Его прекрасные глаза приняли задумчиво-мечтательное выражение; он сидел молча, и его взоры следили за колебаниями горевшего пламени в очаге.

Старик вернулся и сказал:

— Готово! Для вашей лошади сделано всё, теперь я позабочусь о вас. — Затем, приподняв крышку со стоявшего на треножнике котелка, из которого распространился крепкий, душистый пар, он воскликнул: — суп готов; это — настоящий борщ, при виде которого у каждого настоящего поляка должны течь слюнки, а ведь вы не слишком избалованы едой при дворах высоких особ; он вам непременно понравится и даст новую силу вашему утомлённому телу.

Он принёс две глиняные тарелки и оловянные ложки, положил их пред ароматным борщом, а затем поставил на стол каменную кружку с двумя оловянными кубками, которые наполнил душистой можжевеловой водкой. Потом, склонившись пред распятием, он прочёл краткую молитву и воскликнул:

— Теперь приступим, ясновельможный пан, и да будет на вас благословение Божье! Сегодня — лучший день моей жизни; ведь мне выпало на долю счастье принимать моего дорогого начальника в доме, пожалованном мне на старости лет его преосвященством архиепископом.

Костюшко последовал приглашению, и тот прекрасный аппетит, с которым он съел две тарелки борща, служил лучшим признанием кулинарного искусства старого лесничего.

Последний поднял свой кубок и, робко оглядываясь кругом и понижая голос, сказал:

— А теперь, ясновельможный пан, позвольте чокнуться с вами и выпить первый кубок, как это было в обычае с древности, за славу и процветание Польши и всех её сынов.

Костюшко вздохнул и чокнулся со стариком.

— Где наша отчизна? — сказал он вполголоса. — Поможет ли нам наша здравица сбросить лежащие на ней цепи?

Но несмотря на эти печальные слова, он всё-таки осушил свой кубок, который старик сейчас же снова наполнил.

— Ну, как же ты поживаешь, мой старый Мечислав? — спросил он потом. — Я вижу, тебе живётся недурно, и меня радует, что моя рекомендация архиепископу принесла такие хорошие плоды.

— Мне живётся хорошо, как вы видите, и если каждый старый солдат под конец своей жизни может так пристроиться, то он может быть доволен и благодарить Бога. Разве меня не ожидали несчастье, бедность и даже тюрьма, когда армия конфедератов была разогнана после наших тщетных усилий восстановить старинное право в польском государстве? Вас должен я благодарить, так как при вашей помощи я нашёл убежище в этом лесу, где я с шумящими деревьями леса могу вести беседу о старых прошлых днях. И всё же моё сердце угнетает то, что я должен жить здесь, на польской земле, под владычеством приверженца москалей, который настолько труслив, что подчиняется господству коварной женщины.

— Наша отчизна не имеет более сынов! — мрачно произнёс Костюшко. — Я был бы счастлив, если бы мог помочь всем, как тебе; поверь мне, тебе здесь лучше и безопаснее, чем там, в несчастной стране, которая всё ещё носит имя Польши и от этого самого ещё более жалка, чем если бы она была русской провинцией.

Оба некоторое время мрачно молчали.

— А что привело вас, пан, в моё убежище? — спросил затем старый Мечислав. — Я полагаю, что вы прибыли сюда не для того, чтобы присягнуть на верность русской императрице, подобно многим знатным панам нашей родины, так как в этом случае вы не стали бы укрываться здесь, в лесной глуши.

— Ты прав, старик, — сказал Костюшко. — Я прибыл сюда не для того, чтобы созерцать блеск и надменную пышность чужеземцев; я последовал призыву своих друзей, а где бы я мог найти более надёжное и лучшее место для встречи с ними, как не в доме моего старого солдата, куда никогда не проникнет измена? Вся наша Польша наводнена русскими шпионами и — да простит им Бог! — у многих из них в жилах течёт польская кровь. Но здесь мы вне подозрения. Шпионы не верят, — прибавил он с горьким смехом, — что ещё существуют мужественные сердца, способные непосредственно вблизи русской императрицы думать о своём отечестве! Кроме того, мой старый друг, меня приводит сюда ещё одно дело, которое касается лично меня и моего сердца. Но об этом после!.. Ты всё узнаешь; у меня нет тайн от тебя; теперь же, — продолжал он, взглянув на свои часы, — ты должен привести ко мне друзей, которых я жду; ты ничем не рискуешь при этом, так как ведь мы находимся в России и здесь нет русских шпионов.

— Я весь к вашим услугам, — ответил старик, — хотя бы все силы ада преградили мне путь.

— Будь спокоен! — улыбаясь, возразил Костюшко, — тёмные силы преисподней не встретятся на твоём пути!.. Ты должен лишь указать моим друзьям дорогу сюда. Выйди на большой тракт и подожди в том месте, где он пересекается с лесной тропинкой; туда прибудут один за другим трое всадников; ты подойдёшь к ним и спросишь, куда они направляются, — в качестве лесного сторожа ты имеешь право сделать это, не возбуждая подозрения, даже если это будет посторонний человек. Если окажутся те, которых я ожидаю, то они ответят тебе: «Мы ищем одного друга, которому мы должны сообщить известие о его больной матери». Того, кто даст тебе этот ответ, ты отведёшь в чащу леса и попросишь его подождать, пока прибудут остальные; когда же они все соберутся, то ты приведёшь их сюда. Спеши, потому что уже наступает условный час. Я же между тем немного отдохну, так как устал после долгого пути, который уже совершил сегодня.

Не возражая ни слова, старик поднялся с места, принёс из боковой комнаты мохнатую медвежью шкуру и разостлал её возле медленно догоравшего камина, затем повесил через плечо охотничье ружьё и направился в лес, между тем как Костюшко расположился на отдых на своём примитивном ложе.

Большая дорога на Могилёв, оживлённая днём, теперь простиралась безмолвно и пустынно, объятая ночным мраком; звёзды сверкали на небе, но при их слабом свете тени от деревьев казались ещё темнее, а дорога виднелась лишь на небольшом протяжении, выделяясь бледно-серой полосою среди густого мрака.

Мечислав прислонился к суковатому стволу дуба и стал ждать появления путников.

Спустя немного времени, он, прислушиваясь, сделал несколько шагов по направлению к дороге, так как ещё издали услышал лошадиный топот, который постепенно приближался со стороны юга, куда сворачивал большой тракт.

Лесной сторож подошёл вплотную к дороге, намереваясь обратиться с вопросом к всаднику, который, по-видимому, приближался быстрым аллюром, но внезапно остановился и отступил обратно в лес. Теперь, когда шум приблизился, Мечислав явственно различил топот пары лошадей и одновременно стук колёс.

— Чёрт побери, — произнёс он, — этак я впотьмах, чего доброго, мог остановить какого-нибудь мирного путешественника, а может быть, и русского курьера, который легко мог принять меня за разбойника и ответить мне выстрелом из пистолета; хорошо, что у меня достаточно острый слух!

Он снова прислонился к стволу дуба, и его глаза, привыкшие к темноте, различили лёгкий открытый дорожный экипаж, запряжённый двумя сильными почтовыми лошадьми. На козлах помещались почтальон и слуга.

В экипаже сидели двое мужчин, которые громко и оживлённо разговаривали на незнакомом языке.

Старый Мечислав снова несколько приблизился, чтобы поглядеть вслед быстро мчавшемуся экипажу, но в это мгновение почти рядом с собою увидел всадника, который медленным шагом приближался со стороны Могилёва и, сторонясь от проезжих, подъехал к самому краю дороги, причём обернулся в седле и поглядел вслед удалявшемуся экипажу.

Мечислав так близко подошёл к путнику, что его лошадь дрогнула.

Всадник быстро обернулся и схватился за рукоятку пистолета, выглядывавшего из кобуры.

— Куда держите путь? — спросил его Мечислав, снимая меховую шапку.

Услыхав это обращение, всадник снова опустил наполовину извлечённый пистолет и пытался разглядеть в темноте лицо стоящего пред ним человека.

— Куда вы направляетесь, пан? — переспросил его Мечислав. — Будьте покойны! я — сторож этого леса и, если нужно, могу указать вам путь.

Всадник колебался ещё одну минуту, а затем ответил: