Когда расписка была подписана, а купюра перешла из рук в руки, Кларенс, очевидно испытывая облегчение от собственной щедрости, улыбнулся и сказал, что как раз собирался пообедать. Не хочет ли Якимов к нему присоединиться?

— С радостью, дорогой мой. С радостью.

— Вы знакомы с капитаном Шеппи? — спросил Кларенс, пока они ехали в «Капшу» в выделенном ему автомобиле.

— Разумеется, дорогой мой, — ответил Якимов. — Прекрасно его знаю. Один глаз, одна рука, но даст фору многим.

— Что он здесь делает?

— Мне сообщили… — Якимов понизил голос. — Разумеется, подобную информацию не следует передавать, но мне сообщили, что он является важным представителем британской разведки.

Кларенс недоверчиво рассмеялся.

— Кто вам это сказал?

— Не имею права сообщить.

«Капша» был любимым рестораном Якимова в Бухаресте. Очутившись в великолепии алых ковров, плюша, хрусталя и позолоты после ледяных порывов ветра crivaţ, он почувствовал, что наконец-то вернулся домой.

На имя Кларенса был заказан столик у двойных окон, выходивших на усыпанный снегом сад. Чтобы исключить самую возможность сквозняка, между рам были положены алые шелковые подушки. Гость Кларенса, кряжистый мужчина с видом одновременно самодовольным и застенчивым, поднялся им навстречу, не улыбаясь, а увидев Якимова, нахмурился. Кларенс представил их: граф Стеффанески, князь Якимов.

— Русский? — спросил Стеффанески.

— Белый русский, дорогой мой. Британский подданный.

Стеффанески издал звук, который, очевидно, значил: «Все вы, русские, одинаковы», уселся обратно и уставился на скатерть.

— Князь Якимов бежал из Польши, — примирительно сказал Кларенс.

— Неужели? — Стеффанески поднял голову и смерил Якимова недоверчивым взглядом. — Из какой же вы части Польши?

Якимов уткнулся в меню и сообщил:

— Очень рекомендую взять лангуста в паприке. И плов с куропатками здесь просто восхитительный.

Стеффанески упорно повторил свой вопрос.

— Князь Якимов говорил, что жил у родственников, у которых там поместье, — сказал Кларенс.

— Мне бы хотелось знать их имя. Я состою в родстве со многими землевладельцами, а с остальными поддерживаю отношения.

Видя, что Стеффанески уперся намертво, Якимов попытался объясниться:

— Боюсь, что у нас вышло маленькое недопонимание. Я покинул Польшу до того, как всё началось. Работал под прикрытием, знал, что сейчас начнется суматоха, и мне приказали уехать. Я же из белых, сами понимаете. Так что, если говорить прямо, бедному старому Яки пришлось улепетывать.

Стеффанески пристально наблюдал за ним, ожидая какого-то вывода из этой истории. Когда Якимов умолк, надеясь, что предоставил достаточно объяснений, граф сказал:

— И?

— По пути я потерялся. Оказался в Венгрии. Мой друг, человек широчайшей души — граф Игнотус, — пригласил меня пожить у него. Так что на самом деле это поместье было в Венгрии.

— То есть вы въехали не через Львов и Яссы? — уточнил Стеффанески вежливо.

— Нет, отправился прямиком в Венгрию.

— Через Чехословакию?

— Разумеется, дорогой мой.

— Тогда каким же образом вы избежали немцев?

— Каких немцев?

— Вы что, умудрились с ними не встретиться?

— Как вам сказать…

Якимов умоляюще взглянул на Кларенса, который, очевидно, испытывал неловкость, слушая этот диалог. Когда Стеффанески начал требовать ответа, Кларенс вмешался:

— Он мог ехать через Закарпатье.

— Закарпатье? — Стеффанески обернулся к Кларенсу. — Там нет оккупации?

— Кажется, нет, — ответил Кларенс.

Некоторое время Стеффанески и Кларенс, не обращая внимания на Якимова, спорили, смог ли бы он безопасно преодолеть Закарпатье. Вдруг Стеффанески посетила очередная мысль:

— Это значит, что ему пришлось преодолевать Карпаты. — Он повернулся к Якимову. — Вы пересекали Карпаты?

— Откуда мне знать? — простонал Якимов. — Это был кошмар. Вы себе не представляете.

— Я не представляю? Я ездил с беженцами из Варшавы в Бухарест! Попадал под бомбежку и пулеметный обстрел! Мои друзья погибали, и я хоронил их! И я, значит, не представляю?

Махнув рукой, чтобы показать, что считает Якимова чем-то незначительным, он повернулся к Кларенсу и принялся расспрашивать его о Центре помощи Польши.

Радуясь, что его оставили в покое, Якимов сосредоточился на плове с перепелками, который им как раз принесли.

Несмотря на то что Якимов рекомендовал мозельское 1934 года и бургундское 1937-го, Кларенс заказал одну бутылку румынского красного вина. Официант принес три бутылки и поставил их рядом с Якимовым, который посмотрел на него с полнейшим пониманием.

Стеффанески рассказывал, как накануне побывал в горном польском лагере для интернированных. Подойдя к ограде из колючей проволоки, он увидел деревянные хижины, наполовину занесенные снегом. Румынский охранник у ворот отказался пустить его без разрешения дежурного офицера, а того нельзя было беспокоить, потому что у него была «сиеста». Стеффанески потребовал, чтобы охранник позвонил офицеру, но тот ответил: «Это невозможно! Офицер спит не один!»

— И вот я торчу перед лагерем битых два часа, поскольку дежурный офицер спит — и не один! Господи, как же я презираю эту страну. Все поляки до единого презирают эту страну. Иногда я думаю, что лучше было бы остаться в Польше и умереть всем вместе.

— Не могу не согласиться, дорогой мой, — вставил Якимов, наслаждаясь едой и выпивкой.

Стеффанески взглянул на него с отвращением.

— Мне казалось, — обернулся он к Кларенсу, — что мы планировали поговорить наедине.

Принесли второе блюдо — говядину на вертеле, и под него опустошили вторую бутылку вина. Кларенс некоторое время излагал Стеффанески суть своего соглашения с заместителем министра, согласно которому поляков отправляли на границу с Югославией, откуда они могли перебраться во Францию, чтобы присоединиться к союзническим войскам. Румынские власти разрешали эти побеги, если им платили тысячу леев за голову.

Говядина была превосходной. Якимов отдал ей должное и принялся изучать поднос с французскими сырами, когда Кларенс заметил, что официант разливает вино из новой бутылки.

— Я заказывал только одну бутылку, — сказал он. — Почему вы принесли вторую?

— Это уже третья бутылка, господин, — ответил официант высокомерно.

— Третья! — в ужасе повторил Кларенс. — Я не заказывал три бутылки.

— Так зачем же вы их выпили? — спросил официант и удалился.

— Все эти румынские официанты одинаковы, — примирительно сказал Якимов. — Им нельзя доверять, дорогой мой…

— Мы что, действительно выпили три бутылки?

— Вот же они, пустые, дорогой мой.

Кларенс взглянул сначала на пустые бутылки, стоявшие рядом с Якимовым, после чего перевел взгляд на самого Якимова — так, словно подозревал, что тот выпил их в одиночку.

Когда принесли кофе, Якимов шепнул официанту: «Коньяк!» Рядом с ним тут же материализовались бокалы и бутылка.

— Что это? — спросил Кларенс.

— Кажется, бренди, дорогой мой, — ответил Якимов.

Кларенс подозвал официанта.

— Унесите это и принесите счет.

Поднос с сырами всё еще стоял рядом со столом. Якимов украдкой отрезал себе длинный кусок бри и сунул его в рот. Кларенс и Стеффанески наблюдали за ним со смесью неверия и отвращения.

— Что-то аппетит разыгрался, — сказал Якимов виновато. Те промолчали.

Когда со счетом было покончено, Кларенс достал блокнот и записал расходы. Дальнозоркий Якимов прочел:

«Обед с графом С. и князем Я.: 5,500 леев.

Аванс князю Я., британскому беженцу из Польши: 10,000 леев».

На мгновение Якимову стало не по себе от вида собственной лжи, записанной для дальнейшего применения, но он тут же позабыл об этом. Когда они вышли из ресторана, сытость словно дополнительно защищала его от мороза.

— Дивный обед! Дивное общество! — сказал он Кларенсу и распространил свою улыбку на Стеффанески, стоявшего в отдалении.