— Что случилось, дорогой мой? — встревоженно спросил Якимов. — Могу ли я вам чем-то помочь?

— Можете. Я вот уже полчаса пытаюсь добиться, чтобы эти тупицы нашли мне хоть кого-нибудь, кто говорит по-английски.

Якимов с радостью бы сел рядом с Маккенном, поскольку чувствовал себя немногим лучше любого раненого, но на второй половине дивана спала какая-то смуглая красавица, изможденная и очень грязная.

Участливо склоняясь к Маккенну, Якимов втайне надеялся, что журналист не попросит его о чем-нибудь обременительном.

— Вот, держите. — Неловко покопавшись в кармане лежащего рядом пиджака, Маккенн вручил ему несколько вырванных из блокнота листов. — Опубликуйте, тут вся история.

— В самом деле! Что за история?

— Ну как же, раздел Польши, капитуляция Гданьска, побег парламента, немецкое наступление на Варшаву, беженцы покидают город, я вместе с ними. Автомобили обстреливают с неба, убивают и ранят мужчин, женщин и детей, трупы хоронят на обочине. Потрясающий материал, всё из первых рук, надо напечатать, пока он свежий. Забирайте.

— Но как же мне его напечатать?

Перед лицом такой непосильной задачи Якимову захотелось сбежать.

— Позвоните в наше женевское агентство и продиктуйте. Да с этим и ребенок справится.

— Не выйдет, дорогой мой. У меня нет ни гроша.

— Так позвоните за счет абонента.

— Ну кто же мне позволит… — Якимов сделал шаг назад. — Меня тут никто не знает. Я не знаю языка. Я такой же беженец, как и вы.

— И откуда вы бежали?

Прежде чем Якимов успел ответить, в дверях появился человек, в движениях которого была та резкость, которую порой дает крайнее измождение. Он кинулся к Маккенну.

— Где рыжий мужчина, который был у вас в автомобиле?

— Умер, — ответил Маккенн.

— А где шарф, который я ему дал? Большой синий шарф.

— Бог знает. Под землей, наверное. Мы закопали его под Люблином, можете вернуться и поискать.

— Закопали шарф! Вы что, с ума сошли?

— Пошел прочь! — рявкнул Маккенн. Человек бросился к стене и принялся дубасить по ней кулаками.

Воспользовавшись этой паузой, Якимов начал отодвигаться. Маккенн ухватил его за полу пальто:

— Ради бога, вернитесь! Мерзавец! Я лишился руки, с пулей в ребрах, мне запрещают вставать, возьмите текст! Отправьте его, слышите? Вы обязаны!

— Я уже три дня ничего не ел, — простонал Якимов. — Бедный старый Яки сейчас упадет в обморок. Ноги его уже не держат.

— Стойте!

Еще раз нетерпеливо порывшись в кармане, Маккенн достал журналистское удостоверение.

— Возьмите. Поешьте тут. Можете выпить. Возьмите номер. Делайте всё что угодно, только сначала отправьте текст.

Взяв удостоверение и глядя на измятую фотографию Маккенна, Якимов ощутил, как к нему медленно возвращается жизнь.

— Вы хотите сказать, что мне дадут кредит?

— Неограниченный. Так положено. Если будете работать на меня, осел вы этакий, можете есть и пить сколько вашей душе угодно.

— Дорогой! — выдохнул Якимов и кротко улыбнулся. — Прошу вас, объясните еще раз, и помедленнее, что именно нужно сделать.

Супруги поселились в маленькой гостинице на площади напротив «Атенеума». Из окна открывался вид на руины. На рассвете следующего дня после приезда их разбудил грохот рушащихся стен. Вечером, ожидая Гая с работы, Гарриет наблюдала, как фигурки рабочих таскают факелы вокруг разрушенных зданий.

Эти здания были чуть ли не последними признаками бидермайеровского очарования, дарованного Бухаресту Австрией. Король возжелал построить здесь площадь — если бы он осмелился выйти во внешний мир, то мог бы провести тут смотр полков — и приказал, чтобы со сносом управились к началу зимы.

Бóльшую часть дня Гарриет просидела у окна. Хотя семестр еще не начался, Гай с самого утра отправился в университет, чтобы посмотреть, нет ли там студентов. Он пообещал, что после обеда выведет Гарриет погулять, но вернулся поздно, в ажитации, и сказал, что перекусит и убежит обратно. Студентам не терпелось встретиться с преподавателями английского и узнать, чем они будут заниматься в этом году.

— Милый, может быть, лучше дождаться профессора Инчкейпа? — спросила Гарриет. В ней еще жива была вера и кротость новобрачной, и в ее голосе прозвучало лишь сожаление.

— Нельзя разочаровывать студентов! — ответил Гай и скрылся, пообещав, что вечером они пойдут ужинать «на Бульвар».

За оставшуюся часть дня телефон звонил трижды, и портье всякий раз сообщал, что господина Прингла вызывает некая леди.

— Это одна и та же леди? — спросила Гарриет на третий раз.

Да, одна и та же.

Когда на закате Гай показался на площади, Гарриет уже утратила некоторое количество кротости. Она наблюдала за тем, как он выходит из облаков пыли — высокий, неряшливый, с охапкой книг и бумаг в руках, своей неловкостью напоминающий медведя. Прямо перед ним рухнул на землю фрагмент фронтона. Он замер на месте, озадаченно огляделся и зашагал не в ту сторону. Гарриет ощутила неловкость и вместе с ней сострадание. В этот миг на то место, где он стоял секунду назад, обрушилась стена, обнажив просторную белую комнату, украшенную барочной лепниной и зеркалом, которое сверкало, словно озеро. Рядом виднелись красные обои кафе — знаменитого кафе «Наполеон», где раньше встречались художники, музыканты, поэты и другие прирожденные оппозиционеры. Гай рассказывал, что снос зданий затеяли только ради того, чтобы уничтожить этот очаг мятежа.

Войдя в комнату, Гай положил свои бумаги и объявил (так непринужденно, что стало ясно: дело плохо):

— Русские заняли Вильну.

Он начал переодеваться.

— То есть они уже в Польше? — спросила Гарриет.

— Это удачный ход, — ответил он чуть вызывающе. — Чтобы защитить Польшу.

— Во всяком случае, удачный предлог.

Зазвонил телефон, и, прежде чем было сказано что-либо еще, Гай схватил трубку.

— Инчкейп! — радостно воскликнул он и, не посоветовавшись с Гарриет, добавил: — Мы будем ужинать на Бульваре. Приходите.

Он положил трубку и стащил рубашку через голову не расстегивая.

— Тебе он понравится. Главное — разговорить его.

Гарриет не могла даже вообразить, что ей понравится кто-то незнакомый.

— Тебе звонили сегодня три раза. Какая-то женщина.

— В самом деле? — Это сообщение не удивило его. — Тут все посходили с ума из-за телефонов. Их не так давно провели. Женщинам нечем заняться, и они звонят незнакомым людям и кокетничают. Мне не раз так звонили.

— Вряд ли случайная женщина стала бы звонить трижды.

— Да, вряд ли. В любом случае она перезвонит.

Когда они выходили, телефон действительно зазвонил снова. Гай кинулся к нему, и Гарриет уже с лестницы услышала, как он восклицает: «Софи!» Спустившись, она увидела, что в холле толпятся жильцы и слуги. Все они что-то оживленно обсуждали. Радиоприемник за стойкой, словно механическая птица, выпевал назойливую мелодию румынской хоры[6]. Гарриет остановилась, чувствуя, как воздух дрожит от тревоги. Когда Гай догнал ее, она сказала:

— Кажется, что-то случилось.

Гай подошел к управляющему, который держался с ним очень почтительно. Англичане были важными лицами в Бухаресте: Англия гарантировала безопасность Румынии. Управляющий объяснил Гаю, что на границе собираются иностранные войска.

— Где именно? — спросил Гай.

Это было неизвестно; никто не знал также, немецкие ли это войска или русские. Король должен был обратиться к нации из своей квартиры, и все считали, что в любой момент могут объявить всеобщую мобилизацию.

Встревоженные происходящим, Принглы вместе со всеми ждали обращения короля. Механическая птица умолкла. В наступившей тишине те, кто до этого вопил, чтобы перекричать шум, стыдливо умолкли. По радио сообщили, что король обратится к своим подданным на румынском.

Услышав это, мужчина в накидке, слишком тучный, чтобы ворочать шеей, повернулся к собравшимся всем телом: