София взглянула на графа влажноблестевшими глазами снизу вверх; Потоцкий горячо поцеловал её пухлые губы и воскликнул:
— Да, ты права, София! ты права, если отдаёшь свою любовь за высочайшую награду; правда, скоро блекнущий цветок срывают на краю дороги, но драгоценный камень нужно добывать в недрах скал, а жемчужину — из глубин моря. Да, я стану бороться ради высшей награды земной жизни, и если достигну её, то твоя любовь должна быть великолепнейшим драгоценным камнем в моей короне! Но далёк и труден этот путь, — прибавил он со вздохом, — и ужасные пропасти зияют по бокам его.
— Кто заглядывает в пропасти, — сказала София, — тот свалится в них от головокружения. Кверху, к цели должен подыматься взор; тогда бездна теряет свою мрачную силу, голова не поддаётся слабости, а сердце — страху. Неужели корона Ягеллонов должна оскверниться на голове той коварной женщины? Разве эта корона уже не достаточно запятнана с тех пор, как её носит тот Станислав Август, который некогда был возлюбленным Екатерины — нет, не возлюбленным, а только рабом её сладострастия, а теперь превратился в раба её ненасытного честолюбия? Что значат пред твоим родом эти Понятовские, которые возвеличились только по милости шведов и русских? Подними свою руку, мой возлюбленный, и оттолкни назад этого малодушного слугу женщины, столкни его в ничтожество, из которого он был поднят только прихотью чужеземцев на позор твоего отечества! Сшиби корону с его головы, чтобы в прежнем блеске надеть её на свою собственную голову, предварительно очистив и освятив её вновь! Если трон будет свободен, то для твоей жизни откроется путь к лучезарной цели. И ты бурным натиском, победоносно достигнешь её.
Потоцкий содрогнулся и мрачно сказал:
— Неужели кровь должна обагрить ступени трона и запятнать своим проклятием королевский венец?
— Взгляни вокруг себя, — воскликнула София, — взгляни на все троны мира, разве не обрызганы они кровью врагов и предателей? Неужели великий, благородный народ, который взирает на тебя как на своего спасителя и избавителя, должен погибнуть из страха пред кровью недостойного, который был сделан королём, благодаря чужеземным козням? Но будь спокоен, мой друг, тебе не придётся проливать эту кровь; проклятие, которого ты боишься, не запятнает твоей победы. Разве Пипин не взошёл на трон франков без кровопролития? разве понадобилось убивать того последнего из Меровингов, чтобы трон, принадлежавший ему по праву наследства, от предков, освободить для смелого героя, поднятого на щит народом? Нет, — сказала она с улыбкой непередаваемого презрения, — ему обрили голову и предоставили его божественному милосердию в одном монастыре. Ну, в Польше также найдутся монастыри и монашеские сутаны, а если тебе понадобится рука, чтобы действовать ножницами, то вот тебе моя; я не отшатнусь в испуге от головы этого Понятовского, которого даже недостойно осквернённое миро не может сделать королём.
Молодая женщина протянула руку, точно была уже готова привести в исполнение приговор над королём, дошедшим до звания простого монаха.
Потоцкий схватил эту розовую, нежную руку, предлагаемую для такого рокового дела, и воскликнул:
— Ты — душа моей души, сердце моего сердца! ты делаешь меня молодым и победоносным... О, только бы я мог разделить с тобою награду за победу и мою корону! — прибавил он с печальным вздохом.
Взоры красавицы вспыхнули зловеще и грозно.
— Если бы ты мог? — спросила она. — А почему бы тебе и не смочь? Кто вздумал бы сковать руку царственного победителя?!
Потоцкий посмотрел на неё с удивлением, почти с испугом.
— Разве поляки, — нерешительно спросил он глухим голосом, — не потребовали бы тогда королевы из царского рода?
Ещё грознее загорелись взоры Софии.
— Из царского рода? — подхватила она. — Смелое мужество и гордый ум — вот что делает властителями, и я кидаю вызов всему миру: пусть кто-либо превзойдёт меня в мужестве и уме! Разве Пётр Великий не возвёл Екатерины на трон, который она спасла ему своим мужеством и умом, хотя эта женщина, по предрассудкам света, вышла из более глубокого ничтожества, чем я!
— А твой муж? — всё ещё нерешительно спросил Потоцкий.
— Мой муж! — воскликнула она, — неужели тот полковник де Витт, тот раб Потёмкина, которому продал меня мой отец и который командует за тридевять земель маленькой крепостью Каменец, никогда не осведомляясь о женщине, носящей его безвестное имя, — в самом деле мой муж? Неужели мой союз с ним действителен пред Богом и пред церковью здешней страны? Неужели папа, именующий себя наместником Христа и держащий в своих руках должность ключаря, признает супружеский союз с протестантом или станет противиться его расторжению, если того потребует польский король? О, друг мой, берегись, чтобы я не сочла тебя мелким и трусливым! берегись отнимать у меня награду, которой я хочу добиться с тобою и для тебя! Меня ты никогда не унизишь до игрушки чьей-нибудь прихоти! Я избрала тебя своим господином, но если королевский венец украсит твою голову, то ничья другая голова не должна подняться возле меня; ненависть и мщение спят в моём сердце рядом с любовью; берегись разбудить злых духов!
Она стояла, гордо выпрямившись; демоны адской бездны, казалось, выглядывали из её глаз, а между тем в своём пылком возбуждении эта женщина сияла дивной и соблазнительной прелестью; это была настоящая богиня мщения с волшебным поясом Афродиты.
Никогда ещё граф не видал её такою прекрасною. Он преклонил пред нею колено, прижал её руки к своим губам и воскликнул:
— Прости, моя возлюбленная, прости мне, что я мог поколебаться на один миг, мог помыслить один миг о том, чтобы приложить к тебе мерку жалкого, трусливого света, который стоит настолько ниже тебя! Да, ты права: смелый ум и гордое мужество создают государей, и где удалось бы мне найти королеву, способную сравниться с тобою!
— Так поклянись мне, — строго и грозно сказала София, — что ты, став королём, подчинишь себе также и предрассудок жалкого света, что ты разделишь со мною трон, на завоевание которого я влила в тебя мужество и сообщила тебе свой дух! поклонись мне именем Бога, карающего нарушение клятвы! или нет, поклянись мне честью своего имени, поклянись своею жизнью, потому что действительно твоя жизнь не была бы в безопасности на твоём троне, если бы ты нарушил данное мне слово!
— Клянусь тебе, — сказал Потоцкиий, — что ты должна быть моей королевой! Клянусь Богом, моей честью и моей жизнью!
— Запомни этот час! — торжественно произнесла София. И тотчас же её осанка и выражение лица внезапно переменились; грозная богиня мщения исчезла, её заменила царица любви. Она привлекла к себе графа; заставив его подняться с колен, повисла на его руке, ласкаясь, повела его обратно в комнату и сказала: — я пришла, чтобы позавтракать с тобою, этот утренний час принадлежит ещё нам; день отвлекает тебя от меня к работе, к борьбе, в которой я могу быть с тобою только мысленно; но я чувствую, что мои мысли имеют силу сопровождать тебя повсюду, носиться вокруг тебя, подобно гению-хранителю.
После этого София села на диван, посадила рядом с собою графа и стала грациозно и восхитительно услуживать ему; она лакомилась то тем, то другим; она прикасалась губами к краю его стакана, как изящная птичка; она взяла из его рук свежую землянику, которая благоуханием и пышностью не могла поспорить с её алыми губами; она болтала шутливо и задорно, как шаловливый ребёнок, и когда налила графу в чашечку из мейсенского фарфора душистый кофе, то взяла с подставки над диваном роскошный чубук из розового дерева с широким янтарным мундштуком, положила на золотисто-коричневый табак маленькую душистую лепёшечку и зажгла трубку, вынув из серебряной жаровни изящными щипчиками раскалённый уголёк.
Запах табачного дыма смешался с дивным ароматом медленно тлеющей лепёшечки, и граф Потоцкий, принимая услуги обворожительной женщины, которая, казалось, дышала одною любовью и преданностью, легко мог составить себе понятие о рае, обещанном Магометом своим правоверным.
