— Сильное бургундское государство, — восторженно воскликнул Потёмкин, — будет угрожать с моря высокомерным англичанам!

— О, мысль, высказанная вами, ваше величество, прекрасна, велика! Поистине, я уже вижу, как полумесяц падает с Софийского собора и как под двумя орлами Австрии и России молодеет мир! — воскликнула государыня. — Вот видите, хорошая мысль, подобно плодородному зерну, быстро развивает соответствующую деятельность! Едва только семя упало в богатый разум вашего величества, как уже выросло великолепное, громадное дерево. Я принимаю только скромное участие в его корнях, его крона же принадлежит вашему величеству.

— Что было бы с кроной, — галантно возразил Иосиф, — если бы она не черпала своей силы из здоровых корней? Вы, ваше величество, совершенно правы; нам двоим принадлежит мир, если мы соединим наши мысли и с помощью наших сил превратим их в действительность.

— Значит, мы согласны, — промолвила Екатерина Алексеевна, протягивая Иосифу руку, которую тот поднёс к губам, — если вы, ваше величество, согласны, то я поручу князю Безбородко выработать с графом Кобенцлем трактат, который должен будет придать Европе новую форму.

— Кобенцлю точно известны мои мысли, — ответил Иосиф, — я прикажу ему выработать договор. Но, — после небольшого раздумья продолжал он, — раз мы так счастливо разрешили великие отдалённые вопросы, отчего бы нам не попытаться разрешить и более близкий вопрос?

— Какой же это? — быстро спросила Екатерина Алексеевна.

— Король польский, Станислав Август, — ответил Иосиф, пытливо смотря на императрицу, — является королём только по титулу; может, настал день, когда он потеряет и этот титул; что делать тогда, чтобы предотвратить опасные беспорядки?

— Польша спокойна, — возразила Екатерина Алексеевна.

— Сегодня, да, — сказал Иосиф, — но...

— Мы можем спокойно ожидать будущее, — промолвила императрица.

— Я убеждена, — продолжал Иосиф, — что вы, ваше величество, подумали и об этом вопросе и уже нашли для него в своём высоком уме подходящее решение его; я убеждён, что необходимое для соседей Польши спокойствие может быть сохранено в ней только установлением твёрдой наследственной власти.

— Я не думаю о тех вопросах, — холодно проговорила Екатерина Алексеевна, — которые не внушают мне никаких опасений; тем не менее я согласна с вашим мнением, что только твёрдая, сильная власть может принести Польше спокойствие и благоденствие. Вообще же, по неоспоримому праву страны, король Станислав Август — носитель короны, и польский престол ещё не свободен.

— Но когда-нибудь он будет свободен, — сказал Иосиф, — настроения Польши не дают никаких гарантий, а будущее...

— Я ручаюсь за будущее Польши, — холодно и гордо прервала Екатерина Алексеевна, бросая решительный, почти угрожающий взгляд.

Иосиф замолчал и тёмным облаком омрачилось его чело.

Потёмкин в замешательстве вертел запонки манжет. Мучительное молчание нарушила императрица; положив свою руку на руку Иосифа, она со смехом сказала:

— Станислав Август — мой друг; я возвела его на польский престол; неужели вы, ваше величество, можете осуждать меня за то, что я хочу удержать его на нём? Когда мы разделим полумесяц и будем в своих руках держать все судьбы Европы, разве нам будет трудно сговориться о польском вопросе, который сегодня — ещё не вопрос?

Почтительно склонив голову, Иосиф произнёс:

— Вы, ваше величество, как всегда, правы; у будущего так много задач и вопросов, что не следует дробить силы; необходимо разрешать только ближайшие и важнейшие. — Тень ещё омрачала его чело, но она быстро исчезла; гордо и радостно засиял его взор, когда он поднялся с места и громко проговорил: — итак, я пью за успех наших планов, за победу над золотым полумесяцем!

Императрица также поднялась, чокнулась своим бокалом с императором и пригубила слегка подкрашенную вином воду, а Потёмкин воскликнул:

— А я осушаю свой бокал за великих властителей Восточно-Римской и Западно-Римской империй; новой славой да воссияют на их главах венцы Византии и Рима!

Император и императрица милостиво кивнули ему головой, затем Иосиф попросил позволения удалиться к себе, чтобы дать возможность императрице отдохнуть и приготовиться к торжественной закладке православного собора, назначенной на этот день.

Екатерина Алексеевна и Потёмкин остались одни.

— Превосходный человек! — воскликнул Потёмкин, — настоящий император, который не нуждается в наружном блеске, чтобы превосходить всех так же, как и моя всемилостивейшая повелительница, — добавил он, целуя руку императрицы.

— Значит, мой гордый и дальновидный друг ослеплён словами и обойдён лестью? — рассмеялась в ответ Екатерина Алексеевна. — Он говорит слишком много, чтобы действовать, и его притворство, это искусство по преимуществу правителей, — прозрачная маска, за которой нетрудно узнать его настоящее лицо. Он не мог даже скрыть свой завистливый гнев, так как видит, что я держу Польшу в своих руках. Ну, свой гнев он пока может побороть, так как то, что у меня в руках, я держу крепко. Было бы умнее не высказывать своих мыслей; благодаря этому я стала бы бдительной, если бы ещё не была такой, если бы не знала, что он втихомолку старается посадить на польский престол саксонского принца; но это никогда не случится.

— Всё же он любезен, — сказал Потёмкин.

— Так любезен, — со смехом заметила государыня, — что мы совсем очарованы и не можем найти достаточно слов, чтобы достойно восхвалить его любезность, его ум, его дальновидность. Он тщеславен, как Вольтер; тот превозносит моё имя до небес, а этот должен мне служить для того, чтобы я на скале могла основать фундамент своего могущества. Он будет мне помогать приобрести Византию; он пошёл на приманку, а самой соблазнительной приманкой для него было создание греческих республик. Среди общего изумления современников и потоков он думает соединить в себе Солона и Ликурга, Кимона и Перикла, а я могу быть довольна, если он в своём тщеславии предоставит мне роль Аспазии! — с громким и сердечным смехом заключила она.

— И всё же, — серьёзно заметил Потёмкин, — вы, ваше величество, пожалуй слишком много обещали ему. Если он захватит Баварию, если действительно образуется германский союз под соединённым главенством Пруссии и Австрии, то это будет такой силой, которой нам будет очень трудно противостоять.

— Германский союз под соединённым главенством Пруссии и Австрии? — пожав плечами, промолвила Екатерина Алексеевна. — Неужели, мой друг, тебя действительно так ослепил этот патетический Иосиф, что ты серьёзно принимаешь то, во что может только поверить фантазия Иосифа? Для нас не могло бы быть ничего более лучшего, если бы он действительно попытался осуществить эту мысль, которую я внушила ему. Неужели король Фридрих, неужели Пруссия когда-нибудь ограничатся одной северной Германией? Нет, мой друг! Если Австрия попытается провести это разделение, то Германия надолго будет безопаснее для нас, чем теперь, потому что тогда не будет больше ни Австрии, ни Пруссии; ведь, будучи привязаны друг к другу, они были бы только в состоянии взаимно охранять друг друга.

— Но вы, ваше величество, в захвате им Баварии обещали ему свою поддержку и помощь против Пруссии? — спросил Потёмкин.

— Когда будет свергнут полумесяц, когда мне придётся устраивать Византийскую империю, у меня едва ли найдётся время заботиться о незначительных германских делах, — с тонкой усмешкой возразила Екатерина Алексеевна. — Этот Иосиф может быть мне полезен, чтобы покорить Византию; прогнать же меня оттуда ему никогда не удастся!

— Моя всемилостивейшая, возлюбленная государыня, непобедимая монархиня во всём мире! — воскликнул Потёмкин, целуя руку Екатерины Алексеевны, — ваш ум могущественнее, чем ваши армия и флот.

— Кстати, — заметила Екатерина Алексеевна, по-видимому вполне убеждённая в истине слов Потёмкина, — наблюдай за Феликсом Потоцким! Репнин не очень-то доверяет ему. Он слишком силён, а мы ведь не совсем уверены в том, что его сила работает на нас.