— Да, — отвечаю я медленно, пробуя слова на вкус. — Ты, как всегда, права.

Наши взгляды скрещиваются и на грани сознания я слышу омерзительный скрежет, который пронзает меня до костей. Нашла коса на камень.

— К Лавровым поедешь? — спрашивает она, как ни в чём не бывало. Только суетливость, с которой она поправляет резные листки монстеры, выдаёт волнение. — Минут через двадцать выходим.

— Нет.

В иное время меня бы непременно заставили. Сейчас она просто кивает, принимая отказ. Я немножко выдыхаю, чувствую, как расслабляется грудная клетка. Рёбра побаливают.

Наверху я плашмя падаю на кровать и лежу без движения, уставившись в одну точку. Я сбежала, сбежала! Но радость уже сменилась отчаянием. Потому что разовые взбрыки не отменят главного — я не расторгла помолвку с Дубовским и не сделаю этого. Как бы ни бесили меня родители порой, я не брошу их. Просто не могу.

Мне придётся вернуться.

И только дьявол знает, чем мне аукнется эта глупая выходка.

Перекатившись на бок, я тупо смотрю, как дёргается жилка под кожей запястья. Мне хочется впиться в неё зубами, перегрызть и просто ждать, пока из тела истечёт всё тепло, все мои чувства и мысли, надежды, желания. Оставить пустую оболочку и пусть она живёт предначертанную мне жизнь.

Ещё свадьба эта… Я по привычке шарю вокруг, пытаюсь найти телефон. Потом вспоминаю, что он остался где-то в недрах Илюхиной квартиры. Не вернуть теперь. Ничего не вернуть. Тоска наваливается на меня давлением в несколько атмосфер, беспощадно сплющивает, и я корчусь под ней, скукоживаюсь в крошечный комок. «Посмотри на себя, — презрительно бросает уже знакомый шершавый голос. Он появляется из недр сознания и жалит в самое сердце. — Ну и зрелище. Просто соберись, прекрати ныть и делай, что должна.»

Электронные часы показывают 11:11. Дни, когда мне удавалось поймать одинаковое время, казались мне особенными, словно кто-то посылает знак — обрати внимание, сегодня тебя ждёт что-то важное. Я смотрю на заострённые единицы и представляю, что это колья, на которые можно насадить головы. Единичка для Дубовского. Единичка для Ильи. И ещё две про запас, в зависимости от того, кто достанет меня раньше.

Я слышала, как уехали родители. Отец даже не подумал ко мне зайти, справиться, как там любимая дочурка в преддверии свадьбы. Повинуясь порыву, я хватаю со стола стакан и швыряю на пол, но он только отскакивает, не разбившись. Чёртовы технологии. Я как распухшая туча, из которой всё никак не прольётся гроза.

Внизу поворачивается ключ, разрывая тишину. «А, — думаю я с гадливым, противным удовольствием, вспоминая мамину выволочку, — неужели забыли что-то?». Улыбка растягивает лицо, я вижу её в краешке зеркала, неестественную и злую. Неужели это я?..

Стук в дверь отрывает меня от созерцания. Наскоро придав себе спокойный вид, я открываю — чтобы тут же захлопнуть обратно. Холодный пот выступает над губой бисеринками.

— Что ты тут делаешь?!

Стук повторяется, осторожный и деликатный.

— Что ты тут делаешь? — повторяю я, крича через дверь.

— Давай поговорим. — Умоляющий тон Ильи не действует на меня. — Злат, пожалуйста.

— Говори. Мне и отсюда прекрасно слышно.

— Злат. — Он говорит тише, прижимается к двери. — Злат, ты должна дать мне шанс.

От возмущения у меня перехватывает горло. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я распахиваю дверь и бросаю ему прямо в лицо:

— Должна? Должна?! Ну-ка посмотри мне в глаза и скажи ещё раз, что я тебе хоть что-то должна, сраный ты кусок говна!

И он смотрит. Так, что у меня переворачивается всё внутри. Мир снова двоится, я не понимаю, кто передо мной. Чудовище. Первая любовь. Монстр. Самый близкий человек. Тот, кто причинил мне страшную боль. Тот, кто сделал меня счастливой. Слёзы вскипают на глазах, я смаргиваю их, но одна всё равно выкатывается горячей жемчужиной и ползёт по щеке.

Илья протягивает руку и стирает её. Нежно-нежно, едва касаясь кожи. Так, как делал это раньше, в совсем другой жизни. Тонкий надсадный крик звучит у меня в голове, стены рушатся и изчезают в клубах пыли. Я закусываю губу, чтобы не всхлипнуть, мотаю головой. Выбрасываю из неё странный туман.

В зелёных глазах Ильи застыла такая боль, что я чувствую её эхо, отражаю, как зеркало. Наверное, его мир тоже с той ночи стал другим. Перевёрнутым вверх тормашками. Вывернутым наизнанку. Мне кажется, что я знаю его чувства — но ведь я всегда так думала. И ошибалась. Вдруг и теперь мне всего лишь кажется, что я вижу раскаяние, а на самом деле за фарфоровой маской таится тьма?

— Мне тоже тяжело, — говорит он, и я верю. Слова весят целую тонну, они падают на пол со стуком, вместо того, чтобы взмыть в воздух, с трудом проталкиваются через сжатые губы. — Если бы я только мог всё отменить…

— Но ты не можешь. И никто не может.

Я хочу, чтобы он обнял меня. Я хочу, чтобы он сгорел заживо. Я хочу смотреть на него вечно и не видеть больше никогда. Мои веки дрожат, когда я представляю, как утыкаюсь носом в знакомое плечо, всей грудью вдыхаю родной запах и чувствую тепло ласковых рук. Картинка не складывается. Идёт трещинами, рассыпается хрупкими осколками. То, чего больше нет.

«Он для тебя больше не существует», — рокочущий голос Дубовского всплывает в моей голове. Удивительно, но он попал в точку, сам того не подозревая. И вместе с этим знанием во мне что-то отмирает, какая-то очень важная часть души.

— Пять минут, — говорю я и открываю дверь. — У тебя есть пять минут, и ни секундой больше.

Я не собираюсь прощать Илью. Просто хочу услышать, что он скажет. Может, увидеть тень того человека, которого я любила. Прощальный привет. Последняя сигарета, пирожное перед диетой. То, от чего нужно отказаться навсегда.

Он садится в кресло, поджав ногу, как всегда делал — и у меня ёкает под ложечкой. Протягивает ко мне руки, но я отстраняюсь, отхожу на пару шагов. Лучше бы мне вовсе не смотреть в его сторону, но зелень глаз гипнотизирует меня, затягивает в омут. Лицо Ильи темнеет. Он всё понимает без слов.

— Попробуй меня понять, — начинает он и осекается, видя, как ожесточается мой взгляд. — Подожди! Я не прошу снисхождения, я его не заслуживаю. Просто хочу, чтобы ты… Чтобы не думала, что я тебя не люблю.

С каменным лицом я встречаю эту тираду.

— Продолжай.

— Я даже не помню, как это вышло! — восклицает Илья. Я вижу на его месте растерянного ребёнка, который задушил хомячка слишком крепкими объятиями. — Во мне как щёлкнуло что-то, переключилось. Я словно с ума сошёл, не мог себя контролировать. Ты моя, моя, Злата. И тут тебя отнимает кто-то другой!

Он роняет голову на руки, с силой трёт лицо руками. Всякий раз, как его взгляд падает на мои синяки, он заметно бледнеет.

— Я не твоя! — вскидываюсь я в ответ, раздуваю ноздри от нахлынувшего гнева. — Ты так и не понял этого? Я не твоя, не его, вообще ничья!

Илья подрывается с места, делает шаг ко мне.

— Прости! Прости меня, придурка, идиота, мразь! Но я правда люблю тебя, так сильно, что мне крышу сносит. Я не смогу без тебя, не смогу жить, если ты уйдёшь, — он горячо шепчет, порывистый и прекрасный в своей страсти. — Я знаю, ты тоже меня любишь, несмотря ни на что.

— Кого ты из себя возомнил? — С трудом говорю я, сдерживаю дрожь в голосе изо всех сил. Его слова прожигают меня насквозь, как калёное железо, его пылающий взгляд доходит до самого сердца. И самое ужасное, что в них есть часть правды. — Ты думаешь, что знаешь мои чувства?

Он берёт мои руки в свои, осторожно, как хрупкие цветы, и я не вырываюсь.

— Знаю. — Илья смотрит на меня в упор, длинные ресницы подрагивают. Он совсем рядом, притягивает меня, как магнитом. — Знаю, что в тебе достаточно силы, чтобы простить меня. Что ты сможешь полюбить меня снова, если разрешишь себе. И я знаю, что ты не хочешь выходить за убийцу, пусть у него даже все деньги мира. Ты не такая.