— Пан, — сказал он конюху, — мы привезли, по приказанию ясновельможного пана Вацлава Пулаского, сено из сараев на лугах Вислы; это — сено последнего урожая прошлого года, лучше его нет, и оно предназначается для любимой лошади высокомилостивого пана графа Станислава Потоцкого; нам приказано явиться к самому пану Вацлаву Пуласкому.
По первых словах крестьянина конюх, по-видимому, намеревался высокомерно спровадить его, но имя всемогущего доверенного графа произвело своё действие. Конюх крикнул другого конюха, праздно стоявшего поблизости, и поручил ему доложить о крестьянине вельможному пану Пуласкому.
Крестьянин смиренно остался стоять возле своего воза; слезли с воза и двое других и начали перешёптываться со своим спутником.
Конюх прошёл внутренним двором в столовый зал и доложил Пуласкому.
— Ах, сено для любимой лошади пана графа, — сказал последний, — об этом нужно мне самому позаботиться, так как вельможный пан граф очень ценит это благородное животное.
Он торопливо пожал руку гостям и последовал за конюхом на боковой двор, где при его появлении вся деятельность сразу удвоилась и толкавшиеся без всякого дела конюхи скоро нашли себе работу, или по крайней мере делали вид, что нашли её.
— Ах, вот и вы, — сказал Пулаский крестьянам, когда те подошли к нему и смиренно приложились к поле его литовки, — ну, что, хорошо выбрали сено?
— Оно с лучших лугов, ясновельможный пан, — ответил повозчик, — отлично высушено, так свежо и ароматно, как будто только накануне косили его; такое сено можно задать и королевским коням.
Пулаский взял горсть сена с воза, потёр его между ладонями, поднёс к носу, понюхал и довольно покачал головою.
— Отлично, — проговорил он затем, — отпрягите лошадей и задвиньте телегу вон в тот сарай; необходимо, чтобы вы сами разгрузили фураж для любимой лошади вельможного пана, так чтобы эти вороватые бездельники не растащили половины его. Вы можете оставаться здесь, пока не покончите со своим делом; за всё, что пропадёт, вы сами ответите предо мною!
Он вытащил ключ из кармана, собственноручно открыл широкие ворота особого фуражного сарая, и тотчас воз с сеном был распряжён под его личным наблюдением и заведён в сарай.
— Поставить лошадей в рабочие конюшни, — приказал Пулаский, — людей покормить здесь, пока они не покончат со своей работой, и, кто позволит себе плохо обращаться с ними, тот будет иметь дело со мною! — Он закрыл сарай, подал ключ повозчику и сказал: — пойдём со мною, я заплачу, что следует. А вы оба подождите здесь! Не очень-то спешите с работой и позаботьтесь о том, чтобы сено было старательно сложено на землю.
С этими словами Пулаский направился боковым входом во дворец. Повозчик последовал за ним. Двух других крестьян челядь, правда, с важной снисходительностью, но, согласно приказу Пулаского, приветливо и внимательно провела в открытый зал, в котором так же, как и на другом дворе для шляхты, были гостеприимно накрыты столы для слуг гостей.
Тминная и можжевеловая водки, хлеб, дымящееся мясо и сало были расставлены в изобилии, и крестьяне с почтительной благодарностью приналегли на это.
Пулаский прошёл по длинному коридору, по-видимому и не беспокоясь о крестьянине; наконец он открыл дверь и вошёл в уютно обставленную комнату, выходившую окнами на большой двор, так что из неё было видно всё происходившее на нём.
Позади этой комнаты была расположена спальня, и возле неё находилось нечто вроде конторки, в которой на огромном письменном столе лежали всякие акты и книги, относившиеся к управлению домом и имуществом фельдцейхмейстера.
Пулаский вошёл сюда со своим спутником, осторожно закрыл дверь и затем прошёл в соседнюю комнату с явным намерением убедиться в том, что там нет никого, кто мог бы подслушать их.
Затем он вернулся к крестьянину, оставшемуся смиренно стоять возле двери, пожал его руку и сказал:
— Добро пожаловать, друг Косинский! я дважды рад, что вижу вас, так как тот факт, что вы здесь, доказывает мне, что всё подготовлено к тому, чтобы привести в исполнение наш план, успех которого возвратит свободу нашей родине, ставшей игрушкою для чужеземцев.
— Мы готовы, — ответил крестьянин, — остаётся только вам назначить время исполнения!
С этими словами он снял свою меховую шапку, причём обнаружился его высокий, покатый лоб, обрамленный тёмными вьющимися волосами, благодаря чему его лицо получило совершенно иное выражение. Он вздохнул, и его тёмные глаза, беспокойно смотревшие вокруг, приняли мечтательно-печальное выражение.
— Вы говорите это таким тоном, как будто возвещаете о каком-либо несчастье! А между тем моё сердце ликует при мысли об освобождении родины!— почти с укоризной проговорил Пулаский. — Как бы то ни было, прежде всего осушим бокал за успех дела. Мне очень жаль, что я не могу пригласить сюда других моих друзей; я сразу узнал их, несмотря на их шапки и накрашенные лица; ведь, это — Лукавский и Стравинский; но если бы я привёл их сюда с собою, то это бросились бы в глаза и вызвало бы подозрения. Вот потому-то им пришлось остаться со слугами. Что поделаешь! великое дело требует самоотречения. — Он открыл шкаф в стене, вынул из него два хрустальных бокала и наполнил их до самых краёв старым венгерским, крепкий аромат которого наполнил всю комнату. — За добрый успех и за здоровье верных сынов родины, предлагающих ей свою руку на смелое дело! — воскликнул он.
Он звонко чокнулся и осушил до дна свой бокал.
Косинский едва омочил губы и печально смотрел пред собою.
Пулаский пытливо взглянул на него. Его лицо нахмурилось, но тотчас же снова приняло своё весёлое выражение.
Он усадил своего гостя на кожаную скамью возле себя и сказал:
— Ну, рассказывайте, что вы сделали.
— Всё исполнено так, как мы сочли нужным и как заранее уговорились, — ответил Косинский всё с тою же печальною миною. — Вы поселили меня, Лукавского и Стравинского в графском поместье на берегу Вислы, где мы и живём под видом крестьян, не возбуждая ни в ком подозрений. Мы собрали там в качестве земледельцев тридцать двух крепостных из графских поместий, очень смелых и мужественных людей, которые слепо повинуются нам и не боятся и самого чёрта. Мы обещали им свободу, если они доставят в руки своего господина его врага, тяжело оскорбившего его.
— Отлично! И что же дальше? — спросил Пулаский.
— У нас сильные кони, — продолжал Косинский, — ничто не мешает нам употребить их в дело.
— Я знаю их, — сказал Пулаский, — и заботливо подобрал их; эти животные быстры и выносливы, как будто созданы для быстрой скачки по непроезжей местности, где за ними не угнаться и английскому скакуну.
— Нам недостаёт лишь оружия и платья; мы могли привезти туда только простые куртки; ведь значительная поклажа бросилась бы в глаза на улице и подверглась бы осмотру на таможне.
— Вы будете иметь всё, — сказал Пулаский, — я уже подумал об этом. На эту ночь вы останетесь здесь, я прикажу снести в ваш сарай матрасы, как бы для того, чтобы вы спали на них. В этих матрасах будут для всех вас платья военного покроя, чтобы в необходимых случаях вас принимали за патруль; вместе с тем я прикажу упаковать туда сабли и кинжалы. Когда вы отправитесь в обратный путь, я подарю вам эти матрасы; затем попросите у меня, но, так чтобы все люди слышали это, несколько бочек водки. У меня есть двое надёжных слуг из старой армии конфедератов, вполне преданных мне. Бочонки будут наполнены пистолетами и огнестрельными снарядами, примите это во внимание и позаботьтесь о том, чтобы из-за неосторожного обращения не произошло несчастья.
— А если нас станут обыскивать в воротах? — спросил Косинский.
— Я дам вам с собою слугу в графской ливрее; никто не позволит себе обыскивать повозку фельдцейхмейстера, — отправляющуюся в его имение. Итак, всё идёт великолепно, вскоре мы будем иметь возможность привести смелый план в исполнение. Во всей стране уже подготовлено восстание. Ежедневно мы приобретаем сторонников для нашего дела, во всех провинциях у нас есть свои агенты, и когда престол освободится, то быстро созванный сейм провозгласит королём графа Станислава, а нерешительные и сопротивляющиеся будут увлечены или устранены первой вспышкой национального воодушевления. Правда, по всем местечкам страны коварно размещены десять тысяч русских, но тем самым их сделали бессильными воспрепятствовать общему народному восстанию, и, прежде чем они успеют собраться, они будут сметены его бурным вихрем. У императрицы Екатерины в настоящую минуту нет другой армии, и она будет остерегаться двинуться вглубь возмущённой страны, на западных границах которой зорко караулят Австрия и Пруссия, будучи наготове, в случае необходимости, с оружием в руках выступить против преобладания России. Приготовлены законопроекты об освобождении крестьян и о сложении с них всех податей; мы сразу приобретём благодарность народа и вместе с тем постоянное войско. А тогда, — сказал он, и его тёмные глаза засверкали, — пусть приходят враги! мы будем защищать свою свободу и свою самостоятельность против всего мира.
