Но супермаркет ее успокаивает. Ровные ряды полок приносят утешение. В последнее время ее успокаивает немногое: ее сестра, когда она спит глубоким и невозмутимым сном, плавные морщины на лбу у Томохиро, когда он погружен в задумчивость, нежная музыка, которую она сама играет на старом пианино у себя в гостиной — как только оно устояло? Как богам удалось сохранить его сухим и целым? Клавиши и струны действуют по-прежнему, его только нужно поднастроить. И длинные ряды товаров, которыми можно просто любоваться, а можно и купить, стройные, аккуратные ряды, один над другим. Ее народ всегда любил ходить по магазинам, вынимать туго набитые кошельки и наполнять сумки для покупок новейшими брендами, новейшими гаджетами, новейшими из новейших. Она смотрит на полупустые стеллажи: те товары, которые еще есть, которые удалось приобрести у производителей и доставить в этот розничный магазин, расставлены по-прежнему аккуратно.

Как ужасна перспектива, что этот порядок нарушится! Как ужасны волны, которые врываются повсюду, с демоническим упорством истребляют природные блага этой земли, прилагая все усилия, дабы ничего доброго не взросло ни здесь, ни поблизости. Ничего, лишь солоноватое дыхание ветров. Ветра завывают окрест, словно волки.

В прямом эфире Тринадцатый говорил о необходимости бороться с соляными отложениями и призывал ученых искать способы, чтобы возвратить земле плодородие. Тринадцатый ждет. Плодородие. Тринадцатый ждет, шагает по своему кабинету и ждет. Никакого сумасбродства. Тринадцатому подходит его работа.

У тележки, которую толкает Мариса, неисправное колесо, приходится налегать сильнее. Но ничего. Она справится. Мариса Хираи — женщина упрямая, трудностей не боится. Много живых тел вытащила она из удушающей грязи, из воды, доходившей до самой крыши — старых и изможденных, скрюченных и хромых, она хватала их почти без разбора, используя всю силу, напрягая каждую мышцу, лишь бы дотянуть их дотуда, где можно дышать и остаться в живых. От всяких похвал она отмахивалась, просто делала то, что сделал бы любой, — так ее воспитали.

Госпожа Идзуми Сирото (когда-то состоятельная, когда-то важная, когда-то посещавшая бесплатные кулинарные курсы при школе), заметив ее, пытается свернуть в сторону, но Мариса ее уже увидела и радостно поспешила навстречу.

— Сирото-сан! Как вы?

Тележки сталкиваются нос к носу, еще зияющие пустотой, но, кажется, готовые ожить от предвкушения, что их наполнят. Идзуми Сирото сжимает ручку, ей не терпится уйти.

— Не помню, когда мы виделись, но выглядите вы прекрасно, Сирото-сан. Наверное, последний раз на тех вечерних курсах. Сколько лет прошло? Как дела?

— Все хорошо. А ваши как?

— Знаете, помаленьку. Присматриваю за сестрой, ну знаете, как оно бывает. Все в том же состоянии, бедняжка. Уже два года, с тех пор… с тех пор… Ну, вы знаете, по-прежнему не встает с постели. Ужасно жаль бедняжку. Но ей повезло, рядом есть я. Имею в виду, не именно я, а просто кто-то… Кто-то, кто присмотрит за ней, ну, вы знаете. Нанимать сиделку слишком дорого, а формально никаких отклонений… У нее, в общем, вы знаете… знаете, как это… Нервный срыв, наверное, в этом дело. В общем, я с ней каждый день, и это помогает. Немото-сенсей постоянно работает и держится молодцом, а еще матчи судит, с детьми ладит отлично.

Госпожа Сирото кивает и беспокойно дергается, ее пальцы бегают по ручке тележки, но Мариса продолжает словесный обстрел.

— Но мы живем дальше, да, делаем все, что в наших силах. Он хороший человек. Не заслуживает всей этой боли и страданий. А кто заслуживает? Ему повезло, что есть я, ведь я всегда протяну руку помощи, потому что, ну, вы знаете…

Сирото улыбается и с удовольствием наблюдает, как по лицу Марисы разливается краска. Мариса так увязает в собственной болтовне, что частенько не может выкарабкаться обратно. Ей стоит поучиться разборчивости или просто сдержанности, возможно, она могла бы кое-что перенять у своей молчаливой сестры.

— Он крепкий, как скала, не поддается волнению, просто пытается по мере сил наладить свою жизнь. А разве не этим мы все занимаемся, ну, знаете, когда…

Госпожа Сирото пользуется внезапной возможностью вставить словечко и выпаливает:

— Да, именно этим.

— В наше время не так-то просто найти работу. Я всегда ему это говорю. «Тебе повезло, что ты попал в хорошую школу и прилично зарабатываешь», — вот что я всегда ему говорю. Я хожу туда каждый день. Готовлю ему обед. Вы ведь знаете? Каждый день готовлю ему превосходный обед. Он этого заслуживает.

Мариса смеется собственным речам, ее щеки раскраснелись еще больше. Не следует ей столько распинаться о муже своей сестры.

Идзуми Сирото не видит во всем этом ничего забавного и начинает подталкивать свою тележку дальше по проходу, по направлению к пакетам с сушеными водорослями.

— Они ведь в нас нуждаются, эти мужчины. Как вы считаете? В доме нужна женщина, чтобы поддерживала порядок. Как дела у вашего мужа? Все хорошо? Когда вы за него вышли, все селение вам завидовало.

Мариса вспоминает Сатоси Сирото, своего красавца-одноклассника — когда-то они все неподвижно сидели за деревянными партами — широкоплечий, коренастый, с мягкими густыми волосами и неожиданно застенчивой улыбкой.

Госпожа Сирото тихонько продолжает ретироваться.

— Мне правда пора, Хираи-сан.

— Лучше держать дома запас продуктов, иначе ему будет нечем питаться, а мы этого не можем допустить. Разумеется, не можем. Ну, приятно было поболтать. Думаю, скоро опять увидимся. Сомневаюсь, что те вечерние занятия еще возобновятся.

— Да. То есть нет, пожалуй, вы правы. Пожалуй, не возобновятся. И да… Ну… до свидания.

Мариса остается одна и разглядывает полки. Она знает, что говорит чересчур много. Ее сестра не поддерживает беседу, поэтому ей одной приходится заполнять пустоту; ее голос плавает в пространстве, звучит бесцельно, его единственная функция — разгонять напряженную тишину. Она быстро протягивает руку и кладет в тележку коробку с чайными пакетиками.

Чайные пакетики. Такая простая штука. Такая простая выдумка. Если бы все было таким простым и полезным. Она сама такая: простая и полезная. Многие гораздо хуже. Очевидно, она сама могла быть гораздо хуже. Ей нравятся эти чайные пакетики. Она много говорит, ну и что? Хорошая заварка получается. Немото-сенсей все равно ее любит, и ее обеды тоже. Все-таки она купит две коробки, одну про запас. Это хороший бренд. Хороший вкус у этого чая. Ей очень нравится. Такая простая выдумка. Она полезная.

Выходя из супермаркета, Мариса замечает снаружи двух парней. Стоят без дела и пялятся в ее сторону. Будто им некуда пойти, нечем заняться, а тут, возле супермаркета, можно убить время ничуть не хуже, чем где-либо еще. Мариса на минутку останавливается, а потом отважно решает, что просто пройдет мимо них, высоко подняв голову. В принципе, проще всего вернуться и пройти через задний выход — неужели их безделье выглядит таким устрашающим? Потом она могла бы добраться до машины, не попадаясь на глаза этим юнцам — юнцам ли? Но она храбрится. Почему нет, черт побери? Когда-то она притягивала нескромные мужские взгляды, когда-то ей постоянно делали недвусмысленные предложения. Ей еще двадцать пять, а двадцать пять в наше время не возраст, но здешние женщины состарились до срока, их когда-то гладкие лица покрылись морщинами от злости и растерянности, на них заметны отпечатки ударов стихии и раздумий, как быть с этими непрестанными тяготами.

Парни наблюдают, как она проходит мимо, высоко задрав нос, величаво выпрямив длинную шею. (Она очень гордится своей шеей, ее изящной формой, тем, как мужчины жаждут ее поцеловать, и тем, как несгибаемо она держалась, когда ее обхватывали руки людей, которых Мариса вытаскивала из воды.)

Тот, что повыше и покостлявее, с волосами, выкрашенными в тревожно-красный, угрожающе-красный цвет, со свисающей с мочки уха длинной серьгой-пером, подталкивает второго под руку. Мариса чувствует, как ее рассматривают, и усмехается про себя. «Гляди-ка, — говорит она про себя, — еще не все потеряно. Я еще на что-то гожусь».