Добавить галушки в брынзу со сметанойСверху посыпать кубиками бекона. Можно добавить зелень.

50.

Роберт посидел в машине ещё минуту. Понял, что Беата увидела его в окно. Вышел, помахал ей. Она улыбалась из окна. Будто солнце не закатилось на западе, а осталось здесь, в его доме.

Красицкий бы сказал: "Ты счастливчик, Тухольский, сукин ты сын! Сорвал Джек-пот!" и был бы чертовски прав.

Роберт забрал портфель из салона. Лёгкими шагами вбежал на крыльцо. Непривычно открыл дверь в наполненный светом и запахами еды дом.

Беата выбежала навстречу, на ходу снимая фартук и вытирая руки. На лбу следы муки.

— Привет! — она застыла в метре от него. Не знала, как сейчас правильно себя повести. Повиснуть на Роберте, как требовала внутренняя Бетя, или подождать его реакции, как советовала внутренняя жена посла Польской республики. Нынешняя Беата просто широко улыбалась, комкая в руках фартук.

— Привет! — Роберт увидел сомнения в её взгляде и просто сгреб Беату в охапку, — Ты освоила кухню? — он стёр кончиками пальцев муку со лба. — Она оказалась похожей на самолёт, но я, кажется, справилась, — снова улыбнулась Беата, — Будешь галушки на ужин?

Роберт оторвал ее от себя, оглядел восторженно с головы до ног. Никогда и никто в его долбаной жизни не спрашивал Роберта Тухольского, что он хочет на ужин. Вообще. Ни разу. Не спрашивали даже, голоден ли он.

Стюардессы знали, что если в обеде курица или рыба, командир будет курицу. Если курица или мясо, то мясо.

А сейчас перепачканая мукой Беата интересовалась, будет ли он галушки, которые она своими руками приготовила. — И пиво. Тёмное. Мне сказали, оно самое лучшее к галушкам. Будешь? — снова спросила Беата.

Она не знала, как реагировать. Роберт не хочет есть? Не любит пиво? Потому что взгляд, которым на неё смотрел сейчас Тухольский, Беата не могла перевести на человеческий язык.

— Я буду. Галушки, пиво и всё, что ты предложишь, — отмер наконец Роберт. — Тогда я накрываю и жду тебя.

Роберт ел. Оторваться было нереально. Во-первых, вкусно. Да что там, умопомрачительно вкусно. Во-вторых, он тянул время ужина. И даже если это последнее, что с ним случится в жизни, он счастливчик.

— Как Лиссабон? — Там реконструкция аэропорта. Черт ногу поломает, пока найдёшь временные выходы, — принялся рассказывать Роберт, — Зато я успел в Дьюти фри.

Это тоже впервые. Рассказывать кому-то о работе. Откровенно. Как есть. Люди ведь видят лишь красивые картинки. Да парадную сторону их работы, которая начинается на самом деле задолго до того, как пассажиры войдут в самолёт, и заканчивается тоже не сразу после выхода последнего члена экипажа из машины.

— Смотри, что я привёз. Ты же ешь сладкое вечером? — он достал из портфеля упакованные десерты и мармелад. — Я всё ем, — сама себе удивилась Беата, только последние недели вообще чувствующая вкус еды.

— А шоколад — это нашему гению информации. Надо будет до него доехать завтра к вечеру.

— Ты мне так и не рассказал, чем там кончилось с журналистом. А я так утром наелась булочек, что вспомнила про всю эту ситуацию только к обеду, представляешь?

Роберт поднялся из-за стола. Пошёл варить кофе. И рассказал всё, что знал сам. Он ожидал любой реакции от Беаты, но та вдруг заплакала.

— Жабка, девочка, что ты? — он кинулся к ней, обжег пальцы. Едва не кинул чашку на пол. — Я подумала, что подтолкнула катастрофы в жизни этих людей. Твоими руками, Марка, Ирмы и Адама. Не сама. Я сломала две жизни своей просьбой.

— Принцесса, послушай, — Роберт развернул её к себе за плечи, — Не ты делала за них выбор. Каждая точка, в которой в данный момент находится человек — это результат его прошлых выборов. Он делает их сам. Как правило из соображений собственной безопасности и удобства. Мы, наверное, все так устроены. Ты не имеешь отношения к их выборам и поступкам. Всё, что они делали до этого, просто сконцентрировалось в одной точке. И это рвануло. Это как бить острым предметом в толстое стекло.

У Роберта перед глазами был момент, когда пришлось разбивать стекло кабины изнутри. Противопожарным топориком.

Беата всхлипнула. Поникла. Но расслабилась. Роберт забрал её к себе на колени. — Давай, попробуй, это очень вкусно, — кормил из своих рук нежным десертом.

Беата не вспомнила даже, что именно Паштейш готовил повар в польском посольстве в Мадриде на один из приёмов.

Друзья, я хочу всех сердечно поблагодарить за поддержку этой истории. Очень приятно, что ещё на этапе создания книга получает ваше одобрение в виде звёздочек. И ваши эмоции в виде комментариев. Мне же каждое такое проявление греет душу. Спасибо огромное, что читаете!

51.

У Роберта в расписании стоял рейс в Рим и обратно. Обычный дневной. Так что он, как белый человек, вышел из дома вместе с Беатой, довёз её в университет и поехал на работу.

Беата пыталась было возражать, что не стоит мотаться через половину города и обратно. Она прекрасно доберётся сама. А ему на работу совсем в другую сторону. Но Тухольский и слушать ничего не хотел. Разве он мог упустить хоть какую-то возможность побыть рядом с ней. Это такие не лишние тридцать минут в одной машине.

Ему было её всё время мало. Будто долго бредущий по пустыне и изнывающий от жажды путник, дорвавшийся до благословенной воды и тени, он впитывал ощущение, что Беата рядом.

— Вот обратно поедешь сама. Я ещё не успею. Буду в Варшаве к пяти примерно. У нас там всего полтора часа. Перезагрузимся только. И назад. Вот через неделю примерно будет по идее рейс туда, а обратно через сутки. Полетишь со мной? — В Рим? — Угу. Была там?

Роберт спохватился, что, очевидно, спросил глупость. Конечно, она же была женой посла. Но иногда он напрочь забывал, что у Беаты было прошлое. Совсем недавно у неё была семья.

— Конечно полечу! Знаешь, я ведь никогда не гуляла по городу просто так. Была на приёме у Папы Римского. А вот чтоб пиццу на улице съесть в кафе или спагетти — не получалось ни разу. Только у меня условие. — Всё, что пожелаешь! — Ты залезешь со мной на Собор святого Петра. — Легко! — Тогда договорились, — и Беата заулыбалась, — А что с планом поехать к твоему другу?

Это было такой радостью — сторить планы. Ближние и дальние. Легко, спокойно. Беата вспомнила, как писала планы на день ещё недавно, выдавливая из себя каждый пункт. Сейчас день оказывался наполненным событиями и эмоциями под завязку.

— Адам — он особенный. Самый талантливый у нас в классе был. У него феноменальная память. На лица, события, детали. Так что ты не удивляйся. Мы к нему после девяти поедем. Он до обеда спит, а ночью работает. — Может быть что-то приготовить? Или купить? — Если тебе попадётся шоколадный торт, то будет отлично. Я ему привёз плитку португальского шоколада. Но готовься, он прочтёт нам о нем лекцию.

Такие драгоценные разговоры о мелочах. Как же Беате их всегда не хватало! И как не хотелось сейчас отпускать Роберта. Но романтичная сказка должна была рано или поздно впустить в себя в себя будничные заботы. Они же уже очень взрослые люди. Хотя, когда они вдвоём, кажется, что им снова пятнадцать. Ну, или двадцать. Потому что в пятнадцать они вряд ли позволили бы себе близость.

При мысли об этом у Беаты сладко ныло внутри. Роберт будто танцевал с ней в постели. То румбу, то вдруг танго. Хищник, дикий кот с жёлтыми глазами.

Ещё один особенный день её жизни. Может быть потом дни покатятся, как горошинки, но пока каждый следующий — уникальный, запоминающийся, яркий.

И этот странноватый всклокоченный парень в очках с большими диоптриями. В глубоком компьютерном кресле в старой квартире в самом центре, где в войну было варвашское гетто. Странный выбор района. Беата не удержалась, спросила, что его сюда занесло.

— Мои дед, бабка, прабабка и обе тётки погибли здесь. В этой квартире они жили в гетто ещё с пятью семьями. Всего тридцать два человека. Я её купил, когда деньги появились. Моих родителей вывезли в чемодане со столярными инструментами. Маме было два. Папе три. По очереди, конечно. Папина семья жила двумя этажами выше. Их забрала себе польская семья. Увезли в горы. Хорошо, что они оба были сероглазые. И растили как брата и сестру. Рассказали им правду, когда исполнилось четырнадцать.