Когда Томке было четыре, она очень хотела домашнюю зверушку. Но жили они небогато – самим бы прокормиться! Однако ребёнок ныл и ныл, и родители пошли на хитрость – купили ей двух индоутят и поселили их в огромном корыте прям на кухне обычной хрущёвки – играй, гуляй, чем тебе не животное?

Индоутята Тамаре пришлись по душе – жёлтые, пушистые, смешные. Гулять с ними надо было дважды в день, как с настоящей собакой, – девочка выносила птенцов на лужайку за домом и, пока они щипали траву, играла в прыгалку или рисовала карандашами. Из минусов питомцев – сильно горластые они были и гадили много. Но это всё ерунда.

Выросли индоутки тоже быстро – скоро в корыто уже не помещались, и тогда им сделали загончик в папином гараже – это было за год до его смерти. Без птиц в доме даже спокойнее стало, но Томка регулярно навещала любимцев, а те при виде хозяйки радостно гоготали и шумели гладкими крыльями.

Наступили холода, и в один из дней индоуток в гараже не оказалось. «Улетели в тёплые края», – так мама сказала. И ещё сказку про гусей и Нильса принесла – всё сходилось.

Той зимой они не раз ели котлеты из птицы и вкусный наваристый суп с потрошками.

Из комнаты опять донеслось нытьё. Пенсионерка налила чай, положила кашу в глубокую тарелку с цветочной росписью по кайме и отрезала кусочек хлеба. Задержалась на секунду у окна – два мужика подозрительного вида тащили в подъезд огромный свёрток. Кажется, ковёр.

Интересно, к кому? Наверняка этот паяц из девятнадцатой заказал – вечно прибедняется, но Тамару так просто не провести! Знала она, что тот хорошо живёт и какими-то тёмными делишками промышляет.

Павел есть не хотел, от ложки с кашей отворачивался и, на удивление, внятно мыслил – такое случалось нечасто. За те полчаса, что она безуспешно пыталась влить в него овсянку, настроение мужа сменилось огромное количество раз: то он плакал о том, как «птичку жалко»; то кричал, что это она виновата и недосмотрела, выплёвывая кашу в Тамару, – «тише-тише! соседи услышат – что подумают?!»; признавался ей в любви и «теперь только мы друг у друга остались» (будто когда-то был кто-то ещё); и проклинал за то, что она принесла в дом птицу, к которой он так привязался.

С годами ничей характер лучше не становится. Надо было ещё в молодости от него убегать, когда поняла, что детей у них быть не может. Ей так хотелось малыша, единственную родную душу, кого-то, кто будет только её – любить, нянчиться с ним… Небо услышало и наказало (было за что!) – теперь Тамара Геннадьевна нянчилась с собственным мужем.

«Боже, дай же мне сил и терпения».

Позже забегала соседка – вроде взрослая уже, а такая безмозглая! Оказалось, это ей ковёр привозили, но то ли не донесли, то ли что – пропал он. Немудрено – кто ж ценные вещи в подъезде оставляет? Да и квартира у неё несчастливая – две смерти за год, это проклятье или сглаз, очевидно же!

Тамара Геннадьевна предлагала непутёвой помощь, да только нынешняя молодежь больно умная – всё-то они знают, религия им не нужна, советы старших не слушают. Чего тогда удивляться? Семья полицейского ей и то больше нравилась – те, что перед девчонкой тут жили. Он, конечно, Журавлёва в гроб загнал, но зато славянин был, не то, что другие жильцы – тьфу! Когда дед проблемный помер, Тамара даже рада была, но об этом никому знать не нужно. Раньше он нормальный был, одно время даже с Павлом Константиновичем приятельствовали, выпивали вместе, на природу ездили, пока Журавлёва не посадили, ну а с зоны – будто чудовище явилось, тюрьма всех калечит. И в полицейского бесы поделом вселились, всё же спаивать стариков до смерти нехорошо!

Как-то встретила она его в подъезде, за день до его смерти то было, а участковый с глазами мутными, как вода с извёсткой (у Журавлёва такие же под старость лет были), за локоть её схватил и бубнит себе под нос: «Денег! Денег дай! Плохо мне, бабка, денег дай! Вот спасибо! Я тебе за это расскажу… Расскажу тебе… Мне двадцать один год был… я ехал, и машина… она загорелась. Ну, подожгли её. Я тогда и сгорел! Сгорел до последней косточки! Не успели они потушить… Сгорел и вот, хожу неприкаянный. Не упокоюсь никак. И сюда ночами прихожу, а тут эти солдаты… Солдатики-то… Ну с войны. Что похоронены… они ночами встают, встают и все ко мне. Я тут в подъезде сплю, а они – ко мне. И за собой зовут, а я им: “Не-е‐ет! Не-е‐ет!”, и по ногам их пинаю! А у них они переломаны же… в боях переломаны… и они отступают. Солдатики отступают… В подъезде не было военных? Ерунду ты говоришь, бабка! Ерунду! Тут они все, все тут… Но я им скажу – ты старая уже, они тебя не тронут. Но ночью всё равно больше в подъезд не выходи! Другие тоже не тронут, не только солдатики! Я им скажу, скажу, бабка! Они мне вчера ночью бедро перебили – пойдём со мной в аптеку сходим, бинты купишь. Мне чтоб замотать (штанина вся в крови, на перила опирается). Ногу замотать! Не, я сам не пойду – денег нету. Те, что ты дала, – я пропью. Если ещё дашь – тоже пропью, а мне бинты нужны. Купи бинт, а? Не пойдёшь в аптеку? Ну ладно, буду неперебинтованный ходить. Журавлёв тоже перед смертью страдал, и сейчас жалуется постоянно, так и мне, значит, положено!»

Вот такой бред полицейский тот нёс. Тамара еле вырвалась, хотела скорую ему вызвать, да только передумала, отвлеклась, не хотелось, чтоб потом люди её с этим алкашом ассоциировали. Был – и не стало. Жаль, наверное. Если девчонка её не послушает – и с ней такое же приключиться может, да только Тамаре без разницы – все там будем, раньше или позже. Чего ей за посторонних волноваться?

Она рассматривала свои пальто – надо бы подлатать, а вот на это брошку приделать: ветхое уже, но и новое покупать ни к чему. На тот свет с собой не унесёшь. Но выглядеть ей надо хорошо, а на починку времени сегодня нет. Как этот снег некстати! Можно тогда вот так платок набросить – и кокетливо будет, и красиво.

Уже много дней она безуспешно ходила на встречу. Но надежда – это то, что питает. Похоже, её молчаливый друг до сих пор в больнице. Или к детям уехал – наверняка у него есть дети. Но рано или поздно он вернётся – должен вернуться.

После того как Тамара осознала его пропажу – она дала себе слово: ждать ровно три месяца. И вот срок подходил к концу. Женщина была уверена – их встреча состоится сегодня: интуиция ей подсказывала или ангел божий в ухо шептал.

Да, она много грешила, но много и страдала – Бог не должен отказать ей в последнем утешении. А если и так – то всё у неё готово.

Муж привык к её ежедневным отлучкам, но сегодня был встревожен – без Пети он не оставался дома много лет.

– Куда ты? – он сидел в кресле, закутанный в три одеяла, хотя дома было тепло.

– В магазин, и к коммунальщикам заскочу, узнаю, когда отопление посильнее дадут.

– Это всё онлайн можно сделать. Не уходи!

– Не капризничай! Ей-богу, как маленький! Я включу тебе интересный канал!

– Когда ты вернёшься?

– Через час, как обычно.

– А Петя?

– Что?

– Петя когда вернётся? Ты же сказала, что он улетел…

– А… да… Вернётся, когда потеплеет!

Муж замолчал, и было непонятно – задумался или уснул. Тамара Геннадьевна обулась в высокие зимние сапоги, накрасила губы морковной помадой, чтобы подчеркнуть свои синие глаза, накинула пальто, платок и вышла из дома, пока муж не очнулся из своего оцепенения.

Впервые осознанно она увидела его прошлой осенью. Кажется, то был октябрь – одеты уже оба были тепло. Сейчас пенсионерка сомневалась – не уверена, но вроде как он шёл без шапки, и именно поэтому Тамара обратила на него внимание, выделила из тысяч прохожих и запомнила навсегда: такой беленький он был, как детёныш тюленя.

Тамара сразу побежала к Нине Андреевне и долго рассказывала подруге, пока та лепила своих кузнечиков, как видела пожилого красавчика и что читала, будто альбиносы – благословлённые Всевышним и потому такого цвета, что порока на них нет и чтоб Господь их отовсюду видеть мог. Нина Андреевна не удивилась, сказав, что знает одного альбиноса, потому что он у них в магазинчике часто водку берёт.