Егоров вкратце поведал о своих раздумьях и заверил в том, что строевую записку сейчас же пришлёт. Чарыгин выслушал его и, подёргав себя за усики, сказал:
– Чем могу вам помочь-то я? Ну кое-что всё-таки могу. Я дам вам великолепной бумаги, дам тетрадей и чёрных чернил. А самое главное – подарю линейку, чтобы линовать бумагу. Это, учтите, редкость! Из всего этого вы сможете приготовить нотную бумагу. А вот писать ноты я не умею… У меня и своих дел хватает больше чем достаточно. Пойдёмте, я вам всё сейчас дам!
Получив всё перечисленное и сопровождаемый добрыми пожеланиями, он пошёл через лагерь к своему домику. По мере приближения к оркестру сильнее, отчётливее стали слышны звуки инструментов, играющих вразнобой. Егоров отметил совсем неплохо звучащих трубачей. Они разыгрывались, и весьма профессионально. Мягко и сочно звучал бейный бас, просто хорошо звучали баритоны, были слышны тенора и даже альты, в своём скромном диапазоне. Вероятно, альтисты решили позаботиться о возвращении давно забытой техники. Посмотрев на часы, Егоров уточнил, что его музыканты действуют совершенно точно по расписанию и что самоподготовка на инструментах должна продолжаться ещё полчаса.
Отойдя в сторону от дороги, под большими зелёными деревьями Егоров сел и начал вспоминать, как выглядит партитура для военного оркестра. Так. Все духовые инструменты, в своём большинстве транспонирующие, пишутся нормально. Только басы, флейты да гобои с фаготами. И, кстати, у нас нет ни флейт, ни гобоев, ни фаготов. Значит, самое лёгкое отсутствует. Трубы, тенора, баритоны – это бейные инструменты, и, значит, их писать надо на тон выше. Это легко… А вот альты – это хуже всего. Они в строе «С». Ми бемоль. Значит, если альту писать «до», то звучать будет «ми бемоль». Выходит, чтобы альты звучали как нужно и звук их совпадал с нормальным звучанием, в строе «до», писать их надо на малую терцию ниже! Это хуже, но после пяти-шести ошибок разовьётся навык. Ну что ж, будем писать ноты. Да! А в каких тональностях их писать?!
Решив, что по этому вопросу он проконсультируется со старшиной Сибиряковым, Егоров встал и пошёл прямо в оркестровый домик.
При его приближении к дому выскочивший оттуда товарищ Кухаров отдал взводу команду «Смирно» и доложил, что музыкальный взвод занимается по расписанию, а также, что дневальный по оркестру – он, рядовой Кухаров.
Егоров отдал команду «Вольно» и спросил, где Сибиряков.
– Старшина Сибиряков пошёл со строевой запиской в штаб части! – доложил Кухаров.
Егоров вошёл в домик. Подошёл к своему столу, разложил на нём полученные им тетради и, пригласив нескольких человек в помощь, начал линовать листы в тетради, предназначенные под оркестровые партии. А бумагу под партитуры.
Вернувшийся из штаба Сибиряков доложил, что оттуда приходили просить сигналиста и что он принял решение послать к ним Петрова. Сигналить он может, а вот никакой он не трубач, а просто трепло! Жалеть о нём нечего, а то, что он будет в штабе сигналистом, нам же легче…
Егоров изумился.
– Да ведь он так говорил об оркестрах! Таким себя показывал мастером! А проверить-то нельзя было…
– Не переживайте, товарищ старший лейтенант. Без него чище будет.
И Сибиряков спокойным образом отошёл в сторону и как ни в чём не бывало начал усердно тянуть гамму, целыми длинными нотами, постоянно забираясь всё выше и выше. Он разыгрывался, раздувал свой инструмент. И правильно. Все музыканты были заняты теперь своими уже чисто профессиональными делами. Занимались все, за исключением тех, кто линовал нотную бумагу. Все играли, и только Кухаров, дневальный по оркестру, держал в руках не инструмент, а большую самодельную метлу. Методически, с невероятной аккуратностью и с лицом страшно занятого человека он подметал, между прочим, отлично выметенный пол.
Излиновав уже порядочное количество нотной бумаги, дирижёр решил, что надо приступить к основному делу. Прежде всего оркестровать Интернационал. Почему? Гимн он великолепно знает на память, оркестровать его значительно легче, чем неизвестную незнакомую вещь. Но как сделать Интернационал хорошо звучащим для военного оркестра?!
Какую выбрать тональность? Очевидно, надо опять советоваться со старшиной.
– Товарищ Сибиряков! Вы не помните, в какой тональности играет духовой оркестр Интернационал? – обратился Егоров к старшине.
– Ну как же, в чистом, товарищ старший лейтенант, начисто! Ни тебе бемолей, ни тебе диезов, это уж точно!
И сейчас же на своей трубе наиграл несколько тактов Интернационала.
– В чистом тоне, – солидно подтвердил Назимов и тоже наиграл Интернационал, но уже баритоновую партию, значительно отличающуюся от партии трубы. Егоров сразу же подумал: «Ох, тут надо ещё контрапунктирующую партию для баритона».
В разговор вмешался Шевяков, бейный басист, успевший с утра довести свой огромный геликон до умопомрачительного блеска.
– Интернационал – два бемоля в ключе си и ми бемоль. Это точно! – и тоже издал несколько мощных звуков.
Егорову стало ясно, что тональность Интернационала – си бемоль мажор, поэтому для труб, баритонов, теноров и кларнетов надо писать именно в чистом тоне на тон выше. А вот для альтов в соль мажоре – с одним диезом. К счастью, не было пока валторнистов. Возни меньше с транспонированием.
Положив перед собой несколько листов разлинованный бумаги, взяв в руки карандаш и линейку, Егоров приступил к оркестровке. Сначала он сделал для себя небольшой клавирчик. То есть написал Интернационал в фортепианной фактуре. Причём особенно тщательно выписывая аккорды аккомпанемента. Дело пошло неплохо, и к обеду партитура Интернационала была готова, но только без партий баритона и труб. А вот после обеда Егоров подозвал к себе Назимова и попросил его сыграть баритоновую партию Интернационала. Назимов проиграл её несколько раз, и Егоров полностью внёс её партитуру.
А в отношении партии труб он опять посовещался с Сибиряковым.
– Ну какая же там партия труб? – сказал Сибиряков. – Вы по своему вкусу дайте им, трубачам, сигнальчики на сильных местах, и будет в самый раз!
Пришлось согласиться с его мнением. Появилась и партия труб.
Теперь надо было переписать все оркестровые партии. Это сделали быстро, и часам к четырём оркестр был торжественно посажен в оркестровом классе на первую репетицию. Пультов, конечно же, не было. Но Кухаров проявил свою инициативу и принёс откуда-то достаточное количество ровно напиленных поленьев. На них и положили ноты. Можно было начинать.
Егоров посмотрел на сидящий перед ним оркестр, и что же? Зрелище совсем не такое уж плохое! Опрятно и единообразно одеты, подтянуты, нет ни расстёгнутых воротников, ни съехавших набок галстуков, ни лохматых причёсок, как это бывает на репетициях симфонических оркестров. Медные инструменты у всех блестят, не видно позеленевших, заплесневелых труб, тромбонов, как это опять-таки часто бывает в симфонических оркестрах, даже у очень хороших музыкантов, с высокими окладами и пренебрежительными взглядами на аккуратность и порядок!
«Если бы они ещё и играли!» – мелькнула мысль у Егорова.
Прежде всего он решил настроить оркестр. Объяснил задачу музыкантам и приступил к работе. Конечно, строй был очень плохой, фактически его и не было вовсе. Не строили инструменты, а самое главное – большой перерыв в занятиях музыкой отозвался на музыкантах. Губы не всегда слушались их!
Затем Егоров решил проиграть с оркестром гамму. Одновременно настраивались октавы. Сами музыканты слышали нестройность и сами же стремились достичь нужного звучания. Это было очень полезно для всех. И только после гаммы, отнявшей много времени, Егоров проиграл с оркестром несколько аккордов разными штрихами – протяжно, отрывисто, громко, тихо. И после этого упражнения дал команду на перерыв, покурить и размяться. Сам он, подойдя к окну, увидел, что перед домиком оркестра стоит много людей. Даже скромные, чересчур робкие звуки оркестра привлекли к себе внимание красноармейцев. И те, кто был свободен, пришли послушать, посмотреть. И они уже не называли музыкантов обидными словами, а, уважительно протягивая им свои, пока ещё домашним табачком наполненные, кисеты, говорили:
