– Музыкант должен ходить лучше, чем курсанты полковой школы. Ведь у них руки-то будут заняты, а равнение в ножку с них будут требовать знаете как?! Да и оркестр-то где идёт?! Впереди! Все глаза на него! Так что: РРРавняйсь!!!

И совершенно неожиданно, в момент, когда никто этого не ожидал, прозвучало по лагерю: «Тревога!»

Очень быстро построились подразделения, и вся часть майора Рамонова, по команде самого майора, вышла из лагеря и пошла по направлению к городу К**. Егорову бросилось в глаза, когда они вышли из лагеря, то, что очень много женщин и детей стояли у дороги. Многие держали в руках трогательные узелочки, многие навзрыд плакали. Матери, жёны, детишки пришли проводить своих родных в дальнюю безвестную дорогу. Многие женщины бросились в сторону музвзвода. Да, вот Сибиряков взял какой-то свёрточек и обнял торопливо немолодую уже женщину, вот Ильин и Шехорцов тоже торопливо выскочили из рядов. Они сейчас же стали на свои места, а женщины почти бегом спешили сбоку, на почтительном расстоянии, не сводя глаз со своих близких, спотыкаясь и чуть не падая. И ещё раз подумал он, как хорошо, что его Макси здесь нет в это время. Как бы было тяжело…

Как это ни странно, но, очевидно, информация в городе была поставлена на очень высоком уровне. Провожающих становилось всё больше и больше. Когда подходили к вокзалу – собственно, не к вокзалу, а к платформе, вероятно, считающейся воинской, – было уже совсем темно. Провожающих же было просто много! Роты начали разводить по вагонам. К Егорову подошёл капитан Безродный и предложил ему вести музвзвод в отведённый ему вагон. Товарный вагон – с нарами, без освещения – уютом не привлекал.

– Направьте людей за продуктами в вагон-склад, он в середине состава, назначьте дежурных, старшим по вагону пусть будет старшина, а сами как хотите, можете идти в вагон комсостава или оставайтесь со своими людьми. Имейте в виду, что наш вагон в точности такой же, – добавил Безродный.

Егоров, с сожалением оторвав Сибирякова от его жены, передал ему распоряжение Безродного. Старшина выслушал, окликнул Кухарова – его никто не провожал, и они в сопровождении семейства Сибирякова пошли за продуктами.

Кругом стоял шум прощания. Плакали женщины, кричали по-разному дети… Всё это в темноте, в суматохе. Вот пришли и Сибяряков с Кухаровым, сложили принесённое в вагон. Сибиряков опять окружён своей семьёй.

Горькое чувство одиночества охватило Егорова. Вот ведь… всех провожают, а он один и некого ему поцеловать, некого обнять перед отъездом.

– Что, Егоров?! Переживаете?! – спросил его знакомый хрипловатый голос.

Майор Рамонов стоял рядом.

– Вы ведь женаты, Егоров! Где ваша жена?

– Осталась в Т**, а дочка наша у бабушки, недалеко от города В**.

– Очень хорошо. А вот мои дочки вместе с мамой где-то… а где, я и не знаю. Когда меня вызвали в Москву, они оставались в Бресте, а вы, вероятно, знаете, что получилось в Бресте 22 июня… – Рамонов молча пошёл вдоль вагонов.

Горе Егорова померкло перед скрытым горем этого мужественного, всегда такого подтянутого человека. Сколько людей уже испытывают горе, и скольких людей это горе ещё ждёт…

– По вагонам!.. – раздалась команда. Люди стали подниматься в вагоны и перекликаться с провожающими. Поднялся в вагон и Егоров, но шум прощания ещё долго не умолкал. Наконец послышался резкий свисток, короткий отрывистый гудок паровоза, и поезд медленно пошёл. Но состав этот не ушёл далеко. Он отошёл от воинской платформы, поманеврировал по путям станции и в конце концов остановился где-то в закоулке. Провожающих уже не было. Некоторые музыканты смотрели в открытую дверь, кое-кто устраивался спать. Ужинать никто не захотел. Через полчаса все уже спали. А поезд пошёл только в два часа ночи. Он быстро взял разгон и шёл на предельной почти скорости. Куда он шёл – никто этого в эшелоне не знал. Под утро заснул и Егоров.

В эту ночь в вагоне стало необычно уютно. То ли привыкли к вагону, обжили его, то ли вагон проникся духом товарищеских, человеческих отношений. А тут ещё пошёл дождь, и дождевые капли постукивали по крыше вагона, а в вагоне было тепло, вспыхивали искры самокруток.

Музыканты вспоминали былые дни, а Сибиряков беседовал с Егоровым:

– Беспокоитесь вы? А как же! Сомневаетесь… ясно почему… Всё равно будто в тёмную играете… да… Только, товарищ старший лейтенант, сомневаться не надо! Не подведём мы вас! Вот получим инструменты, вы и увидите, кто из нас чего стоит. Ну… Кое в ком, может, и ошибётесь, конечно… – улыбнулся он, – так ведь и без этого нельзя. А что оркестр у нас есть, то это факт!

И заснулось в эту ночь как-то легче, чем в последнее время.

Но вдруг поезд резко затормозил, остановился, а через несколько минут раздалась команда: «Выходи из вагонов!»

Раскрыли двери. Время было предрассветное, шёл моросящий нудный дождичек, никаких станционных строений не было видно. По бокам железнодорожного полотна стоял лес, было сыро и промозгло.

Егоров взял свои вещи и спрыгнул на землю. За ним стали выпрыгивать и музыканты. Последними соскочили Сибиряков и Кухаров, они собрали продукты и привели вагон в порядок.

Вдоль вагонов выстраивались подразделения. Было видно, как со стороны паровоза уже отходили в лес колонны. Подошёл капитан Безродный.

– Ведите своих людей, Егоров, вот за этой ротой. Увидите отдельный дом деревянный, там и остановитесь. А дальше будет видно.

– Товарищ старшина, постройте взвод и идите за мной, – обратился Егоров к Сибирякову.

Прошли через железнодорожный переезд, вышли на лесную дорогу, но дорога через лес скоро окончилась. Перед глазами идущих открылась большая площадка, когда-то, вероятно, бывшая опушкой леса, ибо вся она была окружена лесом. На краю этой опушки виднелся большой, длинный деревянный дом. За ним же виднелись крыши нескольких, уже небольших, домиков. А дождь всё шёл… мелкий, сеющий, назойливый. Было очень сыро. Подошли к дому, остановились и, пользуясь возможностью, закурили. Обратили внимание на то, что подразделения поворачивают в лес и скрываются там. Наконец к музыкантам подошёл капитан Безродный.

– Товарищ Егоров! В этом доме будет размещаться штаб части. Сейчас надо, чтобы ваши люди помогли расположиться штабу. Вот им всё покажет лейтенант Чарыгин. А мы с вами пройдёмся по территории и разыщем помещение для вашей службы.

Но разыскать помещение было совсем не простым делом. В лесу, в котором, по всем признакам, раньше размещался лагерь крупной воинской части, были устроены великолепные, большие, прямо-таки комфортабельные землянки. В этих землянках были полы, достаточно большие окна, отличные печи.

Каждая землянка была рассчитана на роту, не меньше. Но все землянки были уже полностью заняты, да и велики они были бы для оркестра. В конце просеки виднелось большое изящное строение, как оказалось впоследствии – лагерный летний театр. Среди землянок уже суетились старшины, дневальные. Красноармейцы готовились передохнуть.

Капитан Безродный долго молчал и наконец, очевидно, приняв решение, произнёс:

– Давайте пока разместим оркестр в палатке. А там… утрясёмся, устроимся, будет место и оркестру. Ручаюсь, что будет хорошо.

Штабное имущество было уже внесено в дом и почти расставлено по местам. Старшина Сибиряков с группой музыкантов пошли в палатку. Егоров побыл в штабе, проверил, как ставится палатка, а тем временем прекратился дождь, выглянуло солнце, и жизнь показалась совсем не такой уж плохой. Что-что, а воздух был очаровательный. В лесу было много сосен, цветущих кустарников.

Но вот уже повели подразделения на обед. Старшина Сибиряков посмотрел вопросительно на Егорова и сказал, что, пожалуй, время и оркестру пообедать.

Егоров согласился с мнением старшины, и уже через пару минут, тщательно приведя себя в порядок и построившись, музыканты пошли к столовой. И в это время Егорова окликнули. Повернувшись в сторону окрика, Егоров увидел подходившего к нему Добровина.