Работа кипела вовсю. Встречный марш был переписан, и из «Сборника маршей» было подобрано три лёгких марша, о которых подавляющее большинство музыкантов сказало, что «когда-то их играли». Надо было только приписать недостающие партии, а это было уже простым делом.

К большому счастью, отсутствовали партии 2-го тенора, 2-го альта, 1-го баса, ударных инструментов, флейты. Задача была несложная. Словом, к трём часам дня, примерно так же, как и вчера, оркестр уже сидел на своих местах.

И ещё раз Егоров был изумлён распорядительностью и внимательностью старшины Сибирякова.

Почти перед всеми музыкантами вместо вчерашних поленьев стояли пульты! Да! Настоящие пульты. Деревянные, с матерчатым нотодержателем. Безусловно, они не отличались особенным изяществом, сделаны были, скажем прямо, топорно, но всё же это были пульты и ноты, не на дровах, а на предметах, обязательных для каждого оркестра.

– Откуда это, товарищ старшина? – не смог не задать вопроса Егоров.

– Да вчера вечером сходили компанией в мастерские, попросили обрезочков, гвоздиков, а потом и они нам помогли…

– Кто помог-то?

– Солдаты, из мастерских. Тоже ведь и им интересно свой-то оркестр послушать.

Егоров от души поблагодарил «компанию» за заботу и про себя подумал, что вряд ли музыканты его симфонического оркестра, несмотря на хорошее отношение к нему, были бы способны на то, чтобы время своего отдыха отдать просто так, по своему желанию, на изготовление пультов. Ему так и слышался голос Велицкого: «Ну уж извините! Это дело не наше. Столярничать не обучен-с!»

Может быть, и хорошо, что так получилось? Пусть и малоквалифицированные музыканты, так надо будет их научить, привить им настоящую любовь и вкус к музыке! Но какие люди-то!

А Встречный и строевые марши получались: Егоров прошёл все партии отдельно, кое с кем пришлось повозиться, кое-кого пока не строго, но пропесочить. Но в итоге уже можно было легко разобраться в том, что игралось, где Встречный, а где Походный! Очень мягко и сочно звучали басы, радовал баритонист, совершенно ответственно играл Сибиряков. Кухаров же сидел с тарелками.

– Что же? Если нет большого барабана, то давайте включим тарелки! Давайте, Кухаров, присоединяйтесь!

И тут выяснилось, что Кухаров не может играть! Не только потому, что не знает приёмов игры на таком, довольно немудрёном, инструменте, как тарелки, но потому, что он совершенно не ритмичен. Просто шлёпает тарелками, как игрушечный заяц, как попало и когда попало!

– Стойте, стойте! Вы же так развалите весь оркестр. Бейте так!

Егоров терпеливо объяснял Кухарову, как и когда надо бить, но Кухаров потел, краснел, был совершенно мокрый, непрестанно говорил «так точно» и, очевидно, ничего не понимал. Тогда к ним подошёл Вениамин Краев, баянист и призёр художественной самодеятельности. Он пока пробовал свои силы на малом барабане.

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите, я покажу ему! Дай мне тарелки, Кухаров!

Но Кухаров тарелок ему не отдал! Он так посмотрел на призёра, что тот вмиг оказался на своём месте, сосредоточенно глядя в свою партию.

– Я сделаю, товарищ старший лейтенант! Я выучу! Мне старшина ещё раз объяснит! – заверил Егорова Кухаров.

И эти новые вещи Егоров велел учить наизусть. Он видел, как помрачнели лица некоторых его музыкантов, но старшина Сибиряков и тут поддержал Егорова:

– А как же иначе? Нам на ходу играть придётся, в строю, стоя. Куда же ноты девать? Что, перед нами пюпитры понесут? Жди-ка!.. Обязательно надо наизусть учить!

Как и вчера, перед домиком оркестра было много слушателей.

И Егоров подумал о том, как нужна музыка здесь, как её ждут, как к ней тянутся! А ведь у всех красноармейцев день загружен до предела. А вот идут и слушают, да и не музыку ещё, а пока что подобие музыки.

А уже поздно вечером, в доме, Добровин передал Егорову письмо из Т**. Писала жена. Из письма было видно, что жена встревожена, так как, кажется, ей придётся эвакуироваться, ибо по направлению Т** идут немецкие войска. Письмо было взволнованным и тревожным, хотя в конце она и писала, чтобы он, Егоров, не волновался и не беспокоился. Но что мог Егоров отсюда посоветовать жене? Тут же он написал ей письмо, где выразил уверенность в том, что она поступит так, как ей подскажет её всегдашнее, не обманывающее её чутьё, и что прежде всего, во всех случаях, она будет думать о дочке и стремиться к ней.

Музыканты были старательны и исполнительны. Партии свои они выучили наизусть, уже несколько раз проигрывали весь репертуар, необходимый для присяги, стоя, и теперь осталось провести несколько занятий строем, в оркестровом расчёте, с игрой в движении.

Время было выделено, но Егоров не рисковал проводить это занятие сам. Он великолепно понимал свою строевую никчёмность, отсутствие строевого командного языка и своё личное неумение держаться в строю. В беседе с начальником штаба капитаном Безродным он намекнул на то, что, дескать, нужно провести такие-то занятия, а сам он пока что неопытен, так не помог бы ему чем-нибудь лично капитан Безродный, тем более что оркестр, так сказать, находится именно в его подчинении и начальник штаба части должен-де считать делом своей гордости, чтобы подчинённый ему оркестр отлично бы держался в строю и не менее отлично бы ходил в строю же.

Капитан Безродный внимательно выслушал эту длинную, путаную речь и всё-таки обещал прийти и провести занятия с оркестром, но, как это часто бывает, не пришёл! Да Егоров его и не обвинял. Он видел, как занят начальник штаба, и понимал, что выкроить время ему очень трудно, почти невозможно! Но занятия-то провести всё-таки было необходимо. И в этом случае на помощь пришёл всё тот же Добровин! Этот, такой замкнутый на вид, человек оказался действительно другом. В беде он был первым протягивающим руку помощи.

– Когда у тебя, Егоров, строевые занятия с оркестром? Когда будешь с ними топать? – спросил Добровин.

– Назначены-то они вот тогда, да как же я их буду проводить? Мне бы хоть разочек посмотреть откуда-нибудь, а там-то я запомню всё!

– Зачем же откуда-нибудь? Только сначала давай-ка возьмём «Строевой устав» да вместе со мной проштудируем его всерьёз, как там и что. А занятия с утренних часов перенеси на после обеда, тогда я приду и помогу. Если хочешь и если твоё начальство не будет против!

Они довольно долго сидели над уставом. Добровин особенно налегал на уставные требования при поворотах строя, при команде «Кругом марш». При этих командах надо точно знать, под какую ногу дать команду, да ещё точно разграничить голосом команду предварительную и исполнительную.

Добровин, увидев, что Егоров уже с трудом усваивает его слова, закрыл книгу и сказал:

– Всё! Ложись спать! Утро вечера мудренее! А вообще-то, дорогой мой, – здесь он встал в позу и продекламировал:

О воин, славою живущий,

Читай устав на сон грядущий!

И утром, ото сна восстав,

Читай немедленно устав!

– Только с толком читай. Вникай и разумей!

Добровин не обманул Егорова. Пришёл даже раньше назначенного им времени и попросил, если это можно, в порядке «гонорара» проиграть ему всё то, что оркестр приготовил к присяге.

Прослушав всё, он отошёл в сторонку, попросил Егорова подойти к нему и предупредил, что он-де не специалист и ему неудобно говорить об этом человеку, всю жизнь жившему в музыке, чьё имя печаталось аршинными буквами на афишах, но ему кажется, что «встречный марш, по-моему, надо играть чуть быстрее и ноты брать короче, ну, знаете, не тянуть их, а так вот, этак, тра-та-та-та-та-та-та-та! И в маршах тоже, покороче!»

Егоров поблагодарил его и попробовал сделать по его совету. Действительно, марши стали звучать более остро.

«Век живи – век учись! Вот и физрук дал мне урок музыки», – подумал про себя Егоров.