– Ваша команда прибыла, идите принимать. Они в строю стоят у штаба, – сказала голова и исчезла.

Егоров быстро оделся и, плохо понимая, что случилось, решительно пошёл к штабу.

Действительно, у штабной палатки стоял строй крайне плохо, точнее безобразно, отвратительно одетых людей.

Дежурный по штабу, увидев Егорова, подошёл к нему и сказал:

– Прибыл в ваше распоряжение музыкантский взвод из К-го военкомата. Всё проверено, ВУС-108. Познакомьтесь, назначьте старшину, напишите строевую записку и дайте её мне поскорее… Да, и их же надо завтраком кормить и одевать, – как-то брезгливо пробормотал он много тише. – Видали таких щёголей? А, разместите их в тех вон палатках. – И он махнул рукой в сторону дальних кустов, где находилось отхожее место… ну и несколько палаток неподалёку.

Так это оркестр?!!

Егоров подошёл ближе к строю, весьма гражданским голосом скомандовал «Смирно», поздоровался и был удивлён тем, что эта группа, лучше всего было бы сказать – «оборванцев», ответила ему довольно стройным «Здравия желаем!». Подав команду «Вольно», дирижёр подошёл ближе и спросил таким же, неуместно «гражданским» голосом:

– Почему вы так невозможно плохо одеты, и почему… босиком?!

– Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, – обратился к Егорову пожилой человек с очень приятным лицом. – Ведь всё гражданское придётся бросить, не носить же его с собой, поэтому и надели то, что не жалко бросить.

– Вы музыкант? – спросил его Егоров.

– Так точно. Трубач. Служил у капельмейстера Веллера, на втором пульте первых корнетов. Старший сержант запаса. А на гражданке был наборщиком. Сибиряков фамилия моя.

Егоров расспросил всех. Да, все были музыкантами, и были все голоса. Почему-то был даже баянист, с достоинством доложивший:

– Вениамин Краев! Баянист. Призёр областного смотра художественной самодеятельности! – и потом, уже улыбнувшись, чуть тише добавил: – А я вас знаю, товарищ Егоров…

– Откуда же вы меня знаете?

– А вы были членом жюри смотра, ещё беседовали с нами, призёрами.

– Что же! Очень приятно, что встретились. Но что вы будете делать в военном оркестре?!

– Ведь вам же не обойтись с одним ударником, вот я и буду полезен. А с баяном будем песни разучивать. Я вас не подведу!

Несколько человек вовсе были непонятны Егорову. Они как-то неуверенно говорили об альтах, о вторых и третьих тенорах… Но было совершенно ясно указано, что в военных билетах у них стоит ВУС-108 и что они налицо в полном соответствии со списком.

Пока составляли строевую записку (документ, с которым Егор встретился впервые) и переделывали её несколько раз, пока размещались в палатках, день в лагере уже кипел во всю мощь.

Вместе со своими новыми музыкантами Егоров побывал на завтраке, проверил, все ли сыты, а затем сам повёл их в склад ОВС, где проверил, как они обмундировались, и только после этого вспомнил, что он никуда не поехал и что все его планы рухнули. Но прежде всего он подумал о том, как хорошо он сделал, что не написал своей жене о возможном приезде. Сколько было бы лишних, ненужных волнений и тревоги.

«Будем делать оркестр», – решил он и повёл к палатке музыкантов,

– Товарищ Егopoв! – услышал он хрипловатый голос. Прямо на него шёл, как всегда, тщательно выбритый и подтянутый, командир части майор Рамонов.

– Почему вы здесь? Вы же, по моим расчётам, должны были бы быть сейчас в поезде!

– Разрешите доложить, товарищ майор! Произошло изменение. Ранним утром прибыла команда ВУС-108 из К-го военкомата. Полностью музвзвод!

– Да что вы?! – удивился майор. – Так… Ну… что же, тут уж ничего не поделаешь. У них свой план. Так. И что вы сделали?

– Разумеется, накормил, обмундировал, строевую записку оформил. Теперь буду детально знакомиться и составлять план работы в зависимости от данных, которые надеюсь получить от них.

– Очень хорошо! Но всё-таки жаль, что не успели мы с вами забрать ваших музыкантов! Ведь на девяносто процентов было бы меньше мороки и вам, и нам! – заметил майор.

– Как же теперь быть, товарищ майор? Придётся выходить из положения имеющимися средствами.

Тем временем музыканты сидели в палатке подозрительно тихо. Не было ни разговоров, ни обычных среди музыкантов всего мира шуток, подзадориваний.

Егоров начал знакомство. Картина была, в общем, не такая уж и страшная. Все они были действительно музыкантами, все служили в своё время в военных оркестрах, и почти все знали друг друга, ведь все они были земляки, из одного города.

В составе было даже два басиста, причём, как и надо было, один эсный, другой бейный. Были и баритонист, и первый тенорист. Трубачей было шесть человек. Егоров быстро подсчитал: два первых и два вторых кларнета, две трубы, первая и вторая. Отлично! Был и аккомпанемент – два альта и два тенора. Что же лучшего? Аккорд! Но мучили егоровскую душу два вопроса: первый – это то, что расспросы-то расспросами, а проверить-то их, музыкантов, на инструментах нет возможности. А только инструмент даёт возможность точно определить степень пригодности музыканта. Он их и о нотах спросил, и о знаках альтерации – что значит диез, бемоль, знают как будто… но всё это не то! Получается, будто бы в прятки играют. Да тут ещё один музыкант, Петров по фамилии, трубачом отрекомендовавшийся и такой активный, начал названиями маршей сыпать. Их Егоров и не слышал никогда. О себе Петров начал говорить… куда там! Выходит, чуть ли не виртуоз. Наметил его Егоров поводить первым корнетистом, но почему-то, как только Петров заговорит, все остальные начинают подсмеиваться, а Егорову ничего не говорят. Беспокоит это.

И второй вопрос. Что это за Кухаров такой. Тоже окружён молчанием, но почтительным молчанием. Сам же Кухаров один раз сказал, что он альтист, а на вопрос, в каком строе играет альт, не ответил… Не может же быть, чтобы он играл и даже не знал своего строя? А потом вдруг Кухаров сказал, что он ударник. Что-то не всё ясно, что-то беспокоит. И сам по себе Кухаров какой-то не такой, как все. Широкоплечий, вероятно, очень сильный, с могучей шеей, а лоб низкий, глаза глубоко сидят, и взгляд такой сверлящий, очень суровый. А сам же молодой ещё… Ах, если бы можно было бы их проверить на инструментах! Но где? Как?

Очень понравился Егорову старший сержант Сибиряков. Этот человек сразу показал свою рассудительность, проявил себя хозяйственным, авторитетным. Много он не говорил, но всё сказанное им было очень солидно, веско и разумно. Сибиряков умело подбирал обмундирование и обувь для музыкантов, никого не спрашивая, сам заготовил запас бланков строевых записок. Словом, сразу показал, что именно он и должен быть старшиной. Это обстоятельство значительно успокоило Егорова.

В тот день Егоров тоже написал письмо своей жене, а заодно и открытку Велецкому. Ему он сообщил, что их попытка успехом не увенчалась.

Однажды Егоров сумел «поймать» майора Рамонова и задать ему вопрос в отношении получения инструментов. Дескать, люди в наличии, надо бы и к работе приступить, а вот инструментов-то и нет… Как быть?

– Вот сформируемся, назначение получим, а там и видно будет, – отвечал майор. – Утрясёмся, а там займёмся и оркестром. А пока что работайте над обучением бойца-одиночки.

Но это положение тянулось не долго. Даже гражданскому глазу Егорова было видно, что организованный хаос уступает место чёткому порядку и дисциплине.

Уже совершенно исчезли из поля зрения люди, одетые в гражданское платье, совершенно точными стали подразделения, батальоны, роты. Уже физрук Добрынин проводил инструктаж старшин и физоргов рот. По утрам подразделения, чётко отбивая шаг, с песнями расходились на занятия, и Егоров в это время мучительно переживал отсутствие инструментов и свою вынужденную бездеятельность. Как хорошо было бы проводить роты на занятия хорошим, ярким, звучным маршем…

Но музыканты занимались тоже. Егоров проводил политинформацию, проходил с музыкантами уставы, а Сибиряков шлифовал строевые занятия, упирая на то, что-де: