Это утверждение было встречено одобрительными кивками и возгласами.

— Мы, евреи, очень щедры, — сказал Тейтельбаум; его плоское, унылое лицо вдруг оживилось. — Мы делимся, если нас просят. Когда в 1937 году «Железная гвардия» процветала, по конторам ходили юноши в зеленых рубашках и собирали деньги на деятельность партии. Евреи давали в два-три раза больше, чем румыны, и какова была благодарность? «Железная гвардия» выпустила законы против нас. Еще в прошлом году здесь были погромы.

Хассолель чистил апельсин. Не поднимая взгляда, он заговорил:

— Нашего сына выбросили из окна университета. Перелом позвоночника. Он живет в швейцарском санатории. Наша дочь училась на врача. В лаборатории на нее напали, сорвали одежду и избили. Она уехала в Америку. Ей стыдно возвращаться. Мы потеряли обоих детей.

Он продолжал чистить апельсин в наступившей тишине. Гарриет беспомощно взглянула на побледневшего Гая.

— Когда придут русские, — вдруг заявил он, — никаких преследований больше не будет. Евреи смогут заниматься чем угодно.

Он пытался утешить хозяев, но те обернулись к нему с выражением такого неприкрытого ужаса на лицах, что Гарриет, вопреки своей воле, фыркнула. Никто не удостоил ее ни взглядом, ни словом, а госпожа Хассолель принялась уговаривать всех угощаться сладостями и конфетами, ссыпанными в подносы на столе. Подали кофе. Выпив чашку, Тейтельбаум веско сообщил:

— Коммунисты — дурные люди. Россия причинила много зла. Россия постоянно ворует у Европы.

Услышав знакомые аргументы, Гай пришел в себя и благодушно рассмеялся.

— Ерунда, — ответил он. — Европейская экономика давно устарела. Взять хотя бы Румынию. Миллион рабочих, то есть двадцатая часть населения, делает половину годового дохода страны. То есть каждый рабочий содержит четырех взрослых — четырех неработающих мужчин. И эти рабочие не просто постыдно мало получают — они еще и переплачивают за всё подряд, за исключением еды. За еду они платят, конечно, слишком мало.

— Слишком мало!

Сестры были возмущены.

— Да, слишком мало. В мире нет другой страны, где еда стоила бы так мало. В то же время фабричные изделия стоят непропорционально много. Так и выходит, что несчастные крестьяне работают за гроши, а платят за всё втридорога.

— Крестьяне! — возмущенно прошипела госпожа Дракер и отвернулась, показывая, что разговор повернул в такое недостойное русло, что ей придется покинуть общество.

— Крестьяне примитивны, — продолжал Гай, — и, если ситуация не изменится, они и останутся на примитивном уровне. Во-первых, они не получают образования и не могут позволить себе сельскохозяйственное оборудование…

— Да они же как звери, — перебила его госпожа Дракер, презрительно скривив лицо. — Что тут поделаешь? Они безнадежны.

— В определенном смысле так и есть, — ответил Гай. — Они находятся в безнадежном положении. Что бы ни происходило в стране, они оказывались в проигрыше.

Госпожа Дракер поднялась из-за стола.

— Мне пора отдыхать, — сообщила она и покинула комнату.

Последовала неловкая пауза, после чего Хассолель спросил, видел ли уже Гай новый фильм с Ширли Темпл. Гай ответил, что не видел.

Хассолель вздохнул.

— Очаровательная девочка! Я смотрю все фильмы с ней.

— Я тоже, — кивнул Дракер. — Она похожа на мою маленькую Ханну.

Когда они вернулись в гостиную, Саша пригласил Гая пройти с ним в маленькую комнату, где он занимался музыкой. Дракер извинился перед Гарриет и вышел — очевидно, отправился на поиски жены. Флор пробормотал что-то насчет работы и тоже покинул комнату. Из-за стены донеслись звуки граммофона, играющего «Basin Street Blues».

Оставшись в компании Хассолелей, Тейтельбаумов и госпожи Флор, Гарриет понадеялась, что вечер подходит к концу. Но это было не так. Горничная принесла бокалы богемского хрусталя — красные, синие, зеленые, лиловые и желтые, и госпожа Хассолель принялась разливать напитки.

Госпожа Тейтельбаум улыбнулась Гарриет, очевидно сочтя, что за обедом слишком много жаловались.

— Вам здесь должно понравиться. Тут приятно. Дешево. Много еды. Здесь, как бы это сказать, удобно.

Продолжить ей помешал слуга, который вошел в комнату и объявил, что господина Дракера ожидает автомобиль. Его отправили на поиски Дракера, после чего тот сообщил, что отвезет Гая и Сашу в университет. Гарриет поднялась, собираясь уйти с ними, но женщины запротестовали:

— Не забирайте госпожу Прингл, пусть останется с нами. Пусть останется на «файвоклок».

— Разумеется, она останется, — сказал Гай. Гарриет смотрела на него в панике, но он ничего не замечал. — У нее нет никаких дел. Она будет рада.

Без дальнейших промедлений он попрощался и отбыл вместе с Дракером и Сашей, оставив Гарриет. Последовала короткая пауза, после чего Тейтельбаум и Хассолель тоже вышли.

— Вот видите, — сказала госпожа Хассолель. — Сейчас только половина пятого, а они возвращаются на работу. Какой румын начал бы работать до пяти?

Старшая дочь Дракера присоединились к тетушкам. Женщины сдвинули стулья поближе и уселись, разглаживая шелковые юбки по пухлым коленям пухлыми ручками, украшенными множеством колец. Все они разглядывали Гарриет, всем своим видом выражая, что, как бы она ни была хороша собой, их здесь гораздо больше. Своим спокойным, деловым видом они напоминали ей охотников в засаде.

— Она красивая, правда? — спросила дочка Дракера. — Как кинозвезда.

Поскольку мужчин в комнате не было, госпожа Флор достала из сумочки платиновый лорнет и внимательно осмотрела Гарриет.

— Сколько вам лет? — спросила она.

— Тридцать пять, — ответила Гарриет.

Женщины ахнули. Девочка хихикнула, прикрывшись ладошкой.

— Мы думали, вам двадцать, — сказала она.

Гарриет про себя подивилась, когда же они успели посовещаться и прийти к такому выводу. Госпожа Флор с озадаченным видом наклонилась, чтобы рассмотреть ее поближе, притворяясь, что поправляет что-то у себя на спине.

— Лея Блюм вышла замуж только в тридцать, — сказала госпожа Тейтельбаум примирительным тоном. — Мне говорили, что такое случается, когда женщина Занимается Карьерой.

Услышав о такой нелепости, все дружно залились смехом.

Гарриет повернулась к госпоже Флор, младшей из присутствующих, и спросила:

— Сколько вам лет?

Та вздрогнула.

— Здесь не принято, чтобы женщина сообщала свой возраст.

— В Англии не принято его спрашивать, — заметила Гарриет.

— Сколько детей вам хотелось бы завести? — спросила госпожа Хассолель.

— Мы подождем до конца войны.

— Будет слишком поздно.

— Почему же.

— Но сколько? Вы не думали над этим?

— Девять или десять.

— Так много? Вам пора начинать.

Гарриет рассмеялась, и госпожа Тейтельбаум, которая казалась добрее остальных, спросила:

— Вы же пошутили, верно? Вы гораздо моложе.

— Мне двадцать два, — сказала Гарриет. — На год меньше, чем Гаю.

— Вот как, — с облегчением и разочарованием сказали женщины.

Госпожа Хассолель позвала горничную и приказала ей что-то. Горничная принесла несколько баночек варенья из целых ягод.

— Всего одну ложечку, — с наслаждением пробормотала госпожа Тейтельбаум. — Я обожаю крыжовник.

— Мне в самом деле пора, — сказала Гарриет и начала подниматься, но женщины теснее сдвинулись вокруг нее.

— Нет-нет, — запротестовала госпожа Хассолель. — Нельзя уходить. Начинается «файвоклок».

В комнату въехала тележка, нагруженная бутербродами, пирожными, булочками с кремом и несколькими пирогами с яблоками, грушами и сливами.

Гарриет посмотрела в окно. Там снова шел дождь. Ветер сдувал потоки воды с мокрых деревьев. Госпожа Хассолель спокойно наблюдала за тем, как Гарриет вернулась на место.

В конце ноября в город пришел crivaţ, ледяной сибирский ветер, который дул прямиком в распахнутую пасть Молдавской равнины. Позже он принесет с собой снег, но пока что погода просто стала неуютной и угрожающей, и с каждым днем это ощущение росло.