Ну а с Марзоком же меня связывало то, чего я не смогу, наверное, описать достойными словами. Шестая Нить мироздания. Пустота. Уверен, он бы разрешил мне дотронуться до нее, если бы мог: он все так же баловал меня бесконечно в те моменты, когда не учил. Значит, он и сам не позволял себе ее касаться. Значит, не должен и я. То, что было важно Марзу по определению становилось важно и мне тоже, это было правило, которое я не мог и не хотел в себе переступать. Оттуда еще, из раннего детства, из нашей поездки и его первых визитов в Райлед. Я должен был слушаться его безоговорочно, таков был наш общий, негласный закон. Но, пока он был рядом, пока учил и рассказывал истории, пока я чувствовал его заботу и поддержку, последнее, чего бы я мог захотеть – это пойти против его воли. Я боялся его потерять. Равно так же, как и много лет назад.
Мы вместе любовались черными Нитями, и он рассказывал мне, как и прежде, легенды, отвечал на нескончаемые вопросы о мире и его взаимосвязях, и, конечно, о нашей с ним Мейет. Он отдал ее мне и позволил, все-таки, поклоняться, когда осознал, что своего сна я забывать даже не собирался, а решение мое окончательное, и я все равно поступлю именно так, хочет он того или нет. Не то, чтобы он не хотел. Уверен, Марзок вполне мог бы просто приказать мне оставить его веру в покое, прекратить рассказывать о Мейет, о выборах, ткущих наш мир. Я даже не сомневался, что мог, я бы послушал его так же, как слушал всегда, а все мои заявления были банальным упрямством, которое ему никогда не стоило хоть малейшего усилия сломить. Только он этого не желал ни капли. Не знаю, почему, но я четко видел: мое решение ему самому более, чем нравится. Он объяснял с удовольствием, даже с азартом, а когда я стал старше, мы временами принимались спорить о смыслах, а однажды он и вовсе со мной согласился. Этим, к слову, я гордился ничуть не меньше, чем в детстве удачными попытками уловить ткань мироздания, а его это ни капли меньше не стало веселить.
Любой приезд Марзока был для меня праздником. Если уроки с Аливи оказались о борьбе с самим собой и самой природой ради подчинения ее моей воле, то уроки с орэ всегда были о другом. Не попыткой победить мир и подстроить под себя, а стремлением осознать себя частью этого мира, найти в нем свое место и понять, как собственные решения влияют на него и ткань мироздания. Эти две противоположности вкупе с совершенно разными методами донести до меня истину стали неотъемлемой частью той нормы, которая составляла мое естество. Но, честно признаться, я был иногда бесконечно рад, что первым меня принялся учить именно Марзок. Пожалуй, после пары занятий с Аливи я бы уже и слышать не пожелал все те вещи, которые он мне раз за разом втолковывал.
Райлед, город, я полюбил бесконечно. Я мог бродить по его улицам целыми днями, если выпадала такая возможность, наблюдал, как он замирает поздней осенью, из алхимических огородов пропадают кадки с травами и массивные горшки, как зельевары укрывают землю и растения еловыми ветками и постепенно исчезают с улиц, а за закопченными, влажными от разницы температур окнами домов вечно находится кто-то, наплетающий зелья, записывающий наблюдения или с тоской оглядывающий снег в явном ожидание весны. Я любил забредать в лавки алхимиков, рассматривать колбочки и склянки, изучать Зрением непривычные, широкие кружевные узоры, которые мне самому ну никак не давались. Искусство зельеварения я изучал лишь немного, в рамках общей школьной программы, и мог бы, конечно, сотворить нечто простенькое, но, боюсь, и оно бы вызвало скептичную улыбку и смех алхимиков настоящих. Это искусство было совершенно не моим, да я и не горел стремлением его изучить – я был магом, магом пяти Нитей, но наблюдать за зельеварами и их работой мне нравилось бесконечно. Было там нечто такое… умиротворяющее, наверное.
Вместе с алхимиками к зиме из города пропадали и толпы народу, бренчание байканов и бесконечный гомон голосов. Люди передвигались быстро, строго к цели, что заставила в мороз выскочить из дома, и так же поспешно скрывались обратно в зданиях. К ноябрю я, пожалуй, оказывался единственным, кто готов был брести по улицам медленно, подставляя лицо резкому ветру и вслушиваясь в редкие скрипы телег или дверей. С одной стороны, такие моменты замечательно подходили для размышлений, особенно после встреч с Марзоком, с другой – они слишком сильно похожи оказывались на то дурное одиночество в потерявшем детали саду, в котором я провел самые несчастные пять лет своей жизни.
К весне город оживал вновь, уже к марту наполнялся людьми и шумом, который жутко вдохновлял меня. Февраль, думаю, становился самым тяжелым месяцем, когда тоска и странное оцепенение словно поглощали без остатка все мои любопытство и азарт. Первые оттепели и яркое, согревающее солнце приносили облегчение. Скрип дверей становился все более частым, двигали по камням кадки с растениями обратно в огороды, люди переругивались или перешучивались на занятной смеси наречия Востока с языком, на котором говорили Марзок и армия Элурена. В моей речи также присутствовали оба этих диалекта, не могли бы не присутствовать – я слышал их повсеместно, а теперь еще и научился немного разбирать. Но, думаю, даже если бы я позабыл звучание языка Марза, даже если бы никогда не столкнулся с ним вновь, я и под узором Нитей Разума не смог бы перестать понимать, что значит вей саат. Дом. Семья.
У меня не было семьи в привычном ее понимании. Не было родителей, а та бабушка, что мне досталась, мало походила на обыкновенных бабушек нашего общества. Она не утешала – она требовала. Она не баловала – она снова требовала. Она не готова была стать на мою сторону против всего мира, как это делали сердобольные старушки из райледов и горожан для своих любимых внуков. Нет, это я должен был стоять рядом с ней. Всегда, по определению. По ее правое плечо, чуть сзади. А за нашими спинами – за ними и был весь мир. Аливи Равел, массэ Аливи. Глава Совета пяти Великих Домов. Та, кому принадлежали, кому подчинялись все без исключения маги Востока или Запада. Отдаленных островов или иных континентов. Любой, кто способен видеть ткань мироздания, не важно, насколько хорошо. Ее воля была волей самих богов нашего мира, она была старшей. А я… Однажды я должен буду занять ее место.
У меня была она, мой мастер. Был Марзок, учитель, который стал мне ближе и дороже, чем родной отец. Был Алерик, папин младший брат, командир гарнизона города. Еще одна тоненькая ниточка, что связывала меня с домом у моря, который я почти теперь не помнил. Алерик заботился обо мне. Пожалуй, он был единственным из всей моей новой, странной в понимании нормального человека семьи, который вел себя равно так, как положено вести себя обыкновенному дяде. Я любил его, искренне. Я бесконечно ценил те моменты, которые мы проводили вместе. Это был кусочек жизни, совершенно мне недоступной, чуждой. Кусочек простого детства, такого, которое было у каждого ребенка Востока или Запада, пожалуй, но совершенно непозволительного для меня.
Так прошли несколько лет. Я рос и учился, гордился своим именем и своим Домом. Я был счастлив, мне не требовалось ничего иного. Ткань мироздания и люди, которых я любил бесконечно. Семья, просто другая. Нормальной у меня не было, но она мне и не слишком-то требовалась.
А потом… Эта семья стала расти. У меня появился Рэйв, Великий Мастер Сериона. Серьезный, сдержанный, с внимательным, немного тяжелым взглядом. Он тоже учил меня, с самой первой нашей встречи, пожалуй. Я ценил его рассказы и его уроки. Я помнил, что он – наш союзник, самый близкий, самый доверенный человек. У меня не было шанса забыть или усомниться: ни сам Рэйв, ни, тем более, Аливи мне бы не позволили. Я видел их дружбу, их поддержку друг друга, и мне они нравились. Они стали для меня примером того, что я сам бы хотел видеть в своей жизни. Тогда-то как раз у меня появилась Аликта.
Она была Великим Магом Разума, будущим мастером Сериона. Девчонка с ярко-фиолетовыми глазами, прямыми темными волосами до плеч, которые она отказывалась собирать в любую известную миру прическу, до ужаса смешливая и невероятно гордая. В первую нашу встречу она утащила меня на верхушку одной из Черных башен Сериона, предварительно стащив где-то ключ, и мы просидели там целую ночь, разговаривая обо всем на свете. Сколько мне было? Лет, пожалуй, десять. От Аливи и Рэйва нам обоим досталось тогда знатно, только это нисколько не мешало нам вытворять такое снова и снова. Каждый раз, когда я приезжал в Серион. Когда Аликта бывала в Райледе, мы использовали с теми же целями купол моей библиотеки.
