– Значит, начали? Командир-то вас, видать, жучит. Тут, брат, не похалтуришь. А то как же!

Что им отвечали музыканты, Егоров не слышал. Он убедился в том, что задача, поставленная перед ним командованием части, будет выполнена. Но марши! Марши! Где их найти, где отыскать? Наконец, какие марши вспомнить?

Тем временем кончился перерыв. Без всякого напоминания со стороны Егорова музыканты сели за свои «дровяные» пульты и были готовы начать занятия.

– Ну что же, товарищи! Приступим к Интернационалу! – сказал Егоров.

Прежде всего он несколько раз проиграл аккомпанемент, тщательно ставя акценты и добиваясь ровного дыхания у всех исполнителей штрихов аккомпанемента. Да, ещё лишний раз он убедился в том, что и эти исполнители партии альтов и теноров, несомненно, в своё время играли в оркестрах. Они совершенно точно отсчитывали паузы, старались соблюсти хоть какое-то пока ещё подобие ансамбля между собой.

Затем к аккомпанементу добавились басы. Постепенно, добавляя новые и новые голоса, оркестровое звучание крепло и крепло, а когда к оркестру присоединился баритонист Назимов, то это уже можно было назвать музыкой.

– А ведь выходит, маэстро! Честное слово, будет оркестр, что называется, без дураков! – неожиданно и очень обрадованно объявил Агеев, подручный старшины Сибирякова по партии первых корнетов.

– Да ты, никак, обалдел! По званию надо называть в армии-то! Чего ты! – толкнул его локтем Сибиряков. – А между прочим, товарищ старший лейтенант, действительно, дело-то на мази!

Верно, верно! Интернационал, по сути дела, оркестр, можно было считать, играл сносно.

Егоров сказал, что все музыканты должны выучить свои партии на память и что с завтрашнего дня он будет проверять знание партии в индивидуальном порядке, и разрешил быть музыкантам свободными.

Да и время-то уже подходило к ужину. Старшина построил музыкантов, доложил Егорову и повёл их на ужин, взяв с собой нотную бумагу, и Егоров пошёл к комсоставской столовой.

По пути в столовую он вспоминал известные ему марши, но все они как один были явно не подходящими к воинским требованиям! Чудесен марш из оперы «Аида», но весьма сомнительно, чтобы под этот марш могли бы идти, да ещё в ритме 120 шагов в минуту, красноармейцы. Совершенно великолепен марш из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона!

А как блестящ марш Прокофьева из оперы «Любовь к трём апельсинам»! Но не для движения войск эти марши! Даст разве батальон или рота под этот марш «ножку»? Ах, как нужны какие-нибудь, хоть старенькие, нотки или сборники…

Очевидно, у Егорова был очень задумчивый вид, что дало повод обратить на него внимание нескольким командирам в столовой.

– Какие проблемы решаете? Почему такой отрешённый вид? – спросил у Егорова Добровин, оказавшийся в столовой рядом.

– Проблемы?.. Верно, проблема! – И Егоров рассказал о том, что приближается день присяги, что оркестру надлежит играть, и что Интернационал он подготовил, а вот что делать с маршами, да ещё с такими специфическими, как Встречный, он никак не придумает.

– Гражданский вы человек, Егоров! Или, как любят выражаться наши кадровые служаки, «сугубо гражданский»! Что же додумываться-то? Если уж вы сумели расписать по голосам Интернационал, то уж пару-другую маршей запросто сделаете! – заявил ему Добровин.

– Ну конечно, сделаю. Но какие марши-то? Не знаю я их!

– Ну, давайте вспоминать!

Добровин нахмурил брови и стал что-то еле-еле слышно насвистывать.

– Да вот! Есть целая серия маршей под названием «украинских»… Они так и назывались, 1-й украинский, 2-й украинский. Хорошие марши. Кажется, Чернецкий их сочинял.

– Ну и что же? Я-то их не знаю…

– Да вы послушайте, они построены на основе украинских песен. Как и полагается, есть вступление, а затем, в ритме марша, какая-то песня, затем другая, потом третья и опять сначала. Вот и вся премудрость. Но сделано здорово! И, знаете, нога так и поднимается сама! Да я вам дома насвищу!

– Хорошо, спасибо! А Встречный марш? Какая между этими маршами разница?

– Встречный? Ну, во-первых он играется скорее обычного марша и, потом, как бы это вам сказать, более чеканный, более отрывистый и, пожалуй, более торжественный, что ли. Играется он мало. Очень мало. Да не волнуйтесь вы. Вы же можете всё записать нотами, домой придём, вон сколько с нами живёт старых вояк! Напомнят!

Когда Егоров и Добровин, придя домой, рассказали своим товарищам о задаче Егорова и необходимости помочь ему, помощь явилась сразу и в гигантских размерах. Все командиры стали вспоминать разные марши, начали напевать их Егорову, так что, в общем, записать он ничего не смог. Только Полтинин, оказавшийся весьма общительным и серьёзным человеком, до призыва в армию служивший инженером в ГАИ, из своего чемодана достал небольшую мандолину и, отведя Егорова в уголок, методично наиграл ему Встречный марш и сказал, что наиграл ему правильно и марш этот имеет название «имени М.И. Калинина». Потрясённый эрудицией Полтинина, Егоров записал марш и сделал клавир. В этот вечер он ничего не смог написать своей жене. Голова была забита какими-то музыкальными фразами, которые никак не могли удовлетворить совершенно непонятному требованию, «чтобы в минуту было 120 шагов»!

Почти всю ночь не мог заснуть Егоров! Слышал он какие-то диковинные украинские марши, какие-то маршеобразные звуковые комбинации не давали ему возможности уснуть. Уж и встать он хотел, записать на нотной бумаге то, что ему запомнилось, да подумал, что кругом спят его товарищи и придётся зажигать лампу, а лампа-то была заправлена не керосином, а соляркой, и поэтому горелка была густо обсыпана солью!

Всё это и в нормальных-то условиях вызывает возню и шум, а уж ночью, когда все спят!.. Так и промаялся до рассвета. А когда встал, то всё-таки решил записать то, что осталось в его памяти. Во всяком случае, входя в помещение оркестра, он точно знал, что сегодня репертуар его, помимо Интернационала, обогатился ещё и Встречным маршем, и каким-то ещё, пока ему самому неведомым, но пригодным для оркестровых нужд маршем.

Его ожидала непредвиденная радость! Не успели ещё музыканты ответить на его приветствие, как к нему подошёл молодой ещё, просто очень похожий на мальчишку, один из вторых трубачей, Павлов, и, захлёбываясь от удовольствия, доложил:

– Товарищ старший лейтенант! Вот мы нашли-то что! Просто же везёт нам! – и сунул в руки Егорова довольно увесистый пакет. Сквозь плотный слой бумаги прощупывались какие-то будто бы книги, но и ещё что-то плотное, твёрдое, массивное.

В пакете оказались совсем неплохие медные тарелки, правда, разные, вероятно, из разных комплектов, без ручек, но ведь приделать к ним кожаные петли – это же пара пустяков! Но они же ведь звучат! Это же счастье!

Но и не только тарелки были в пакете! Там были ещё и ноты! Да, да! Настоящие, печатные, оркестровые партии и почти целый комплект сборника художественного репертуара! Правда, сборник был разношёрстный, но были марш из «Аиды», и увертюра Россини «Сорока-воровка», и «Венгерские танцы» Брамса, и произведения Штрауса, и ещё много разных произведений развлекательного жанра! И было ещё много разрозненных партий «Сборника маршей».

Егорова даже пот прошиб! Этакая удача!

– Где вы нашли всё это?! Как это вам удалось?

– А вчера, после ужина, старшина разрешил нам походить по лагерю, так мы и пошли по дороге вглубь, а там тоже лагерь, только не занятый никем. Вдруг видим тоже большое здание вроде летнего театра, а сбоку в стене – дыра. Влезли, а там и сцена, и яма для оркестра. Так под сценой и нашли всё это. Там, может быть, и ещё что-нибудь есть!

– Молодцы! Это вы нашли под сценой?! а на сцене, за сценой ничего не было?

– Да мы туда и не ходили. Боялись запоздать, время-то к отбою уже было.

А тарелками в это время завладел Кухаров. Он уже нашёл какие-то обрывки кожи, из них он мастерил ушки и старательно прилаживал их к тарелкам, рядом с ним уже лежал толчёный кирпич и какая-то, неизвестно откуда появившаяся, суконка. Он намеревался придать тарелкам их первозданный блеск. Закреплённый за Кухаровым альт одиноко висел на пирамидке, заботливо устроенной Сибиряковым ещё до получения инструментов. Так ни одного звука на альту Кухаров ещё и не издал.