Щека Дубовского дёрнулась.

— Уж какой есть, — ощерился он, сузив глаза.

Потом поднялся, пересел за стол и уставился в ноут. Если он всё сказал, что хотел, я лучше вернусь в кухню и заем печаль тонной блинов, а потом умру от обжорства прямо там, пусть потом выкручивается в полиции. Будет ему прощальный подарочек.

— Я могу идти?

— Ещё два пункта, — сказал Дубовский, не отрываясь от экрана. Он тоже знал толк в прощальных подарочках: — На нашей свадьбе не будет твоих родителей, друзей и кого ты там ещё собиралась позвать, если собиралась. Это первое. Второе — охрану к тебе всё же придётся приставить.

Меня размазало по дивану в лужу киселя. Я догадывалась, что с гостями выйдет какая-то лажа, ведь куча моих знакомых вряд ли смогут нормально отыграть легенду. Но охрана… Это ведь не только телохранитель, это ещё и шпион. Нет сомнений, что о каждом моём шаге, о каждом слове будет донесено ему. Собравшись, я стиснула кулаки.

— Мне не нужна охрана, — твёрдо сказала я. — Такие вещи она всё равно не предотвратит, а постоять за себя я могу.

— По твоим синякам заметно, — бросил Дубовский, и я окаменела.

Должно быть, лицо у меня сделалось страшное. Или он сам с опозданием понял, ЧТО ляпнул. Как бы там ни было, он подорвался с места, оказался возле меня в мгновение ока и притянул к себе, увлекая в крепкие объятия. Я не сопротивлялась, продолжая бездумно рассматривать свои руки, лежащие на коленках, чувствуя, как тепло чужого тела потихоньку просачивается через каменный саркофаг отчуждения. В голове было пусто, ни единой мысли. На сердце так же.

— Это было подло, — сказала я тихонько. Подступающие слёзы стискивали горло. проклятый Илья, от которого я так хотела избавиться, всё ещё оставался со мной, как призрак, который в любой момент может показаться в конце коридора.

— Знаю, — так же тихо ответил Дубовский. Руки вокруг меня сжались чуть сильнее. — Но если ты должна меня ненавидеть, чтобы оставаться в безопасности, пусть так и будет. Можешь поносить меня, ругаться, сжечь мои галстуки и разбить мой аквариум, решение останется прежним. После того, как о тебе узнают, опасности станет больше, на порядок больше, понимаешь? Охрана нужна. Чтобы ничего плохого с тобой больше не случилось.

Я шмыгнула носом, невольно прижимаясь ближе, подбородок Дубовского упёрся в мою макушку. Он погладил меня по голове, невесомым касанием приглаживая пряди.

— Я бы не стала разбивать аквариум, — говорю я, чтобы не разреветься. — Но про галстуки запомню.

Руки у него слегка дрожат.

Мне кажется это неправильным, ведь он совсем мне не нравится, он ужасный и скверный человек, но вылезать из его объятий совсем не хочется. Как и тогда, в машине, когда он подобрал меня на улице после… Только теперь он не в костюме, и пахнет не парфюмерными изысками, а собой, чем-то домашним и уютным, мягким теплом. И безопасностью.

Внезапный приступ стыда корёжит меня со страшной силой. Не оправдывая плохое, я корю себя за то, что полностью игнорировала хорошее, ту помощь, которая в нужный момент перекрывала собой сказанное. Поступки весят больше, чем слова.

— Прости, — говорю я, и Дубовский чуть отстраняется, чтобы меня видеть. На лице его такая ясная смесь удивления и опаски, что мне хочется его успокоить. — Я была несправедлива, это правда, но не думай, что я не ценю то, что ты для меня делаешь. Извини, что…

Оборвав мои бормотания, Дубовский запечатал мне рот поцелуем.

Не успела я и глазом моргнуть, как уже лежала на диване, а Дубовский придавливал меня сверху, не давая выскользнуть из его рук. К своему стыду, этого я и не хотела, только надеялась, что эти длинные, тягучие поцелуи никогда не закончатся. Мы сдвинулись, мой новый телефон шлёпнулся на пол, но я заметила это каким-то краешком сознания, который ещё продолжал подавать сигналы об окружающем мире. Рассудок отключился напрочь, остались только ощущения, заполняющие всю вселенную, всё тело, от кончиков пальцев ног до макушки. Дубовский похитил мой разум касаниями губ, которые с каждой секундой становились всё настойчивее. Я видела в его глазах то же желание, которое испытывала сама, но к моему примешивался страх, который делал всё ещё острее, выкручивал яркость на такой максимум, что скольжение его руки по обнажённому бедру вызвало приглушённый поцелуем стон. Его глаза вспыхнули, раскалились и жгли сквозь одежду. Чужая футболка — слабенькая преграда… Дубовский прижимался ко мне всем телом, я чувствовала его близость, такую неистовую, пламенную, от которой некуда скрыться, как от лесного пожара. Мои руки ласкали его спину, затылок, ероша короткие жёсткие волосы. Он судорожно выдохнул сквозь зубы, когда моя нога скользнула вдоль его, и этот короткий звук наполнил меня ликованием. Торжествующая улыбка сама зажглась на моём лице и не укрылась от Дубовского.

— Вот настоящая ты, — шепнул он мне на ухо. Спустился ниже, покрывая поцелуями нежную кожу шеи, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Тянущее внизу живота томление стало таким сильным, что я уже не могла думать ни о чём, не могла больше ждать, и сдерживалась из последних сил, чтобы не начать умолять.

Дубовский, будто издеваясь, наоборот замедлился. Слабая усмешка скользила по его губам, когда он бросал на меня взгляд, рентгеном просвечивающий до нутра. Притянув его к себе, я осторожно куснула его ухо, приоткрытыми губами прошлась по шее, коснулась мочки языком — руки на моих бёдрах скользнули под ткань футболки, сжались, вминая моё тело в его. Дыхания не хватало, словно мы не здесь были, а бежали со всех ног, сломя голову, чтобы броситься с края обрыва, который стремительно надвигался. Я сунула руки под его футболку, ощущая горячую гладкую кожу, провела ногтями сверху вниз — ещё не царапая, только обозначая… Ещё? Дубовский одной рукой обнял меня под поясницу, вторая поползла по животу вверх, дрязняще медленно, вынуждая затаить дыхание и выгнуться сильнее.

Он коснулся груди, не отрывая потемневшего взгляда от моего лица, впитывая каждую деталь, каждое движение губ и ресниц, которое могло ему о чём-то рассказать. Я зажмурилась, закусила губу, но сбившееся лихорадочное дыхание и покрасневшие щёки выдавали меня с головой, как дрожь, пробежавшая волной по телу, когда он снова прильнул ко мне. В его руках я была безвольной и крохотной, податливой, мягкой, и каждая клеточка тела, каждый сантиметр кожи отзывался на его прикосновения, то едва ощутимые, как дуновение ветра, то сильные, почти до боли, пугающие, но заставляющие желать большего. Забыв о том, что презираю его, что хочу уехать отсюда и никогда больше не видеть этого грубого, ужасного, по-настоящему пугающего человека, я наслаждалась им и вместо того, чтобы оттолкнуть, терзала пряжку его ремня.

Телефон завибрировал, пополз по ковру, следом заиграла музыка. Дубовский рыкнул так, что у меня от адреналинового восторга побежали мурашки по телу. Он не успел меня перехватить — я дотянулась до телефона, успела увидеть, что названивает Илья («Какого чёрта тебе надо?!») и поставила на беззвучный.

Секундная заминка дала мне передышку, возможность очнуться, прийти в себя. И с ужасом осознать, что только что чуть не… О боже. Я же на самом деле уже была готова на всё, что придёт ему в голову, прямо здесь, на диване в кабинете, в чужом доме, чужой одежде и с чужим человеком. Дубовскому удалось раскопать какую-то животную часть меня, которая так легко подчинила себе все остальные, что даже обидно. Ты же человек разумный, Злата, а не… а не собака в течке, вот. Можешь себя контролировать.

Я поспешно села, подогнула под себя ноги. Дубовский не сразу понял, что мой порыв прогорел, потянулся ко мне и наткнулся на стену. С тяжёлым вздохом он опустил голову, с усилием сжал и разжал кулаки, оставляя вмятины на кожаной обивке. В голосе прорезалась сдерживаемая ярость:

— Опять, значит? Ты не сможешь врать себе до бесконечности, киса. Признайся уже, что хочешь меня, по-шлюшьи хочешь, грязно, и ждёшь не дождёшься, когда же я тебя отымею. А когда это произойдёт, то попросишь ещё, потому что такая ты и есть на самом деле. Ненасытная и развратная, а не та святая девочка, которой притворяешься для всех.