Его рука обхватила моё горло, самую малость сдавила, просто обозначая, что может — я замерла с вытаращенными глазами, онемевшая, не способная выдавить пересохшим ртом ни единого звука. Страх затопил меня с головой, как цунами, пульс бесновался, отдаваясь в ушах. Палец Дубовского с силой прочертил по моему подбородку, потом по губе. Его грудь ходила ходуном, дыхание тяжело вырывалось изо рта. Он потянулся и снова взял телефон, показывая мне:

— Это что?

Я скосила глаз. Больше десятка пропущенных, и все от одного человека, пропади он пропадом.

— Это не то, что ты думаешь, — прошептала я. Голос дрожал и не слушался, показался странно писклявым.

Дубовский пьяно хохотнул.

— Да откуда тебе знать, что я думаю? — зашипел он мне на ухо, цепляя губами кожу. Он зарылся носом мне в волосы, глубоко вдохнул. — Нихрена ты не знаешь, киса. А может, я тоже чего-то не знаю? Почему этот утырок продолжает тебе названивать, если ты его отшила? Говори! — рявкнул Дубовский, теряя терпение.

Я сжалась, молясь, чтобы сейчас что-то произошло — не знаю, загорится пожар или вертолёт упадёт прямо в бассейн на заднем дворе — и он уйдёт отсюда.

— Дрожишь… — сказал он таким тоном, будто не верил. — Боишься меня больше, чем его? Этого козла твоего?

— Не боюсь, — соврала я.

— Тогда что? — Он тряхнул меня за плечо, через одеяло схватив так, что стало больно. — М? Что тебе не так, киса? Не нравлюсь тебе?

Он говорил и говорил, и с каждым словом пихал меня, как какую-то тряпичную куклу, которая может только моргать и безвольно болтать головой.

— Не нравишься! — крикнула я, не выдержав. Слёзы брызнули из глаз, будто переполнился сосуд. — Ты мне отвратителен. Уйди отсюда, пожалуйста, уходи, оставь меня…

Дубовский снова расхохотался, как безумный. Он смотрел, как я содрогаюсь от приглушённых рыданий, шмыгаю носом, как дрожащими руками вытираю глаза — и выражение лица его, застывшую маску, невозможно было расшифровать. Потом он будто бы принял какое-то решение. Встал и молча вышел. Я обняла скомканное одеяло, не представляя, как проведу здесь ещё сто восемьдесят ночей. Настороженно прислушиваясь к звукам в доме, как лисица, загнанная охотниками, я всё-таки смогла уснуть, дав отдых своим измученным нервам. Показалось, что кто-то приехал или уехал, стало немного спокойнее.

Но сон был отрывочный, фрагменты сыпались колючими осколками. В нём я то убегала от кого-то, то пыталась взобраться по лестнице, из которой пропадали ступени прямо под ногами. В конце-концов я оступилась на скалах, рухнула вниз — и проснулась. Поморгала, привыкая к темноте. «Бесконечная ночь, — подумала я. А может, я давно умерла и это моё наказание?»

Сахара во рту достигла той стадии, когда начинают трескаться губы. Мне чудовищно не хотелось выходить из комнаты, но стакан на тумбочке был пуст, а пересохшее горло сдавило в спазме, как при кашле. Я на цыпочках пробралась к двери, чуть приоткрыла её и замерла, вслушиваясь. Вроде тихо. Прокралась к лестнице, с трудом ориентируясь в темноте, осторожно нащупывая ступеньки, сошла вниз. И там, на последней ступени, вжалась в стену, услышав подозрительную возню. А потом и приглушённое мычание. Миллиард версий тут же промчался в голове: на нас напали, влезли в дом, убили охрану, пьяный Дубовский не смог оказать сопротивления и теперь его пытают или убивают или… Исполненная худших подозрений, я прошла мимо кухни и увидела тонкую полоску света, перечёркивающую пол в коридоре — свет падал из приоткрытой двери одной из комнат. Тихо, как мышка, я проскользнула к ней, надеясь, что паркет не скрипнет в самый неподходящий момент и заглянула внутрь. И застыла.

Нет, никто Дубовского не пытал. Либо это был какой-то изощрённый неочевидный способ. Он стоял спиной ко мне, в расстёгнутой рубашке и со спущенными штанами, а перед ним, склонившись животом на стол, извивалась полуголая девушка, стоны которой заглушались его ладонью, зажимавшей рот. Как загипнотизированная, я не могла оторваться от этого зрелища, всё смотрела и смотрела, как он толчками входит в неё, заставляя кричать всё сильнее, так, что никакой кляп бы уже не помог. Я вцепилась в дверной косяк, отшатнулась в сторону, заставляя себя уйти. Вроде я шла на кухню? Очень хочется пить. Надо набрать воды и попить. Набрать воды вот в этот стакан. Лучше из крана фильтра, не надо пить водопроводную. Вот так. Ещё пару глотков.

Я стояла посреди кухни с выключенным светом, смотрела в окно и в голове не было ни единой мысли.

— Оу… Не знала, что у Макса новая прислуга…

Свет ударил по глазам, я сощурилась. Совсем потеряла счёт времени. Сколько я здесь простояла, полчаса? Час? Раз они успели закончить.

Девушка, одетая в одну лишь длинную рубашку (ну хоть свою), разглядывала меня с пренебрежением и лёгкой брезгливостью, словно я была тараканом, не успевшим скрыться под холодильником. Она прошлёпала босыми ногами по полу, налила воды из графина. Облизнула распухшие губы. Красивая. Высокая, длинноногая, сразу видно, часами упахивается в спортзале, поддерживая форму. Загорелая кожа без единого несовершенства, светлые волосы, растрёпанные после… после хватки Дубовского.

— Я не прислуга, — сообщила я ровным тоном. И зачем-то добавила: — Я невеста.

— Тили-тили тесто, жених и невеста… — пропела девушка и рассмеялась. — Так вот ты какая. Не противно продаваться? Я без негатива, если что, не обижайся.

Она бросила взгляд из-под ресниц, вскользь.

— А тебе? — холодно спросила я, хотя внутри всё вскипело. — Не противно?

Новый смешок, уже не такой искренний.

— Ну что ты, я не из этих, — холёное лицо перечеркнула неприятная ухмылка, — я исключительно по зову души.

— И чем больше денег, тем громче зов? — теперь уже засмеялась я.

Девушка дёрнула круглым плечом, возвращая распахнутый ворот рубашки на место.

— Почему нет. Дело же не в том, что можно на них купить. А в том, каким человеком надо быть, чтобы их заработать.

Она подошла вплотную. Я улавливала запах разгорячённого тела, видела засосы на гладкой шее и внутри меня ворочалось нечто такое… Словом, я порадовалась, что ножи стоят достаточно далеко.

Полуночная гостья взяла в руку прядь моих волос, отвела от лица, с наигранным вниманием рассматривая лицо. Я схватила её запястье, едва не зарычав.

— Нет, надолго ты тут не задержишься, — протянула девушка, высвобождая руку. — Слишком скучная. Дай угадаю, в школе были одни пятёрки, никаких вечеринок, дома к десяти, как штык? С мальчиками только стыдливые поцелуи и мечты о большой и светлой? — Губы её презрительно скривились: — Максу ты не подходишь, милая. Это не значит, что ты плохая, не думай. Просто… не его тип.

— Дай угадаю, — хмыкнула я, — его тип это ты.

Она склонилась ко мне, совсем близко.

— Знаешь, как он любит? Чтобы ты вся была перед ним, как на ладони. В его власти, послушная, предугадывающая желания, готовая к любой жести, которая придёт ему в голову. Что ты вообще знаешь о желаниях? — шепнула она, отстраняясь. Карие глаза сверкнули. — Ой-ё!.. Да ты что же у нас, ещё девочка?

Кровь бросилась мне в лицо, уши горели. Я потупилась, невольно подтверждая её предположение.

Девушка заливисто расхохоталась, даже в ладоши захлопала от восторга.

— Ох, мне тебя даже жалко, малышка. — Выражение лица не вязалось со словами, оно было скорее злорадным, чем сочувствующим. — Такой первый раз точно не забудешь… Но когда ты сломаешься и отправишься на помойку, тебя сменю я.

Она подмигнула. Терпение моё лопнуло, как перетянутая струна.

— Ты пытаешься меня унизить, но унижаешь только себя, — бросила я, стискивая кулаки. Возмущение клокотало во мне так, что приходилось вдвойне контролировать голос, чтобы он не дрожал. — Понятия не имеешь, почему я тут, зачем, кто для меня Дубовский и я для него, только плюёшься ядом, в страхе потерять нагретое местечко. Я не сделала тебе ничего плохого и не заслужила такие слова. Но раз ты не понимаешь этого, лучше тебе уйти. И не появляться, пока я здесь.