— Я затеял большую игру, — сказал министр, прижимая руку по лбу, — я ставлю на карту моё положение, жизнь, честь, всё, что приобретено долгими годами труда. Король недоволен; большого труда стоит скрывать от него пути, которыми я иду к намеченной мною цели; если он, раньше времени узнает, что я сделал и что должен продолжать делать, он осудит меня, быть может, без 7всякого снисхождения. Разве не рискованно, — продолжал он, слегка содрогаясь, — что я так много доверяю этому иностранцу, которого совсем не знаю? Но как же достигнуть великого, если быть разборчивым в средствах! Самому нельзя быть везде, нужно прибегать к орудиям и уметь направлять их так, чтобы они никогда не послужили во вред, и никогда не давать им в руки настоящего ключа для разгадки тайны. Этот Серра ничего не знает; он будет думать, что проводит свои планы или планы князя Кауница, а между тем он будет работать для меня. А всё же я не могу побороть страх; всё же я чувствую себя пред королём почти преступником, между тем как жертвую всем своим существованием, чтобы добыть для него самое высшее! Быть может, лучше было бы не затевать этой большой игры, а ограничиться скромным кругом деятельности, как то делают другие, честолюбие которых не идёт далее механического выполнения данного приказания. Но нет, нет! — воскликнул он, с пылающим взором протягивая руку, — я рискнул и хочу довести эту игру до конца, если бы даже пришлось погибнуть! Возврата нет; для меня может быть только победа или гибель. Ставка высокая; она для меня — всё, что я имею в жизни. Но награда стоит этой ставки. Никогда ещё ни один слуга не сделал своему господину такого подарка, какой я хочу сделать своему королю. Я хочу подарить ему корону. Правда, она находится на краю гибели, но на голове короля Пруссии она заблистает ярким алмазом, дух Гогенцоллернов поддержит её, прусское непобедимое оружие защитит её. Рядом славных битв и потоками крови приобретена Силезия, поставившая Пруссию в ряды великих держав; я же хочу без армии, одною лишь силою ума и властью золота завоевать Польское королевство и положить его к ногам моего короля. Моё имя перейдёт в потомство и будет красоваться в блеске славы Фридриха наравне с великими полководцами. Итак, вперёд! прочь все сомнения и страхи! Герои старины никогда не завладели бы Капитолием, если бы с Тарпейской скалы со страхом смотрели в пропасть.

Вошёл Акст.

— В моём кабинете граф Потоцкий, — сказал он, — и просит аудиенции у вашего превосходительства.

Фон Герне вздрогнул и испуганно посмотрел по сторонам.

— Ради Бога, Акст, — сказал он глухим голосом, — не называйте этого имени! я знаю только господина Балевского, который здесь по делам дровяной торговли и предлагает компании торгового мореплавания заключить договор о поставке.

— Простите, ваше превосходительство, — сказал Акст, — он значится у меня также под этим именем, и я сам называю его этим именем у меня в кабинете, но здесь, в комнате вашего превосходительства, никто не может подслушать.

— Послушайте, любезный Акст, — сказал Герне, кладя руку на плечо своего секретаря, — невидимые духи могут быть сокрыты повсюду — в воздухе, в стенах, в мебели и в портьерах; они подслушивают тайны; непонятным образом разносят их и нашёптывают их в уши тех, для кого они менее всего предназначены; над нашей мыслью эти злые духи не властны, но каждое слово, произнесённое нами, принадлежит им, если бы мы произнесли его даже в пустыне. Недаром предостерегает нас старая пословица, что «стены имеют уши». Поэтому остерегайтесь произносить это имя, которое знаем только мы с вами, которое никогда не должно быть изображено на бумаге и никогда не должно произноситься ничьими устами. Вам я могу доверять, но никому больше на свете.

Радостный луч блеснул на мгновение в глазах секретаря.

— Кому же и доверять вам, ваше превосходительство, если не мне, которого вы подняли из ничтожества, у которого нет семьи, нет родных, нет друзей, который живёт одним чувством благодарности к своему благодетелю?!

— Я знаю, добрейший Акст, я знаю, — сказал фон Герне, — но именно потому, что я доверяю вам, вы никому не должны доверять, даже стенам и воздуху. Ну, идите и пришлите ко мне агента Балевского!

— А Серра? — спросил Акст.

— Я посылаю его в Варшаву. Приготовьте векселя, о которых я вам говорил; он возьмёт их с собою.

— Такую сумму вы доверяете иностранцу? — спросил Акст почти испуганно. — Вы, ваше превосходительство, кажется, считаете его более надёжным, чем стены и воздух?

— С векселями он ничего не может сделать, — сказал фон Герне, — они приобретут ценность лишь тогда, когда будут акцептованы варшавской конторой; что же касается всего прочего, то Серра будет действовать там за своею личною ответственностью.

Акст покачал головой, но ничего не сказал больше и открыл двери в кабинет, находившийся рядом с рабочей комнатой министра и имевший выход в канцелярию.

— Войдите, господин Балевский, — сказал он коротким деловым тоном, — его превосходительство изволит принять вас.

Он скрылся за портьерой, а в рабочий кабинет министра вошёл высокий, стройный молодой человек лет около тридцати.

На нём был простой костюм из серого сукна, как в то время носили зажиточные мещане и купцы; но, несмотря на скромную одежду, вся его фигура производила впечатление необычайного благородства; более элегантным, благородным и гордым не мог бы казаться ни один кавалер в салонах блестящего двора. У него был высокий открытый лоб; под смело очерченными бровями блестели большие, выразительные глаза; красивой формы нос напоминал клюв хищной птицы и ноздри породистой лошади; верхнюю губу его красивого рта покрывали чёрные усики, не вполне соответствовавшие его мещанскому костюму; в линиях рта выражалась гордая твёрдость и вместе с тем почти женская нежность. Волосы были причёсаны и напудрены согласно существующей моде, но свободно ложились природными локонами и отливали естественным блеском.

Когда дверь в переднюю закрылась, фон Герне пошёл навстречу с изысканной вежливостью и подал руку обер-маршалу Литвы, графу Игнатию Потоцкому, вошедшему к нему в кабинет под именем торгового агента Балевского.

— Я только что занимался нашим делом, граф, или, вернее, господин Балевский, — прибавил он, — ведь вы мне позволите называть вас этим именем? Я только что бранил моего секретаря за то, что он назвал другое имя, которое не должно быть здесь произнесено.

— Вы правы, совершенно правы, — произнёс граф, опускаясь на диван рядом с министром. — Впрочем, — прибавил он улыбаясь, — я имею право на это имя по названию моего маленького имения «Балево». Ну, а что вы сделали? — спросил он затем.

— Я послал своего агента в Варшаву; он должен привезти мне подробные сведения о ломбардном обществе, которое должно явиться средоточием нашей деятельности.

— А вы уверены в этом человеке? — спросил граф.

— Он — итальянец, рекомендован нашим посланником, был в Вене и привёз от графа Виельгорского план совместной поддержки варшавского ломбарда.

— Из Вены, от графа Виельгорского? — в испуге воскликнул Потоцкий. — Но это невозможно, это равносильно разрушению нашего плана в самом корне!

— Не думаю, — сказал фон Герне, — это — единственный путь, чтобы сделать нашу тайну непроницаемой. Мой агент, думая, что преследует свой план и действует для князя Кауница, в сущности работает для меня. Таким образом устраняется всякое подозрение, мы же свободно можем наблюдать и начать действовать, когда настанет момент.

— Я вполне подчиняюсь вашему усмотрению и вашей опытности, — сказал Потоцкий, — но должен сознаться, что одинаково боюсь как австрийского, так и русского влияния; обе эти державы ничего не принесут нам, кроме несчастья; только примкнув к Пруссии, моё бедное отечество, перенёсшее столько невзгод и унижений, могло бы надеяться на лучшее светлое будущее.

— Я согласен, — сказал фон Герне, — но присоединение к Пруссии может иметь значение только тогда, если обе короны соединятся на одной голове.