Мы, все вчетвером, рядом с моей машиной, но…

Если бы я мог…

И тут я вспоминаю. И тут я наконец решаюсь действовать.

Я быстро отворяю дверцы машины и вталкиваю внутрь всех трех девиц. Марина хочет остаться со мной снаружи, но она и так сделала более чем достаточно. Теперь мой черед. Мы дожидались какого-то…

Я достаю из багажника директорский меч, вытаскиваю его из ножен и ловлю лезвием лунный свет. Если сегодня я погибну, оно и к лучшему, оно всегда было бы к лучшему. Раз больше нет Руби, раз моя жена в таком состоянии, то все, что ни произойдет, будет к лучшему, и просто…

Пора пришла…

Пора мне защищать…

Волки подступают ближе, потом чуть отступают — шаг вперед, потом назад, словно танцуют танго — то ли не уверены в себе, то ли высчитывают, стоит ли им рисковать? Две девчонки в машине верещат от ужаса. Они всего лишь дети. Я всегда это знал. Они позволили воображению одержать над ними верх. Такое бывает. А когда это случается, то важно, чтобы взрослый вмешался и повел себя по-взрослому. Марина хочет выйти и присоединиться ко мне, открывает дверцу, но я ее резко захлопываю: нам нужно что-нибудь посущественнее, чем ее киношный заостренный зонтик.

Звери передо мной рычат, слюна течет из разверстых пастей, чтобы слиться с нашим влажным миром. Они приняли решение, их взбудоражила кровь, и они устремляются вперед. Наступают на меня с трех сторон, готовятся атаковать по трем направлениям, такова их стратегия, а у меня хватает безрассудства принять этот вызов. Я мог бы сесть в машину и укатить. Но я этого не сделал. Я стою с мечом наготове. Сколько всякого оружия навидался я за весьма короткое время: метла Марисы, дурацкие ножницы Сиори, зонтик Марины, а теперь мой меч — все фаллической формы, и одно диковиннее другого.

Один волк внезапно бросается мне на ноги, но я успеваю сманеврировать и быстро его отгоняю. Спустя мгновение они приближаются парой: тот, что впереди, опять бросается мне на ноги, а другой прыгает на поясницу. Но я быстро уворачиваюсь и рассекаю воздух мечом. Клинок никого не задевает, но заставляет зверей поостеречься. Они ничего не добились, я в целости и сохранности, броски их мускулистых тел неспособны меня свалить — для этого требуется приложить гораздо больше усилий, чем они привыкли; придется им дожидаться волны посильнее.

В моих ушах по-прежнему стоит шум. Все громче и громче. Кровь ударяет в голову. Пот заливает глаза. Но я вижу. Я увижу их приближение.

И они приближаются. Приближаются снова. На сей раз все трое вместе, одновременно, и я взмахиваю мечом с такой скоростью и силой, что лезвие достигает цели, мощно врубается в шею самого большого волка, и его голова слетает с плеч. Не полностью, правда, повисает на полоске кожи или сухожилии, на чем-то удерживается, у моих ног — бурлящий поток, кровавая лужа. Другие двое скулят, но не отступают, и оба тотчас же снова бросаются мне на ноги. Я раз за разом отскакиваю и отбиваюсь, отскакиваю и отбиваюсь, а меч, оказавшийся острее, чем я думал, свистит в колючем воздухе, мелькает у них над самыми спинами. Я вижу на лезвии клочья шерсти, однако с волками еще не покончено. Они опять собираются с силами, опять подходят ко мне спереди и сзади, а я взываю к своей самой темной энергии, настраиваясь на бой. Взываю к ярости волн, что обрушиваются на нас снова и снова, взываю к темным небесам, что извергают на нас дожди, устраивают наводнения и разливы рек, взываю к земле, к самому чреву ее, неустойчивому, рождающему расколы и разломы, взываю к собственной мертвой душе, к своей мертвой девочке, и наконец, преисполнившись мощи, поднимаю губительный клинок, чтобы дважды вонзить его в черные безумные сердца моих врагов. Мой царственный и непобедимый меч обагряется… и наступает жуткая тишина. Битва выиграна.

И первым поздравить меня приходит еще одно животное. Не бестолковые девчонки-подростки оказываются рядом со мной и не проститутка-иностранка, а уссурийский енот — он живо подскакивает к моим ногам и исходит слюной над падалью, точно гиена или шакал.

Неужели он наблюдал за всем этим? Что за инстинкт…

Этой зверушке нужно имя. Назову его Атма[28].

Мы едем на моей машине, три девицы и я, на моей ржавой машине. Марина лучезарно улыбается мне. Она сидит рядом со мной, на переднем сиденье, я смотрю вперед на плохо освещенную дорогу, а Марина смотрит на меня с явным восхищением и без малейшей похоти. Но мне, как обычно, есть чем заняться, мне предстоит развезти этих двух девчонок по домам и взять с них клятву никогда не рассказывать об этом страшном вечере. Не хочу читать им наставлений, но, пожалуй, должен донести до них, что…

— Думаю, я лучше дойду до дома пешком, — внезапно говорит Сиори.

Я этого не допущу. Эти люди теперь под моим присмотром. Я сражался с волками ради этих людей. Я доставлю их домой. Я уже потерял дочь, я не хочу видеть, как погибнут другие девочки — кто знает, где еще поджидают их волки в этой страшной волшебной сказке: всегда настороже, как и мы, всегда на краю, как и мы, всегда готовые к какому-то событию, к какой-то катастрофе, которая все ближе и ближе.

— Никто не выйдет из машины, пока я не довезу до самого дома.

Я упиваюсь собственным героизмом. Скромный человек с мечом и нападающие на него злобные серые волки. Такое не каждый день случается. Ничто из этого. Ничто из этого не происходит каждый день. Ничто из этого не должно было произойти.

Я решаю устроить небольшой объезд, прежде чем закинуть их домой. Направляюсь к рисовальщику граффити, посмотреть, на месте ли он.

— По этой улочке, — сообщаю я трем девицам из моей стаи. — Идемте.

Они теперь знают, что мне можно доверять. Я неопасен. Я их страж, который защитит их от любой опасности. Мое сердце заходится от восторга, впервые за долгое время, не уходит в пятки, не обрывается, а заходится от восторга.

На нем опять балаклава и армейские штаны, словно его занятия — своего рода военные маневры, потайные, скрытные. Он опять работает с чудовищным упорством и пугается, заслышав позади шорох наших шагов. Резко оборачивается, готовый к поспешному отступлению, но поняв, что это всего лишь я, успокаивается и небрежно кивает, а потом продолжает проворно расписывать стену. Кажется, он не возражает, что я привел с собой зрителей. А чего ему возражать, его работа почти закончена.

Вот она.

Яйцо.

Просто яйцо.

Во время своих вечерних блужданий я часто гадал, что же это будет. И с расстояния (я еще никогда не подходил насколько близко к нему или его стене) я понимал, что получится большое, круглое или овальное… нечто. Но оттуда, где мы стоим, отчетливо видно, что это яйцо.

Нет, это не просто яйцо.

Не просто.

Иногда с расстояния вещи выглядят другими, надо подойти поближе, чтобы рассмотреть. Моя мать часто показывала мне работы пуантилистов (Франция, много веков назад), которые хранила в одном из своих планшетов, и я по-детски радовался, насколько они разные издалека и вблизи. Встань подальше, и увидишь общий облик, основную форму; подойди поближе, и увидишь… что увидишь?

Кандзи[29]. Китайские иероглифы. Слова. Не просто слова. Имена.

— Это все имена?

— Да.

— Чьи? Чьи это имена?

— Жителей нашего селения, которые сгинули без следа.

— Мило, — говорит Сиори с глубоким чувством, которое в ней ни за что не заподозришь. Кажется, я вижу, как она смахивает слезу.

А потом этот парень театральным движением срывает с себя балаклаву. Меня никогда не заботило, что у него за лицо, кем он может оказаться. Даже мысли не возникало. Мне было совершенно все равно. Однако я изрядно удивлен, когда вижу, что это один из яйцеметателей, один из тех парней, которые регулярно пачкают мою машину текучей жижей. Честно говоря, я поражен, но не могу отреагировать иначе, кроме как засмеяться.

— Ты? — говорю я.