Добсон, задремав, чуть не соскользнул со стула, после чего кое-как проснулся и сел поудобнее. Инчкейп с застывшей улыбкой слушал Гая. Было уже поздно, но никто, казалось, не собирался уходить. Ресторан был набит битком, оркестр играл, все ожидали второго выступления Флорики. Гарриет вдруг ощутила, как она устала; ей захотелось оказаться в кровати. Гай рассказывал, что в жаркие летние ночи посетители таких ресторанов засиживались под деревьями допоздна. Однако это не была жаркая летняя ночь. Из окружавшей их тьмы время от времени приходили волны осенней прохлады, от которой застывал летний воздух. Кто-то упомянул, что на горные пики к северу от города лег первый снег. Она понадеялась, что хотя бы холод заставит их вскоре покинуть ресторан.

Якимов меж тем вылил себе в бокал остатки бренди и принялся оглядываться. Глаза его вновь обрели блеск. Когда подошел официант, Якимов лишь слегка шевельнулся и прищурился в сторону бутылки, и ее тут же заменили полной — так быстро, что Гарриет предположила, что Якимов обладает такой же магической властью над официантами, как некоторые люди — над птицами и зверями. Заново наполнив свой бокал, он откинулся на спинку стула, готовясь, как опасалась Гарриет, просидеть тут всю ночь.

Что же до Гая, выпивка ничуть не убавила его энергию. Он впал в словоохотливую эйфорию, в которой совершал открытия и делал экскурсы в метафизику и социальные науки. Каждые несколько минут Софи — которая теперь выглядела радостной и оживленной — по-хозяйски перебивала, чтобы объяснить, что он имеет в виду. Возможно ли, подумала Гарриет, что на самом деле этот разговор казался Софи таким же бессмысленным, как и ей самой?

— Можно сказать, что загадки — это самая примитивная форма юмора, — говорил тем временем Гай. — Настолько примитивная, что это уже не юмор, а магия.

— Он имеет в виду, как сфинкс и оракул, — вмешалась Софи. — Оракулы всегда говорили загадками.

— Кроме Делосского, — заметил Инчкейп.

Софи смерила его презрительным взглядом.

— Оракул был в Дельфах[14].

Инчкейп пожал плечами и промолчал.

В полночь Флорика вышла, чтобы спеть еще раз. На этот раз Гай был слишком поглощен собственной речью, чтобы заметить ее. Гарриет посмотрела на столик Ионеску — там никого не было. Флорике поаплодировали уже с меньшим пылом, она ушла со сцены, и оркестр продолжил играть.

Гарриет зевнула. Полагая, что воспринимает происходящее крайне милосердно, она разглядывала Софи и думала: неужели Гая действительно привлекает такая вот девичья глупость? Если бы она, Гарриет, так гримасничала и жестикулировала, перебивала бы его и требовала бы внимания — понравилось бы ему?

— По-моему, нам пора, — сказала она неожиданно для самой себя.

— Никто не хочет расходиться, — ответил Гай, очевидно шокированный ее предложением.

— Нет-нет, — тут же подхватила Софи. — Еще слишком рано.

— Я устала, — сказала Гарриет.

— Завтра вы можете спать весь день, — ответила Софи.

Инчкейп затушил сигарету:

— А я бы лег пораньше. Мне не удалось выспаться в поезде.

— Ну дайте мне хотя бы допить, — сказал Гай тоном ребенка, который просит посидеть еще десять минуточек, и поднял свой полный бокал.

— Еще совсем рано, дорогая моя, — вставил Якимов, доливая себе бренди.

Они просидели еще полчаса. Гай цедил бренди и пытался оживить разговор, но ритм был утерян. Всеми овладела вялость, присущая окончанию вечера. Когда наконец решили уходить, пришлось искать официанта.

Инчкейп положил на стол купюру в тысячу леев со словами:

— Это за меня.

Гай заплатил остальное.

Они взяли такси и двинулись обратно. Софи жила в центре города, и ее высадили первой. Гай вышел проводить ее до двери, и она долго и эмоционально что-то говорила, схватив его за руку. Уходя, он окликнул ее:

— До завтра!

Затем отвезли в «Атенеум» Якимова. Уже у гостиницы он сказал:

— Батюшки, я и забыл: меня ждут на приеме в апартаментах княгини Теодореску.

— Какой поздний прием, — пробормотал Инчкейп.

— На всю ночь.

— Когда мы найдем себе квартиру, приходите к нам на ужин, — сказал Гай.

— С радостью, дорогой мой, — ответил Якимов и принялся выбираться из автомобиля, в результате чего практически уселся на бордюр. Кое-как встав на ноги, он нетвердым шагом дошел до вращающихся дверей и по-детски помахал остающимся.

— Мне интересно, — сухо сказал Инчкейп, — как вы будете вознаграждены за свое гостеприимство.

— Яки раньше был знаменит своими приемами, — с упреком сказал Добсон из своего угла.

— Что ж, посмотрим. Пока что, если вы не против, я бы попросил высадить меня следующим.

Принглы молча вошли к себе в комнату. Гарриет опасалась, что муж упрекнет ее в том, что она испортила вечер. Это было бы справедливо. Она действительно могла бы проспать хоть весь следующий день — и что такое лишний час-другой перед лицом вечности?

Пока она ложилась, Гай изучал себя в зеркале.

— Как ты считаешь, я похож на Оскара Уайльда? — спросил он.

— Пожалуй.

Некоторое время он гримасничал перед зеркалом, представляя себя разными кинозвездами. Гарриет задумалась, не настал ли удачный момент, чтобы спросить его про Софи, и решила, что нет, не настал. Вместо этого она сказала:

— Ты совсем как ребенок. Давай спать.

Отвернувшись от зеркала, он сказал с нетрезвым самодовольством:

— Старина Прингл ничего так. Совсем неплох.

Якимов обнаружил, что его одежду вычистили, отгладили и сложили на кровать. Переодевшись, он надел один черный и один коричневый ботинок. На вечеринке кто-нибудь обязательно обратит на это внимание, и тогда он удивленно взглянет себе на ноги и скажет: «Вы не поверите, дорогой мой, дома у меня осталась точно такая же пара».

Он считал это одним из самых тонких своих розыгрышей и не прибегал к нему со времен смерти милой Долли, приберегая его на более счастливые времени. Теперь же он чувствовал, что в его жизни началась белая полоса и может случиться всё что угодно.

Одевшись, он еще некоторое время сидел и перечитывал письмо, над которым трудился в настоящий момент. Письмо было адресовано его матери. Он уже сообщил ей, как его найти, и попросил как можно скорее выслать его содержание. Он сообщил, что занимается важной волонтерской работой в военных интересах, но не стал вдаваться в подробности, чтобы она не переоценила его благосостояние.

После продолжительных размышлений он взял карандашный огрызок и дописал, чтобы порадовать ее: «Сегодня вечером я собираюсь на прием к княгине Теодореску». Обычно он уставал после первого же предложения, но в нынешнем своем настроении он продолжил писать. Некоторые слова выходили у него очень крупными, другие — совсем мелкими, но все были написаны четко и разборчиво, как у старательного ребенка. «Всего наилучшего, старушка, и не вешай нос. Твоему Яки снова повезло».

Ощущая удовлетворение от выполненного дела и предвкушая удовольствие, он отправился вниз, чтобы встретиться с князем Хаджимоскосом.

Этот день выдался удачным. Якимов был доволен; такого довольства он не испытывал со времен смерти Долли, после которой остался без гроша. Поспав днем, он спустился в гостиничный бар, знаменитый Английский бар, где, как и надеялся, встретил знакомого. Это был английский журналист Галпин.

Увидев Якимова, Галпин стал смотреть в другую сторону, но Якимова этого не смутило: он встал прямо перед журналистом со словами: «Приветствую, в прошлый раз мы виделись в Белграде!» — и, не успел Галпин ответить, добавил: «Что вы пьете?» Что бы Галпин ни собирался произнести вначале, в итоге он лишь что-то проворчал и сказал:

— Скотч.

Галпин был не один. Когда Якимов с улыбкой огляделся, намереваясь спросить, что пьют окружающие, они закрылись, как устрица, которая сжимает створки раковины вокруг жемчужины. Он рассказал о встрече с Маккенном; рассказ был встречен вежливым вниманием.