Чем старше я становился, тем крепче была наша дружба. Я любил и ценил Аликту бесконечно, только было одно но… Она была Великим Магом Разума. Она видела меня насквозь: и то, чем я готов был делиться, и то, что хотелось спрятать от всего мира. Она не могла это контролировать, а я – не мог ей помешать. Мой кокон всегда, по определению, был и будет менее плотным, чем ее. Аликта была моим другом, бесконечно близким, невероятно нужным, я не представлял своей жизни без этой временами совершенно сумасшедшей девчонки. Но лучшим моим другом, всегда, с самого раннего детства, был Анха.

Сын Марзока. Будущий генерал Элурена. Младше меня где-то на полтора года. Я знал его немногим меньше, чем самого Марза. Как бы точнее описать наши отношения? Скажем так, я невероятно любил Райлед, Восток и ткань мироздания. Но если бы этот человек предложил мне бросить все, уехать с ним на край света и больше никогда не касаться Нитей, я бы, пожалуй, согласился. Потому что я с ума бы сошел, сотвори он такое без меня. Я бы с ума сошел без него. Он был бы единственным, чье подобное предложение я бы принял, не раздумывая. И единственным, кто в жизни бы мне такой мерзости не позволил. Он знал, насколько я обожаю магию, Нити. Пусть даже он сам не касался Пустоты, только наблюдал, но во мне не сомневался ни на миг. Как и в моем к нему отношении. Он бы никогда, под страхом смерти, не предложил мне выбирать. Пожалуй, это самое полное, что можно рассказать о нашей с ним дружбе.

С Анха было проще, намного проще, чем с Аликтой. Я не чуял его эмоций, сколько бы Разума не плел. С ним я мог отдохнуть от чужих ощущений, сосредоточиться на собственных. А он… Знаю, он умел читать естественные плетения чувств и стремлений, но, если я хотел что-то скрыть, я мог попросить его не смотреть на мой кокон. Анха всегда меня в такие моменты понимал.

То, что я не чую эмоций своего лучшего друга или его отца, было несколько странно. Возможно, это оказалось связано с Пустотой, она же не существует отдельно от Разума. Хотя, чтобы это работало, они должны были ее касаться, а я почему-то был совершенно уверен, что они этого никогда в жизни не делали. Я не желал задумываться над причинами такой странности, если честно. Я просто мог рядом с ними отдохнуть от чужих эмоций. Когда вынужден улавливать их все, всегда, совершенно помимо твоей воли, таким вещам, отсутствием необходимости сканировать чужие души, просто до безумия радуешься. Не выясняя причин. В бездну любые причины. Я был счастлив, что нахожу этот крошечный момент покоя рядом с любым из них. Это было важнее, чем выискивать ответы на некоторые мои вопросы касательно происходящего.

Таковы были моя жизнь и моя семья. Странные, непривычные, не вмещающиеся в рамки норм и правил Запада, которые я смутно еще помнил. Меня не интересовал Иробет, я сосредоточился на Востоке и покорении ткани мироздания. А потом, когда мне исполнилось пятнадцать, все перевернулось с ног на голову.

Июнь 1323 года нового времени

Аливи тогда вернулась из очередной своей поездки. Я обожал такие моменты до бесконечности. Она вечно привозила множество историй, она рассказывала о городах и людях, о магах, которых я прежде не встречал. Я мечтал поехать вместе с ней. Не только в Серион. Серый город прекрасен, несомненно. Но остальные я жутко хотел увидеть и узнать лично.

Обычно, когда Аливи приезжала, мы проводили вечер вместе на балконе ее кабинета. Она заваривала травяные настойки, всегда неуловимо разные в ароматах и вкусах. Я вдыхал запахи, которые казались мне самим воплощением Домов Востока. Свежий, цветочный из Хэйледа. Пряный, резкий серионский. Яркий, словно охлаждающий – Дех-Раадена. И тот самый, который бесконечно в моей памяти был связан с матерью. С Марзоком и Анха. Терпкий, чуть горьковатый аромат, который всегда наполнял наш балкон, когда Аливи возвращалась из Элурена.

Она рассказывала о своих поездках. О моментах и случаях, о впечатлениях и ощущениях. Я слушал, затаив дыхание, всем сердцем мечтая в следующий раз оказаться там, в этих удивительных местах, вместе с ней. Рассказы Аливи никогда не были похожи на истории Марзока. Он всегда говорил словно об общей картине, описывая ее в подробностях, со старанием и яркими красками. Бабушка была сдержана, сосредоточена на эмоциях, своих или чужих, как, должно быть, и любой из нас – магов Разума. Марз частенько вставлял в свои рассказы шутки, подсмеивался над обстоятельствами, а временами его речь неуловимо перепрыгивала с одной темы на совершенно другую, уходила от первоначального, чтобы не вернуться уже никогда или прийти снова сильно позже, с другими знаниями, перечеркивающими во мне, бывало, все предыдущее впечатление. Аливи говорила ровно о том, о чем желала сказать, и сбить ее с мысли, которую она хотела донести, не способен оказывался ни один мой вопрос. Она редко шутила, а свои впечатления поясняла сухо, словно между прочим, и в жизни бы не дала мне заострить на них внимания. А иногда, если встреча прошла не слишком хорошо, когда у Аливи было дурное настроение после, мы молчали. Среди ароматов трав, на нашем балконе, мы вместе смотрели на Нити. Казалось, эту традицию, это правило пить вместе травяные настойки после ее приезда, не могло изменить ничто в мире. Так было всегда, иначе просто не могло получиться.

– Опять смотришь на все шесть? – С легким раздражением спросила бабушка в один из таких, вторых случаев.

Я вздохнул. Я отказывался, в принципе, наблюдать Нити без Пустоты. Не помню уже, когда я в последний раз любовался на ткань мироздания обычным Зрением, без медитации, которую показал мне Марзок. Конечно, когда я плел узоры, приходилось смотреть просто, иначе я бы не смог ее не касаться. Но если уж наблюдать, то только с ней. Без черных Нитей все, что я видел, было неполным, лишенным смысла. Я не желал совершенно знать мир, в котором не мог уловить Пустоты. Аливи это немного… злило, наверное. Ей вообще не слишком нравилось, что Марзок меня чему-то учит, я уже замечал. Она как раз приехала из королевства. В совершенно отвратительном расположении духа. Именно сейчас она не хотела спускать мне то, что с затаенным недовольством игнорировала обычно.

– Почему я не могу смотреть? – спросил я в ответ. – Я же ее не касаюсь.

– Ты маг, Дэйшу, – с некой прохладой бросила Аливи. – Тебе не нужно, в принципе, лезть к Пустоте.

– Ты бы хотела, чтобы я ее вообще никогда не видел, правда, массэ? – Мрачно уточнил я.

– Да. – Аливи раздраженно вздохнула. – Марзок и его дурные идеи…

– Он твой севойо, – напомнил я и, прищурившись, вглядывался теперь в ее лицо.

Она приподняла бровь и очень внимательно на меня посмотрела.

– Ты знаешь, что это значит? – спросила она спустя некоторое время.

Мне показалось, что она даже перестала злиться. Что теперь я вижу в ее зеленых, таких серьезных обычно глазах тревогу и странную настороженность.

– Марзок говорил: главное, что это знаешь ты, массэ Аливи. – Я решил продолжать в том же духе, если всего одна, совсем короткая и совершенно даже теперь непонятная мне фраза смогла так легко успокоить бабушку.

Аливи резко качнула головой и мрачно заметила:

– Ты слишком привязан к этому человеку, Дэйшу. Он не имеет никакого отношения к твоим обязанностям и к твоему Дому, запомни.

Меня кольнула ее ложь. Я тяжело вздохнул и уставился на лес. Не спрашивать. Только не спрашивать. Не обвинять ее в том, что она солгала, даже если мне до безумия больно и, одновременно, любопытно от этого. Бабушка и так на взводе, а если еще и услышит от меня подобные слова, мало мне не покажется. Потом узнаю у Марзока. А лучше – у Анха. Если он поймет, о чем речь, он расскажет, уверен.

Спустя несколько минут я вновь перевел на нее взгляд. Аливи сидела, с гордой осанкой, приподнятым узким подбородком, и вновь созерцала Нити. Большие зеленые глаза чуть прищурены, светлые волосы приглажены в аккуратную прическу, как и всегда. Она слегка поджала тонкие бледные губы: я прекрасно знал это ее выражение лица, означающее крайнюю степень недовольства. Черный мундир с серебряной вышивкой еще больше подчеркивает светлую кожу. Мы никогда не были похожи, ни характерами, ни внешне. Она – сдержанная, правильная даже словно напоказ, серьезная и собранная. Я – резкий и неуемный, эмоциональный, азартный. Последнее, о чем можно было бы догадаться, глядя на эту женщину с редкой северной красотой и изящными манерами, и мальчишку: смуглого, с бронзовыми, вечно растрепанными густыми волосами в низком, неплотном хвосте, раскосыми серыми глазами с приподнятым уголком, высокими, резко очерченными скулами, ироничной ухмылкой и жутко упрямым взглядом – так это о том, что мы близкие родственники. Я знал: наша разница во внешности Аливи заботит меньше всего в жизни. А вот с характерами было ровно наоборот. Она требовала от меня дисциплины и послушания, и это было более чем понятно. Но иногда мне казалось, что вместе с тем она отчаянно пытается перекроить меня на свой вкус, вытравить все, что не являлось для нее нормой, и что, на самом деле, во мне было так похоже на черты второго моего учителя. В подобном она не гнушалась даже лжи – я чуял ее далеко не впервые. Я понятия не имел, за что она так относится к Марзоку: когда видел их вместе, они, казалось, наслаждались общением и вели себя вполне по-дружески. Еще я даже не пытался найти хоть каплю смысла в ее вранье. Сам факт его наличия в наших беседах, не считая, конечно, ощущений от кокона, вызывал какую-то странную боль.