— Макс! — повторила женщина. Её звонкий голос легко проникал сквозь стену, отвечавший мужской глуховато рокотал, застревая в препятствиях.

Мысль заработала, завертелась. Я откинула одеяло и села на мягкой широченной кровати, машинально погладив ладонью шёлковую простынь. Телефона нет. Денег нет. Документов нет. Даже завалящей пластинки жвачки, которая болтается на дне сумки годами — и той нет. У меня ведь был какой-то план? В гостинице раздобыть телефон будет ещё проще.

Я вскочила с кровати и тут же поплатилась за излишнюю резвость. Ноги подломились, пол поехал в сторону, перед глазами запрыгали серые мухи. «Так-так, — сказала я себе. — Давай без резких движений». Я опустилась на пушистый ковёр, чувствуя себя совершенно разбитой. На плече противно пульсировал синяк. Моральное состояние было ещё хуже физического, меня словно выполоскали в реке и отбили о камни.

Часы на прикроватной тумбочке показывали пятнадцать минут второго. Глубокая ночь. Прямо передо мной стоял стул, на спинке которого жалкой тряпкой висело изуродованное платье. Моё. Моё? Стоп. Я оглядела себя, встала и поковыляла к большому зеркальному шкафу, попутно включив верхний свет.

Хотя бы бельё было на месте. Почему-то это успокаивало, хотя глупо было цепляться за этот факт, как за гарантию. Сверху на мне была чужая тёмная рубашка с закатанными рукавами. Она доходила мне до середины бедра. Подозрение вспыхнуло в голове сигнальной ракетой. Господи, надеюсь, Дубовский не переодевал меня сам. Тут же захотелось закутаться во всю одежду в мире, лишь бы избавиться от этого ощущения, что теперь я всегда буду перед ним голой.

Я тронула рукой ещё влажные после испытания ливнем волосы. Они отчётливо требовали расчёски. Зато лицо было кем-то заботливо умыто. Не хочу думать, кем.

— Ты же сам меня вызвонил! Заставил выбраться из тёпленькой постельки и чесать в такую даль! — Женщина продолжала, перейдя на ультразвук. Благодарность моя испарилась без следа, обертоны незнакомки действовали на нервы хуже бензопилы. Вдобавок, её профессионально-шлюховские интонации… Не мой термин, придумка Лизаветты. Обычно я его не использовала, но сейчас его существование впервые показалось оправданным.

— В динамичном мире всё быстро меняется, — последовал равнодушный ответ. Мужчина чуть повысил голос, и по моим рукам пробежали мурашки. Это был Дубовский. — Вопрос не обсуждается. Бери деньги и проваливай, считай, оплачиваемый выходной у тебя.

Женщина захныкала, подражая маленькой девочке. Я еле удержалась, чтоб не стукнуть себя по лбу. Она правда думает, что это сработает?

— Это из-за шалашовки, которую ты притащил сюда? — с наигранной обидой пискнула женщина. Потом добавила, сменив тон на игривый: — Что у неё есть такого, чего нет у меня? Посмотри, разве…

— Убирайся отсюда, — сказал Дубовский так, что мне тоже резко захотелось убраться, пусть даже в окно, лишь бы подальше отсюда. Его слова наводили ужас больший, чем звук взводимого курка. — Чтоб духа твоего здесь не было через секунду.

Судя по цокоту каблуков, женщина была не такая уж непроходимая дура — и жизнь свою ценила. На её месте, конец фразы я бы дослушала уже сидя в такси.

Не успела я порадоваться за чужую сообразительность, как пришлось проявлять свою. Тяжёлые шаги в коридоре приближались к моей двери. Тихо, как кошка, я на пальцах пробежалась к кровати, нырнула под одеяло и успокоила дыхание. За моей спиной скрипнула, отворяясь, дверь…

Я вырубила весь свет и натянула одеяло до самого подбородка, вслушиваясь в ровный стук шагов. Им вторил мой пульс, который я тщетно пыталась замедлить. Всплывшие в памяти навыки медитации с занятий йогой оказались бесполезны вдали от уютного зала, разноцветных ковриков и весёлых подруг. Мой разум категорически отказывался рисовать «место, в котором вы чувствуете себя комфортно и безопасно», вместо этого представляя огромный котёл, в котором вспухают и лопаются пузыри лавы. Несколько волосатых чертей торжествующе потрясали закопчёнными вилами, довершая картину.

А вот и сам дьявол. Дверь едва слышно скрипнула, открылась. Закрылась. Щёлкнул замок. Я моментально вспотела. Это что, ловушка? Тюрьма? Не верю, что Дубовский помог мне из чистого человеколюбия. Где он, а где гуманизм. В конце-концов, он только что выгнал какую-то девушку, явно наплевав на её чувства по этому поводу. Глупо думать, что со мной он станет считаться или относиться иначе. Здесь должен быть подвох, я знаю. И лучше узнать о нём сразу, ведь в манере Дубовского — оставить самое главное на потом.

Но сейчас я хотела одного — чтобы он не лез ко мне. Держался подальше. Даже не разговаривал. Я притворялась спящей так усердно, что иногда забывала дышать, активировав все свои небогатые актёрские способности. Мне даже маму не удавалось обмануть, всегда начинала смеяться, когда она наклонялась проверить. Впрочем, сейчас мне было не до смеха. Не думаю, что я вообще способна засмеяться в присутствии этого человека.

Кровать просела под ним, а мне резко поплохело — всё как в том сне… Ладно, не всё, едва ли он истекает кровью и собирается отходить меня плетьми, да и руки-ноги, слава богу, свободны. Со стороны Дубовского раздался мученический вздох, перешедший в зевок.

— Родители не научили тебя, что подслушивать плохо? — Насмешка была вялой, больше для вида. Дубовский говорил непривычно мягко. Почти как человек.

Я с трудом удержалась, что не сжаться, выдавая себя. Играть, так до конца. Но где-то внутри шевельнулся внезапный стыд. Подслушивать и впрямь нехорошо. Особенно того, кто подобрал тебя на улице, как бездомного котёнка, отмыл и уложил спать. Господи, ну за что мне это всё?..

Моё интенсивное сопение не обмануло Дубовского. Он только хмыкнул:

— Я же знаю, что ты не спишь. И ты знаешь, что я знаю. Чего ради этот спектакль?

И никаких оваций. Решив, что степень нелепости перешла все мыслимые пределы, я резко села, натянув одеяло чуть ли не до глаз. Включила бра. Дубовский развалился на второй половине кровати, спиной ко мне. Я невольно разглядывала его, подмечая недоступные раньше детали. Всегда любила рисовать, но только людей — в каждом можно открыть Вселенную. Глаз привычно цеплялся за шероховатости, манеры и странности, которые и делают нас нами: изгиб шеи, тонкая прядка волос над ухом, то, как лежит голова на согнутой в локте руке. Всё имеет значение. Смутное, ускользающее. Будто читать книгу на незнакомом языке.

— Ты сейчас дырку прожжёшь, — буркнул Дубовский, не поворачиваясь.

— Что? — От растерянности я забыла про намерение молчать. Прикусила язык и отругала себя. Ну как так, Злата! Следи за собой хоть немного.

— Говорю, я чувствую, когда мне пялятся в спину. Полезное свойство в нашем деле. Перестань, — сказал он, даже не пошевелившись.

Я покраснела.

— Можно подумать, очень надо, — выпалила я, не зная, куда деться от смущения. Лицо будто огнём полыхало, аж слёзы выступили. — Если кому и надо, то не мне точно, потому что мне точно не надо.

Короткий смешок заставил меня стушеваться ещё больше. Господи, ну что я несу? Какой-то ужас. Чем больше пытаюсь держать себя в руках и вести достойно, тем большая ерунда выходит. Я совершенно стушевалась. Судя по ощущениям, краска, заливавшая щёки, грозила захватить и всё остальное. Ладони, в которых я спряталась, показались ледяными, удивительно, что они не зашипели, испуская пар.

Хорошо ещё, что Дубовский не спешил поворачиваться, не то заметил бы мою полыхающую зарницей физиономию даже в таком тусклом свете. Даю голову на отсечение, я сейчас свечусь ярче этой лампочки. Маяк, к которому держат курс проблемы. Метафора показалась удачной — уверена, стой я сейчас посреди толпы, на которую бежит бешеная собака, роковой укус достанется именно мне.

Продолжать разговор Дубовский явно не собирался. И нет бы мне порадоваться и успокоиться! Напряжение, скопившееся за эти дни, требовало выхода. Оно как пережатая пружина внутри меня, только сдвинь крепление — выпрыгнет. И тишина гостиничного номера, густевшая с каждой секундой, потихоньку двигала этот рычаг. Я задала вопрос, который вертелся у меня в голове с самого начала. В глубине души трусливо надеясь, что Дубовский уже уснул.