Она купила три лампадки и цветы. Белые хризантемы. Проверила зажигалку в кармане. Её сунул, уходя, Роберт. Странно, ведь Тухольский не курил. Пошла вглубь по засыпанной жёлтыми листьями аллее. Тускло ноябрьское солнце силилось пробиться сквозь тучи.

Живот скручивало от страха. Ей не было так страшно даже на похоронах. Может быть действовала какая-то психологическая анастезия. Сейчас её действие закончилось. Несмело шагая, приближалась к могилам.

Первый — пан Анджей. Потом Леслав. Последний — Збигнев. — Здравствуй, сыночек, — упала она как подкошенная на каменную цветочницу. Дыхание сбилось. — Привет, родной, — потянулась ладонью к буквам на памятнике мужу.

Никаких портретов на камне. Только золотые надписи на чёрном граните. Всё в едином стиле. Строго и дорого.

И даты. Очень страшно. Когда непроизвольно начинаешь считать в уме.

Збигневу в октябре исполнилось бы пятьдесят четыре. Разве это возраст для мужчины? Высокий, подтянутый, улыбчивый. На него оборачивались женщины всех стран и континентов.

На цифры на могиле сына смотреть было невозможно. Почти двадцать было бы сейчас. Уже женился бы на своей Ксении. Был бы счастлив. И она рядом с ним. Сплошное сослагательное наклонение.

Беату затерясло. Неверным руками она зажгла лампадки, опалив кончики пальцев зажигалкой. От боли стало, как ни странно, полегче. Расставила цветы. Поставила свечи.

Тянуло сесть не на стоящую рядом скамейку, а прямо на мраморный бордюр на могиле мужа. Она устроилась на камне. Прислонилась спиной к памятнику Збигневу, лбом — к памятнику сыну. Замерла. Застыла. Не чувствовала ни времени, ни холода.

Голова начала кружиться. Слабость накатила удушливой волной. Руки стали липкими. На лбу выступил холодный пот. Зубы застучали. Затошнило. Пульс стучал в висках, будто барабанная установка.

Чёрная воронка затягивала сознание. Пошевелиться не было ни сил, ни возможности. Попытка повернуть голову окончилась новым приступом боли и головокружением. Сознание уходило.

64.

Больше всего на свете Роберт ненавидел чувство беспомощности. Когда ничего не сделаешь. Можно только стоять рядом.

Сегодня даже стоять рядом с Беатой было нельзя. Она должна была поехать на кладбище к своей семье. К мужу и сыну.

Ревновать её к погибшим было очень глупо. Но Роберта скручивало в узел от мысли, что его Бетя была чужой женой. Родила ребёнка от другого мужчины.

Страшно было думать, через что она прошла, когда они погибли. Ужасно было понимать, что ещё ничего не закончилось. И бомба замедленного действия сейчас внутри Беаты. Когда рванет, не ясно.

Сегодня его не будет рядом. Так правильно. Это Тухольский понимал умом. Но душа была не на месте. Он уговаривал себя, что уж сегодня на каждом кладбище полно народу. Полиция дежурит. Ничего не может произойти. Внутри головы настойчиво скреблась тревога.

В Мюнхен он летал последние семь лет примерно в эти даты. Ранний утренний вылет. Обратно в семнадцать часов. Достаточно, чтобы сделать одно важное дело.

Из аэропорта не стал брать такси. Сел на автобус до Банхофф. Вышел у Центрального вокзала. Зашёл купить цветов. Дождался трамвай. Минут через двадцать был на месте. Здесь, несмотря на дату, было немноголюдно. Не то, что сейчас в Варшаве. Прошёл по чисто выметенной дорожке. Ему направо.

Рихард и Катарина Бауэр. Два белых камня рядом. С одной датой окончания жизни. Седьмое сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого. Ему, значит, было почти четыре.

— Мама, папа, я приехал, — сказал тихо. Положил маме цветы.

Достал из портфеля купленные ещё в Варшаве лампадки. Похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Вспомнил, что сунул свою в карман Беатиного пальто, когда уезжал вчера. Порылся в портфеле. Нашёл старую. Хмыкнул. Та самая, которой он давал прикурить Марине в Нью-Йорке. Надо будет выбросить.

Странно было приходить сюда к людям с другой фамилией и незнакомыми именами. Его родителей звали Филип и Мария Тухольские.

Место, где их похоронили под чужими именами, добыл ему Мицковский. Покопал архивы, которые вдруг стали потихоньку открывать. Всех подробностей об их жизни не нашёл. Это будет под грифом "секретно" ещё больше десяти лет. Ну ничего. Он подождёт. Пока было ясно только, что они были разведчиками-нелегалами. И погибли в автомобильной катастрофе. Вероятно, подстроенной.

Сейчас способы, которыми они с Беатой лишились родных, выглядели пугающе похожими. И тех, и других убили. Роберт поежился от этой мысли.

Все эти семь лет он рассказывал родителям о своей жизни. Сегодня он говорил с ними о Беате. Какая она. И о том, как ему хочется, наконец, другую жизнь. С ней.

65.

Противное чувство подошедшей близко беды. Роберт искал, что не так. Перед обратным рейсом перепроверил все системы ещё раз. Порядок. — Командир, ты чего? — Ежи Новатны, его второй пилот, смотрел удивлённо. — Чую, что где-то что-то паршиво. Понять не могу, что именно. — Взлетаем? — Да.

Час и сорок минут пути. К двадцати ноль-ноль Роберт вышел на служебную стоянку. Рейс прошёл отлично. Идеально.

Номер Беаты не отвечал. Ни один. Не слышит? Разрядился телефон? Она не дома? Внутреннее чувство било тревогу. Вот, что было не так.

Роберт подъехал сначала к своему дому. Даже ворота не стал открывать. Побежал до двери. Вломился внутрь. Беаты не было. Ни в гостиной, ни в спальне, ни в ванной. И следов её присутствия тоже.

Выскочил. Поехал к ней. Свой экземпляр ключей нашёл в портфеле. Пригодились. Но и там Беаты тоже не было.

Камеры! Но просматривать их — время терять. Пульс уже стучал в висках.

— Адам, выручай! — без приветствия Мицковскому. — Говори. — Беата. Её нет. Телефон не отвечает. — Две минуты виси на телефоне. Пока думай, где она была сегодня. — Где ещё можно быть сегодня? На кладбище!

Две минуты — это ничто. Если только ты не ждёшь в страхе за близкого человека.

— Её телефон включён. Гудок идёт. — Сам знаю. Где? — На кладбище. Точнее скажу сейчас. От входа прямо. Поворот направо на третьей аллее, там четвёртый участок. Её телефон там. Рядом с могилой Леслава Зимовского.

Телефон там. Выронила? Могла. А сама тогда где? Уже темно. Холодно. Единственное возможное решение — ехать туда и проверять.

Роберт поставил на уши сторожа. Тот утверждал, что обходил территорию после закрытия. Никого не было.

Они вместе шагали по дорожке. Роберт решил, что наберёт её номер, когда подойдут ближе. Вдруг телефон уже разрядился.

Поворот. Ещё немного, и они у цели. Сторож с большим мощным фонарём. И Роберт в форме, но без фуражки.

Он набрал номер Беаты. Рядом за большим кустом гортензии жалобно запиликал аппарат. Светящийся экран было видно в темноте.

— Пан зря так беспокоился из-за телефона. Мы все найденные вещи возвращаем. А людей точно нет. Я проверял, — бормотал сторож за спиной у Роберта. — Фонарь! — потребовал Тухольский и ломанулся напрямую через кусты.

Беата сломанной куклой лежала между могилами сына и мужа. Телефон валялся рядом с раскрытой ладонью. Значит она хотела позвонить. Голова прямо на углу цветочницы. Ударилась?

Думать было некогда. Тухольский встал на колени, подхватил её на руки. — Телефон возьмите. И скорую вызывайте к воротам! Возразить ему сейчас никто не посмел бы.

Беата была ледяной. Роберт бежал к воротам, молясь, чтобы скорая успела. Потому что пульс был. Значит жива его девочка.

Увидев растрепанного лётчика с женщиной на руках, врачи выкатили носилки на колёсах. Роберт аккуратно переложил на них Беату.

— Пан лётчик, телефон, — сторож с виноватым видом протягивал ему аппарат. Тухольский благодарно кивнул.

— Беата Зимовская. 38 лет. Предположительно ушиб головы, переохлаждение. Пульс слабый, — отчитывался он врачу. — Мы везём в Академическую. — Я следом за вами на своей.