— Кого-то заметили вы?

Ганн кивнул.

— Может, это были просто воры, — всё же заговорил он после недолгого молчания, — позарились на твой плащ.

Это вряд ли...

Но мысли разлетались, и никак не получалось сосредоточиться.

Среди кого я нахожусь? От кого сбежала? Может, зря бегу? И... что я вообще знаю? Почти ничего. А большую часть того, что знаю, узнала не меньше ста лет назад. Как полагаться на это?

Эти люди вокруг и их главарь: можно ли верить им? Да, связь Малкира с яашраги внушает доверие, ведь они не причиняют зла. Но последнее — тоже знание столетней давности. Может, уже всё изменилось?

Чем больше я думала, тем больше казалось, будто я барахтаюсь в бескрайнем море. Ухватиться не за что, дна не достать, и берегов не видно. Куда плыть и что делать?

Нет, если так думать, можно с ума сойти.

Мне точно известно следующее: я провела в Тёмных Чащах почти сто лет и осталась жива. По милости Хозяина леса, кем бы он ни был и зачем бы ему это ни понадобилось. И я уже решила спрятаться в Тёмных Чащах. Надеюсь, это не станет ошибкой.

Я подняла голову, обвела взглядом караван.

Морды лошадей, окутанные клубами пара, лица людей, раскрасневшиеся на морозе. Все занимались своими делами: кто-то менял лошадей, кто-то чинил упряжь или повозки, кто-то грузил товары.

Ладно. Пока они везут меня куда надо. Поэтому пока я буду с ними.

Доберусь до Чащ. А там посмотрим.

Вся родня Талека погибла. Его старый дом Твари разворотили полностью. Даже погреб раскопали. В начале зимы отца Талека утащила мантикора, когда он пытался достать еды из соседнего дома, ставшего бесхозным. Так сказал кузнец. Тогда жители Снежных Рощ ещё могли выходить на поверхность. Опасно, но что оставалось делать? Не у всех имелись запасы, как у кузнеца. Да тот и сам ходил наверх, чтобы эти самые запасы не кончились слишком быстро. Потом пришли древесники, и люди вылезать перестали, поэтому о судьбе других погребов ничего не знали. Но догадывались.

Фаргрен обрыскал деревню, как смог, полазил в развалинах. Живых не нашёл. В некоторых домах ему удалось залезть в погреба. В двух нашлись останки. Несчастные, кажется, скончались от голода — страх перед Тварями оказался сильнее. В одной подклети лежал трупик младенца, причём со сломанной шеей. Тел родителей рядом не было, но в разрушенной избе на чудом уцелевшей балке болталась обгрызенная, излохмаченная верёвка...

Найти в Снежных Рощах других выживших уже не приходилось надеться. Кто сообщит теперь страшную весть Талеку? И ведь повезло ему: перебрался с женой в Пеньки. Иначе тоже бы погиб.

Но котёнок выжил. Это Фар считал главным. Всё остальное — неважно.

Один раз он попытался заговорить с сестрой. Страшно не хотелось делать этого при других, но выбора-то не было — селяне не вылезали на поверхность. Ирма просто ушла к дальней стене, сверкнув глазами. Фар сделал шаг следом и увидел, как напряглись его бывшие земляки. Кузнец даже привстал.

Уже потом, выискивая кроличьи норы в лесу недалеко от Снежных Рощ, Фаргрен понял, как это было глупо. Что он сказал бы? «Извини, что убил наших родителей»? Ирма его ненавидит и не простит. Он ведь и сам себя не простил. Даже хорошо, что он думал, будто она умерла. Иначе точно навестил бы. А ей это было бы совсем ни к чему. Совсем.

Больше Фаргрен не пытался даже подойти поближе к сестре. А так хотелось... Она пахла почти так же, как мать. Этот аромат семьи и любви он никогда не забывал. И потому всё равно спускался в подклеть. Чаще, чем это нравилось селянам, но Фар не мог удержаться.

Ему хотелось смотреть на Ирму. Наблюдать за ней. За тем, как Мильхэ учит её генасским приёмам. Ирма так смешно, так по-детски радовалась, когда у неё получилось создать огонёк. А у Фара сжималось сердце — он видел улыбку матери, слышал её смех.

Ещё Ирма помогала ухаживать за Рейтом. Точнее, она и ухаживала — Мильхэ решила, что её высокое мастерство больше не требуется, и препоручила свои обязанности маленькой деревенской травнице. Только внимательно следила, иногда давая советы. Ирма же делала всё: меняла повязки, смешивала лекарства, помогала Рейту — на шестой день Мильхэ разрешила ему попробовать встать на ноги — ходить и разминать их. И забавно смущалась от его благодарностей.

С открытым ртом Ирма слушала объяснения ледяной ведьмы, почему нужно делать именно так, а не по-другому. Глаза её горели, когда близнецы рассказывали о разных местах, где побывали.

Фар наблюдал и жалел только об одном — на него она никогда не посмотрит с таким восторгом. А ещё — что не смог покатать её на себе, когда она была маленькой крохой.

— Тебе бы поехать в Эйсстурм, — сказала как-то Мильхэ, ответив Ирме на очередной вопрос, касавшийся силы.

Вредина говорила об этом не впервые. Вот чего не ожидал Фаргрен, так это того, что сестра окажется генасом. Очень сильным, по утверждениям Геррета, который день ото дня становился несноснее — язвил и грубил даже Мильхэ, чего раньше за ним не наблюдалось. Когда Рейт, наконец, расколол коротышку, стало ещё хуже — теперь близнецы не могли удержаться от шуточек по поводу постоянной чесотки. В конце концов, Геррет перебрался наверх, заявив, что лучше тратить силу на щиты и круги тишины, чем терпеть это всё. Бедняга. Зато у Фара появилась компания.

В один из вечеров они сидели напротив окна, через которое Фаргрен уходил на охоту. Закатное солнце раскрасило небо яркими полосами, и свет, заливавший дом, делал мрачные стены из каменного дуба будто... теплее.

Геррет возился с доспехами — в очередной раз ставил заплаты на верхний слой кожи, хотя, если честно, требовалась уже полная замена. Фар тоже без дела не сидел и чинил застёжки на доспехах. После Дубков все свои запасы кожаных ремешков он отдал напарникам — ведь им защита была куда важнее. Хотя даже сейчас Фар не представлял, зачем занимается починкой — в отряде он спокойно ходил волком. Да и с Тварями удобнее драться в шкуре.

Куски кожи и кое-какие инструменты он нашёл у деда-скорняка. Точнее, в развалинах дедовского дома. Как рассказал кузнец, тот помер несколько лет назад — после гибели старшего сына сдал и стал часто болеть. Бабку Фар не знал — она умерла до того, как его усыновили.

Деда ему сначала было жаль. Но узнав, что тот отказался от маленькой Ирмы — она понятия не имела, кто её дедушка, — Фар жалеть его перестал. Зато немыслимые запасы шкур и кожи, которые даже за несколько лет со смерти деда не успели закончиться, пришлись как нельзя кстати.

Сейчас они с Герретом обсуждали предстоящую часть похода.

— Я, конечно, всё понимаю, — сказал коротышка, орудуя шилом, — ты не хочешь подвергать её опасности.

Он потёр всё никак не заживающие — меньше надо чесаться! — царапины на загривке. Их оставили зубы Фара, когда он схватил его за шиворот и втащил в дом.

— Но лишний генас нам не помешает. И вообще, она сама вызвалась.

Фар только вздохнул. И зачем они сказали селянам, что шли в другое место? Ирма начала проситься пойти вместе с ними.

После смерти травницы, вырастившей сиротку, никого у Ирмы не осталось. Замуж она, конечно, не вышла: кто бы взял девушку из убитой оборотнем семьи? Порченую...

Но ей ещё повезло. Все знали, что Фар приёмыш. А если бы это Илайна его родила, всех выживших после той кровавой ночи детей, скорее всего, убили бы. Котёнка отстоял кузнец. Он — как друг отца Фаргрена — даже хотел растить Ирму, как собственную дочь, после того как травница выходит её. Но жена его воспротивилась. Как и вся родня с обеих сторон. Не волчий выродок, но порченая же!

Жизнь котёнку оставили, но и жить нормально не позволили. Дед — и тот отказался от родной внучки.

Селяне великодушно согласились сделать её ученицей и преемницей травницы. Нашли, называется, выход. Травники всегда нужны. А вот быть ими мало кто хочет.

Прежняя травница померла за год до прихода Тварей. Так Ирма стала самой молодой травницей в округе. И самой старой девушкой на выданье. Свои обязанности она исполняла исправно, но жить ей было тошно. Мягко говоря. Дом её стоял отдельно от деревни, общались с ней мало и только по делу.