На утро дзяндзюн и чжангонджу уехали к храму для жертвоприношения. Гонджу закрыли в комнате и поставили солдата охранять выход. Позавтракав у себя в комнате тем, что принесла ей А-Лей, дождавшись пока та уйдет, Минмин оделась в одежду Мими, украденную еще несколько месяцев назад и припрятанную на всякий пожарный случай. Одежда была немного великовата. Минмин потуже подтянула пояс, подняла подол платья заправив часть полотна под пояс. Затем вылезла в окно, которое не просматривалось с главного входа и, к удивлению, было оставлено без присмотра, и, так же как и днем накануне, добралась до забора за казармами на территории тренировочного лагеря. Лестница и веревка были на прежнем месте.

Минмин благополучно выбралась из поместья, дошла до реки. Переходить реку в брод она не решилась. Обувь у неё была с мягкой подошвой, идти по острым камням речного дна она не собиралась. Она медленно дошла до переправы, перешла по узким подмосткам, перекинутым через реку. Выйдя на другой берег и вспомнив направление, где она видела дым, она углубилась в кустарники. Земля была холмистая, высокие кусты с острыми колючими листьями резали кисти и шею. Дальше от реки кустарники сменились деревьями. Гонджу, боясь заблудиться, периодически останавливалась, надламывала ветку кустарника и укладывала пирамидку их трех камней, большой, на него – поменьше, и сверху самый маленький – для ориентира.

Гонджу, шла в сторону, где она накануне видела дым, ориентировалась по солнцу. Проходя по роще она увидела куст с красными ягодами. Она вытащила платок и набрала целую горсть, скрутила платок в узелок и засунула его за пазуху. Потом можно будет перекусить. Она уселась на поваленное рядом дерево и решила передохнуть. Солнце приближалось к зениту. Скоро утренняя прохлада сменится полуденным зноем, и даже здесь, в лесу, будет душно. Надо найти какой-нибудь ручеёк. Пить из него она бы не решилась, но умыться и помочить опухшие от укусов комаров и слепней ноги было бы неплохо. Она сорвала еще пару ягод, покатала их на ладони, любуясь как они переливаются в лучах солнца: яркие, сочные, собралась положить одну в рот, но остановилась… Её внимание привлек вой собаки, где-то далеко, надрывный, монотонный. Спустя несколько мгновений к вою присоединился второй голос, такой же жалобный и давящий на нервы, затем третий, четвертый. Минмин замерла. Холод и дрожь прошла по плечам, спине, пояснице… не собаки – волки.

Она встала с дерева.

– Деточка, не ешь, отравишься!

Рука повисла в воздухе, Минмин обернулась. Перед ней стояла старуха, та самая, которую она вчера видела в городе, продающей засахаренный боярышник. Старуха подошла к гонджу, выбила у неё из ладони ягоды. Взяла пальцы Минмин и поднесла их ближе к лицу.

– Ах какие пальчики, – пробормотала старуха. – Ягоды ядовитые, пальчики будут болеть.

Она сняла тряпку, покрывающую верх деревянного короба-каталки, протерла ею руки Минмин.

– Ты кто такая? – спросила старуха, – почему я тебя раньше не видела. Ты из чьей семьи?

Минмин озадачено посмотрела на старуху.

– Вы слышали… только что? – Минмин трясущемся голосом спросила, озираясь, – здесь волки в лесу обитают?

– Какие волки? – удивилась старуха.

– Но только что… вы разве не слышали… вой волков?

– Нет тут никаких волков, – ответила старуха.

«Может она глуха?» – подумала Минмин.

– Ты почему одна здесь, я тебя никогда раньше не видела… ты откуда? – продолжила расспрос старуха.

– Э… мне мутин не разрешала выходить, – начала придумывать на ходу гонджу.

– Дома сидела? А теперь разрешила?

Гонджу отрицательно покачала головой. Старуха наклонилась и внимательно рассмотрела лицо гонджу.

– Я тебя точно никогда раньше не видела в городе. Такой цвет глаз… синий, – пробубнила старуха. – Так ты убежала?

– Да, в лес по грибы-ягоды, – кивнула Минмин.

– А мутин не будет искать? – спросила старуха.

– Мутин в храм пошла, до вечера не вернется.

– О! – закивала старуха, – значит не вернется… а как же ты сюда попала?

– Я к реке пошла играть, и заблудилась.

Старуха покачала головой.

– А ты боярышник сладкий любишь?

– Угу.

– А у меня есть, пойдешь со мной? Угощу…

– Угу.

Старуха, катя за собой небольшую тачку, взяла гонджу за руку и повела за собой.

– Тебя как зовут? – прохрипела она.

– Мими, – ответила гонджу.

– А кто твои фуму?

– Я с мутин живу. Футина нет.

– А мутин кто?

– Мутин стирает белье.

– А где?

– Не знаю, – соврала гонджу.

– Ну пойдем, пойдем, – тащила её за руку старуха.

Гонджу не сопротивлялась, она послушно шла за старухой. Та так и катила свою тачку-каталку за собой. Каталка была тяжелая, видимо нагрузила она её под завязку. Минмин, пользуясь тем, что старуха смотрит в другую сторону, на каталку и тропу, периодически, аккуратно, чтобы не заметила старуха, заламывая ветки у кустарников, мимо которых они проходили. Вскоре они вышли на небольшую полянку. На возвышении, огороженном редким забором из прутьев и обломанных ветвей, стояла фанза46.

Хозяйство старухи было небольшим. Добротная фанза, огороженный курятник, пара овец на привязи, жующих солому, вот, пожалуй, и всё. Поднявшись по двум низеньким ступенькам на крыльцо гонджу остановилась и уставилась на косточки, играющие на ветру, собранные на веревочках, сплетенные в замысловатые узоры.

– Курочку любишь? – спросила старуха. – Это косточки моих курочек.

Гонджу молча постояла, внимательно рассматривая кости. Они играли, перестукивались на легком ветерке.

– Проходи, – подтолкнула старуха гонджу в дом, – садись за стол, устала, голодная?

Она подвела гонджу к столу, усадила на скамейку. Подошла к полке у печки, достала палочку с нанизанным на ней засахаренным боярышником, протянула её гонджу. Минмин взяла палочку, положила её на стол, уставилась в пол.

– Ты чего не ешь? – спросила старуха.

– Пить хочу, – пролепетала гонджу себе под нос.

– Пить, – старуха встала, – сейчас будет тебе пить. Компот у меня есть, только утром сварила.

Она доковыляла до комода у кана47, достала чашку, кувшин, вернулась к столу, налила из кувшина в чашку бордово-розовую жидкость с ягодами.

– Ты посиди, – проговорила она, – я мясо принесу. Эх, хорошо! Когда такие праздники – много мяса.

Она втащила свою тачку в комнату, вынула обёрнутые в тряпицы куски мяса, разложила их на стол.

– Ты чего не пьёшь? – обернулась она к Минмин.

– Я попила, – ответила гонджу, – вот: вы тоже попейте, я вам налила.

Она протянула старухе чашку с компотом.

– И то верно, – пробубнила старуха, – я тоже устала и пить хочу.

Старуха залпом выпила из протянутой чашки компот. На мгновение замерла, схватилась за горло, вдохнула, выдохну, с трудом делала следующий вдох.

– Что такое? Что… ты сделала? – прохрипела женщина.

Она с выпученными глазами обернулась к гонджу, та стояла немного поодаль от стола. Схватившись за край стола старуха, скорчилась, потянулась к девочке, та отскочила. Минмин, пыталась обойти старуху, побежала к выходу. Ей почти удалось увернуться, но старуха схватила её за волосы и потащила в глубь фанзы, Минмин завизжала от боли. Старуха откинула крышку погреба, запихнула туда гонджу и захлопнула крышку у неё над головой. Минмин скатилась по лестнице вниз. Щелкнула тяжелая задвижка, гонджу оказалась в полной темноте. Минмин, взобравшись наверх лестницы к люку, с остервенением стала колотить деревянные доски, кричать, потом остановилась, прислушалась. Наверху раздавались торопливые шаги, был слышен звук падающей посуды – старуху рвало, она задыхалась; тяжелый предмет упал на пол, через какое-то время всё стихло. Минмин присела на ступеньку лестницы, внимательно прислушалась. Тишина. Так она сидела какое-то время, прислушиваясь, размышляя, что делать дальше. Глаза постепенно привыкали к темноте. «Надо спуститься и найти что-нибудь, чем можно было бы выкрутить люк погреба или сдвинуть задвижку» – решила она.