого она Лотарио не открыла, Олимпия хотела быть уверенной, что он не окажется бесполезным или несвоевременным.

Итак, они условились, что сначала Лотарио один отправится в особняк графа фон Эбербаха.

Если бракосочетание еще не свершилось, он должен будет сказать Юлиусу, что Олимпии нужно немедленно поговорить с ним по поводу дела чрезвычайной важности. В случае если граф фон Эбербах не пожелает отправиться к певице накануне своей свадьбы или не сможет этого сделать из-за болезни, Лотарио пошлет Олимпии записку, она примчится в особняк как можно скорее и сумеет добиться встречи с Юлиусом.

Но если окажется, что они опоздали, Олимпия взяла с Лотарио обещание даже не произносить ее имя. Ни Юлиус, ни Самуил, ни одна живая душа не должна знать о ее возвращении и о том, что она в Париже. В безвестности и тайне она сможет действовать вернее и с большим результатом.

Вот почему Лотарио приехал один.

Не успел он войти во двор особняка, как необычайное оживление и праздничная суета поразили его, вселяя в душу мрачное предчувствие.

Он со всех ног бросился вверх по лестнице.

В эту минуту Юлиус и Самуил на руках переносили бесчувственную Фредерику на канапе.

Юлиус при этом переводил испытующий взгляд с Фредерики на Самуила.

— Так она любит его? — спросил он.

Не отвечая ни слова, Самуил пожал плечами и позвонил.

Прибежала г-жа Трихтер.

— Эфиру! — скомандовал Самуил.

Когда г-жа Трихтер возвратилась с флаконом, в комнату вбежал Лотарио, бледный, с блуждающим, как у помешанного, взглядом. Едва успев войти в этот дом, наполненный сутолокой торжества, он от какого-то равнодушного гостя, от первого встречного узнал все.

Юлиус бросился ему навстречу, раскрыв объятия.

Лотарио упал к нему на грудь, не в силах сдержать слез, которые помимо его воли вдруг потекли по щекам.

— Простите меня, дядюшка, — пролепетал он, — будьте счастливы, а я… я умру.

— Дитя! — вздохнул Юлиус. — Посмотри же на меня хорошенько, и ты увидишь, кто из нас двоих стоит на краю могилы.

Только теперь Лотарио заметил Фредерику, без сознания распростертую на канапе: до сих пор ее заслоняли Самуил и г-жа Трихтер: они склонились над ней, поднеся к ее носу флакон.

— Мадемуазель Фредерика больна! — вскричал он, содрогнувшись.

— Ничего страшного, — промолвил Юлиус. — Усталость, естественная в подобный день, неизбежные волнения, потом твое столь внезапное возвращение — все это ее немного взволновало. Услышав, как Самуил произнес твое имя, она почувствовала себя дурно.

— Ну вот, она приходит в себя, — сказал Самуил.

У Лотарио, совершенно растерянного, в свою очередь подкосились ноги, и он рухнул на колени перед канапе. Он неотрывно смотрел на это прекрасное лицо; оно было бледнее, чем белоснежный венчик новобрачной. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он схватил руку Фредерики, холодную, как мрамор.

Но внезапно он почувствовал, что его пальцы коснулись обручального кольца. И он бросил, чуть ли не отшвырнул эту руку движением, полным боли и гнева.

От графа фон Эбербаха, внимательно наблюдавшего за ним, не укрылся этот жест.

— Ну же, Лотарио, будь мужчиной, — сказал он. И мягко прибавил: — К тому же ты сам виноват. Почему ты не поговорил со мной? Как я мог догадаться, что все это причинит тебе боль? А когда ты получил письмо, где я сообщал о моей скорой свадьбе с Фредерикой, почему ты тотчас не поспешил сюда?

— Да вы же писали мне в Берлин, — насилу проговорил Лотарио, — а я в это время был в Эбербахе. Ваше письмо отправилось туда вслед за мной, и, получив его, я сразу бросился сюда. Но слишком поздно. Однако вы-то оставались здесь, и я писал вам неделю назад, в том письме я все вам сказал, и вы должны были получить его вовремя.

— Твое письмо? Да оно пришло только что, — запротестовал Юлиус. — Я едва успел закончить его чтение, как твоя карета уже въехала во двор.

— Оно не могло идти целую неделю, — настаивал Лотарио.

— Спроси хоть у Самуила, — предложил Юлиус. — Да что там, взгляни сам.

Граф фон Эбербах взял со стола письмо и протянул его племяннику.

Самуил, по видимости всецело занятый Фредерикой, исподтишка с беспокойством наблюдал за ними.

— Ну разумеется! Вот, посмотрите! — с упреком воскликнул Лотарио.

— Что там еще? — удивился Юлиус.

— Сегодня седьмое сентября, а парижский штемпель на конверте от пятого. Оно уже два дня как пришло.

— В самом деле, как странно, — протянул Юлиус, разглядывая конверт. — По какому роковому стечению обстоятельств мне умудрились не передать это письмо в день, когда оно было получено? Но, Лотарио, я надеюсь, ты не сомневаешься в моем слове? Так вот, я честью клянусь, что ко мне в руки оно попало не ранее чем десять минут назад. И притом поразило меня, как удар грома. Да вот, кстати, и Самуил здесь: он тебе это подтвердит.

— Тсс! Фредерика сейчас очнется! — сказал Самуил.

Юлиус и Лотарио не сводили глаз с Фредерики, ничего больше не замечая вокруг.

Первый же взгляд новобрачной, робкий и растерянный, упал на Лотарио.

— Лотарио! — прошептала она слабым голосом, еще в том затуманенном состоянии, когда душа и разум бодрствуют лишь наполовину. — Ах, Лотарио, как я вас ждала… Нет, я знаю, это всего лишь сон. Жестокий сон… Но потом он принесет нам счастье. Вот мы и вместе. Благодарение Господу, вы со мной!.. Лотарио, вам больше нельзя меня покидать.

Юлиус вслушивался в эту речь с глубоким вниманием.

Рот Самуила скривился в насмешливой и угрожающей гримасе.

Лотарио же, объятый ужасом и восторгом, опять схватил Фредерику за руки, как будто то, что она сказала сейчас, могло служить оправданием тому, что она сделала утром.

Но внезапно туман грез в голове девушки рассеялся. Прояснившимся взглядом она оглядела всех присутствующих и сконфуженно пролепетала:

— Ах, ну вот, теперь я опомнилась.

Лотарио все еще сжимал ее ладони, она поспешно отняла их и, уже не такая бледная, привстала с канапе, тряхнув прелестной головкой, словно спешила выбросить из нее последние остатки бредового наваждения.

— Что я тут говорила? — пробормотала она. — У меня, наверное, лихорадка. Простите меня, господин граф.

— Это вам надо меня простить, дитя мое, — отвечал Юлиус сурово и печально, но спокойно. — Вы не сказали ничего, за что могли бы краснеть. Ваша единственная ошибка, что вы не были искренней и слишком мало мне доверяли.

— Но что же я, наконец, сказала? — снова с беспокойством спросила Фредерика.

— Госпожа Трихтер, — прервал Самуил, — если вы будете нужны госпоже графине, вам позвонят.

Компаньонка вышла.

С минуту продолжалось нестерпимое молчание, которое всем показалось вечностью.