Один момент императрица пронизывающим взором посмотрела на неё, а затем, по-видимому, какая-то мысль мелькнула у неё в голове и она промолвила:

— Хорошо, графиня, если я исполню вашу просьбу, исполните ли вы мою? Вы обратились ко мне как к женщине, и я склонна внять вашей просьбе; но императрица во мне требует вознаграждения.

— Приказывайте, ваше императорское величество! — воскликнула графиня, — моя признательность за вашу милость готова на что угодно...

— Так вот, — сказала императрица, — вы были правы, графиня, я была согласна с планами Сосновского; мне хотелось сочетать браком графа Бобринского, который, не солгу, близок моему трону и сердцу, с дамой из высшей польской аристократии и тем пред всем светом открыто доказать мою прямодушную материнскую заботливость о польском королевстве и народе. Вы правы, этот план стал невыполним. Женщина, которую вы пробудили во мне, не может заставить другую женщину совершить пред алтарём клятвопреступление, а императрица тоже не хочет дать графу Бобринскому в жёны девушку, в сердце которой запечатлён другой образ, тем более, что она побегом наложила на свою репутацию пятно, которое я могу простить, но не смыть. Но из-за этого план императрицы не должен быть нарушен. Есть много польских дам, которые именем, красотою, умом и характером далеко превосходят графиню Сосновскую, в чём в данный момент я как нельзя лучше могла убедиться. Если для подкрепления моих забот и моей любви к Польше граф Бобринский вместо Людовики Сосновской женится на графине Елене Браницкой, самой знатной даме польского дворянства, кузине короля, то всё будет в порядке и цель императрицы будет достигнута.

Графиня побледнела. Она выпрямилась и сверкающим угрозою взором глядела на императрицу; казалось, с её губ сейчас слетит ужасное слово гнева и презрения.

Екатерина Алексеевна закинула назад голову; вся гордость всемогущей самодержицы отразилась на её лице.

Взоры обеих женщин скрестились, как острые клинки шпаг.

— Итак, графиня, — резко проговорила государыня, — женщина готова исполнить вашу просьбу, а императрица выразила своё желание; каков же будет ваш ответ?

Губы графини тряслись, но уничтожающее слово, готовое было уже слететь с них, превратилось во вздох, вырвавшийся из её груди. Всё её тело содрогнулось. Страшная внутренняя борьба потрясла её всю. Она потупилась. Вместе с тем она всё больше и больше приобретала над собою власть и через несколько секунд уже снова была спокойна; только мертвенная бледность да неестественный блеск глаз говорили о её внутреннем волнении.

— Выслушайте меня, ваше императорское величество! — начала она. — Я не могу дать ответ императрице, прежде чем снова не обращусь к женщине и не окажу ей доверия, которого не оказываю ни одному человеку в мире. Я взяла на себя большую вину; Бог потребовал от меня, чтобы я возложила на себя это бремя, может быть, тягчайшее изо всех, которые могут быть наложены.

— Я слушаю, — коротко сказала императрица.

— Я пришла, — продолжала графиня, — просить милости у вашего императорского величества, потому что я виновата в том, что за влюблённой парочкой, которую я едва знаю, была устроена погоня.

— Это — ваша вина? — удивилась императрица.

— Да, ваше императорское величество, я узнала об их побеге и уведомила об этом Сосновского. Я виновата в том, что за ними вскоре была начата погоня и таким образом они не успели воспользоваться временем.

— Вы, графиня? — всё более удивлялась императрица, — и теперь, погубив влюблённых, вы приходите ко мне просить моей защиты для них же? Объяснитесь! я не в состоянии понять здесь ничего.

Тёмная краска залила лицо графини. Снова вся она точно содрогнулась от внутренней борьбы. Глухим голосом и потупившись она заговорила:

— Я узнала об их побеге, я выдала их Сосновскому, потому что ошиблась: я думала, что графиня Людовика бежала не с Костюшкой.

— Не с ним? — спросила императрица, — а с кем же?

— Костюшки не было; я не знала, что он скрывался тут же; я видела, что графиня Людовика всё время оживлённо беседовала с другим и вместе с ним покинула бал; я последовала за ними, услышала топот удалявшихся коней, и мне показалось, что она бежала с этим другим.

— Кто же он? — спросила государыня, — кто посмел совершить такой шаг на моих глазах?

— Ваше императорское величество! вы не должны гневаться на него, — сказала графиня, — вы должны обещать мне сохранить всё это в тайне.

— Хорошо, я обещаю.

— Это был граф Игнатий Потоцкий, — ответила графиня так тихо, что государыня едва уловила имя.

Наступила минута молчания. В глазах императрицы промелькнула мысль, и она в задумчивости склонила голову.

Графиня Браницкая сжала на груди руки и заговорила:

— Ваше императорское величество! вы сказали, что граф Бобринский не может отдать свою руку женщине, которая носит в сердце образ другого человека, что императрица, хотя и имея власть, не станет принуждать женщину приносить пред алтарём ложную клятву. Теперь вы, ваше императорское величество, понимаете, почему я, желая спасти влюблённую парочку, не могу принести жертву, которая не может к тому же быть принята ни императрицей, ни женщиной. — Сгорая от стыда, она опустилась к ногам императрицы и схватила руки. — Помилуйте, государыня, не ставьте никаких условий, и моя жизнь будет принадлежать вам!

Екатерина Алексеевна долго смотрела на неё. Эта прелестная, гордая женщина, теперь склонённая у ног императрицы, являла собою трогательную картину. Глаза государыни увлажнились, и она, поцеловав в лоб графиню Елену, сказала:

— Встаньте, графиня, я умею ценить благородное доверие, вы не разочаруетесь. Я не могу заставить Сосновского исполнить желание его дочери; мне неприлично вмешиваться в отцовские права, но даю слово, что никакого принуждения не будет предпринято по отношению к этой девушке.

— Благодарю вас, ваше императорское величество, благодарю! — воскликнула графиня, покрывая поцелуями руки императрицы.

В то же время последняя промолвила:

— Быть может, впоследствии, когда мои враги будут рисовать меня как тирана Польши, вы вспомните наш сегодняшний разговор и докажете им, что я больше забочусь о справедливости, чем те магнаты, которые сделали из Польши игрушку своего честолюбия.

Лёгкая тень промелькнула по лицу графини.

— Я никогда не забуду, — серьёзно сказала она, — чем обязана вам, ваше императорское величество, и что моё место не может быть среди ваших врагов.

Сказав это, графиня Браницкая поднялась, поцеловав руку императрицы.

Вошёл паж и доложил о приходе графа Сосновского.

— Быть может, влюблённые уже скрылись, — промолвила императрица, — может быть... Впрочем, мы сейчас всё узнаем. Останьтесь, графиня, здесь; вам вероятно интересно знать, чем окончится всё дело.

Графиня опустилась на кресло, которое ей было указано.

Сосновский вошёл. Его лицо было бледно и взволнованно.

— Прошу извинить меня, ваше императорское величество, что я являюсь в таком виде к вам. Но я должен сообщить вам отчёт и поблагодарить вас за содействие. Я рад также видеть графиню Браницкую, так как только благодаря ей я мог вовремя захватить свою дочь.

Графиня потупилась, а императрица сурово заговорила:

— Было бы лучше, граф, если бы вы не являлись сюда в таком запылённом платье, так как я не хотела бы предавать огласке это дело. Но раз вы здесь, то рассказывайте!

— Мне удалось захватить дочь, ваше императорское величество, — сказал Сосновский, смущённый таким холодным приёмом.

— А молодого дворянина Костюшко?

— Он теперь спешит достичь границы, — ответил Сосновский. — Я дал ему свободу, чтобы избежать скандала, который был бы вызван его арестом.

— Было бы лучше, — строго сказала Екатерина Алексеевна, — если бы вы привели его сюда, чтобы я лично могла осудить его или помиловать.

Сосновский замолчал. Он не понимал, почему так строга императрица.

— Вы, понимаете, граф, — продолжала государыня, — что теперь не может быть и речи о том плане, который был задуман мною раньше.