— Ты прав, — сказал он, — с этими именами сейм будет принадлежать нам и они будут наши, если мы будем в состоянии оказать им помощь, в которой они нуждаются, благодаря своим затруднительным обстоятельствам. Во всяком случае мы будем в таком большинстве, что возьмём верх над немногочисленной оппозицией или в случае необходимости будем иметь возможность исключить её. Но как достать деньги? Ведь, судя по твоей собственной смете, для этого потребуется полмиллиона.

— Но если мы будем иметь эти полмиллиона, — прервал его граф Игнатий, — если я могу предоставить их в твоё распоряжение, чтобы разделить, то ты согласишься со мною, что вполне возможно наверняка рассчитывать на выбор короля Фридриха в наследственные польские короли.

— Если это в самом деле так, то ты прав, — ответил граф Феликс, — но всё же...

— Мне предстоит теперь ответить на твой второй вопрос, — продолжал граф Игнатий. — Так вот, если суммы, необходимые нам, чтобы подкупить лидеров партий... довольно печально, — со вздохом прервал он самого себя, — что нам приходится покупать их и что мы можем их купить, но мы покупаем ради блага родины, а не с тем, чтобы погубить её, как это было прежде... Итак, если эти суммы будут даны самим королём Фридрихом Великим, то будешь ли ты сомневаться в том, что он примет выбор, предложенный нами ему, и поддержит его своею мощною рукою?

— И это будет возможно? — с возрастающим изумлением спросил граф Феликс.

— Здесь, — сказал граф Игнатий, раскладывая свой пакет на стол, — я кладу тебе готовую сумму, которая выведена на том листе; это всё — векселя прусской компании торгового мореплавания в Берлине, учитываемые варшавской конторой и повсюду принимаемые наравне с наличными деньгами.

— И эти векселя присланы самим прусским королём? — спросил граф Феликс, перебирая руками документы и пытливо осматривая их.

— Разве компания торгового мореплавания — не королевское учреждение? — в свою очередь, спросил граф Игнатий.

— Ты был в Берлине, ты видел короля?

— Я вёл переговоры с его министром Герне. Сам король не может явно выступить, прежде чем всё не созреет, прежде чем не освободится престол и на него не падёт выбор сейма.

— И ты уверен, что он согласен с этим, что ему угодно будет случившееся и он будет поддерживать выборы? — продолжал свой допрос граф Феликс.

— Если бы я даже и хотел сомневаться в Герне, то разве мог бы министр располагать такими суммами, если бы король не знал и не одобрил преследуемой этим цели? Верь мне, брат, всё вполне подготовлено; необходим только благоприятный момент, чтобы привести в движение отлично подогнанные шестерни машины, и, уловив этот момент, предложить королю вместе с польской короною и рукоять отточенного меча. Это будет нашей задачей и в особенности твоей. Ты ведь пользуешься доверием всех тех лиц, в которых мы нуждаемся; я долго был в отъезде и стал здесь совершенно чужим.

Граф Феликс задумался; его лицо выразило как бы смущение и недовольство; он тщетно оглядывался на портьеру — София исчезла, складки не раздвигались. Затем его взгляд скользнул по разложенным на столе векселям и облако, омрачившее его лицо, исчезло.

— Я удивляюсь тебе, брат, — сказал он, — в то время как другие пробавлялись разговорами, ты уже действовал.

— А теперь время действовать тебе! — произнёс граф Игнатий. — Возьми эти векселя; я уверен, что тебе удастся набрать сторонников.

— Уже здесь я могу многое сделать, — раздумчиво произнёс граф Феликс, — мы приобретём и Сосновского; мне начинает даже казаться, что ты расстроил его планы из политических видов: так как Бобринский ускользнул от него, он готов будет искать себе возмещения утраты в Берлине. Как только мы вернёмся в Варшаву, я буду действовать дальше. Отречение Понятовского будет устроить легче всего; я рассчитываю на тебя в подготовлении быстрого и своевременного восстания, которое освободит страну от русских и даст нам время заставить сейм приступить к новым выборам.

— Я сделаю всё нужное к этому! Да, впрочем, многое уже сделано, — ответил граф Игнатий, поднимаясь с места. — Теперь нам не следует часто и подолгу говорить друг с другом, иначе могут заподозрить, что у нас здесь есть ещё другое дело, кроме стремления сиять в лучах милости августейшей императрицы Екатерины Алексеевны.

— Ты рассчитывал на Елену Браницкую? — спросил граф Феликс. — Она знает о твоих планах? Вы уже сблизились?

— Я принуждён сомневаться в ней, — мрачно проговорил граф Игнатий. — Судя по её собственным словам, это она раскрыла и расстроила бегство Костюшки; мне даже почти кажется, что она отвернулась от старых знамён и перешла к двуглавому орлу.

— Нет, нет, — воскликнул граф Феликс, — то был, должно быть, каприз, вражда к Сосновскому или Бог знает ещё что; ведь женщины непостижимы и непонятны. Знаешь ли, брат, — с улыбкой продолжал он, — Елена Браницкая была бы отличной партией для тебя... Ведь она так красива, так богата!.. Да и тебе пора бы прекратить свою скитальческую жизнь.

Граф Игнатий энергично покачал головою; его лицо мгновенно покраснело и в то же время он невольно прижал свою руку к груди, где была спрятана записка Марии Берне.

— Елена? — сказал он, принуждённо улыбаясь. — Ты шутишь, брат... Она и я... об этом мы оба никогда и не думали... а если, может быть, такая мысль и зарождалась, всё же сперва благо родины и лишь затем личное счастье!

Он торопливо пожал руку брата и поспешил уйти.

В то время как граф Феликс ещё смотрел ему вслед, изумлённый его замешательством, София, вся так и сияя от радости, вышла из-за портьеры. Она обняла Потоцкого и в избытке шаловливого настроения закружила его вокруг себя.

— Великолепно! великолепно! — восторженно восклицала она. — Твой брат — не человек, а сокровище, он замыкает кольцо цепи, в которой мы ковали звено за звеном! я расцеловала бы эти прелестные, дивные бумаги, — воскликнула она, разбрасывая кончиками своих розовых пальцев векселя, — эти волшебные листки, дающие нам мощь направлять всё по нашей воле и вместе с этим золотым дождём так же надёжно вторгнуться в совесть этих хвастливых магнатов, как Юпитер когда-то проникал в самые сокровенные подземелья Данайи.

— И ты серьёзно думаешь о прусском короле? — спросил Потоцкий. — Ты хотела бы, чтобы я согласился с планами брата?

София посмотрела на него широко раскрытым взором и воскликнула:

— Разумеется, я хотела этого; разумеется, тебе необходимо было согласиться, потому что в противном случае он не говорил бы далее и спрятал бы к себе в карман эти бумаги, которые, несмотря на свою лёгкость и ничтожность по своему внешнему виду, всё же представят собою ступени для будущего блеска и величия, всё ближе и ближе манящих нас! Ты спрашиваешь, серьёзно ли я думаю о прусском короле? — смеясь воскликнула она. — О нём, клянусь Богом, я думаю менее, чем о ком-либо другом; этот угрюмый скряга превратил бы прекрасную романтическую Польшу в казарму или в канцелярию надутых, обветшалых педантов; даже под властью Екатерины в Польше оставалось бы гордое место для Феликса Потоцкого, но чем был бы ты при этом Фридрихе, не терпящем никого возле себя? Нет, нет, мой друг, я, право, вовсе не думаю о нём; но он должен доставить нам свою дань, чтобы тем легче было нам победить в нашей борьбе. Я думаю лишь о тебе да о себе, и о сияющем венце, всё ближе и ближе опускающемся на наши головы. Пусть всё произойдёт так, как задумано; пусть все их мелкие планы сольются в один наивеликий план!

— А как именно создаётся этот план в неутомимой головке моей прелестной Минервы, так грациозно носящей пояс Афродиты? — спросил он с улыбкой, целуя её сверкающие глаза.

— План прост, как и всё великое, — ответила София, — и сама судьба предоставляет нам камни, чтобы, кладя их друг на друга, соорудить из них стройное здание. Пусть всё будет так, как вы условились; пусть принудят Понятовского отречься от престола, я уже приготовила свои ножницы для головы этого жалкого короля. Ты знаешь это. Русские должны быть изгнаны, сейм соберётся, его голоса будут принадлежать тебе, благодаря тем деньгам, которые они наперерыв суют в твои руки; но тогда сейм провозгласит наследственным польским королём не бессильного курпринца саксонского, не короля прусского, а Станислава Феликса Потоцкого, — воскликнула она, вытягиваясь на цыпочках и приподнимая над ним свои руки, — ты будешь потрясать мечом своего воинственного народа и заставишь гордо развеваться в воздухе знамёна белого орла, и все подкарауливающие враги будут оттеснены от пределов королевства!