– Восток – твоя семья, Дэйшу. – Спокойно возразил Марзок. – Все его народы твоя семья. Райлед – лишь имя, которое тебе предстоит носить с гордостью, не более.

Я на секунду зажмурился, раздумывая над этими словами. Мне казалось, они имеют значение куда большее, чем я способен оказался бы осознать, потому я просто их запомнил. А когда открыл глаза, снова увидел ее. Ткань мироздания. Гораздо дольше, гораздо ярче, чем в прошлый раз. Я с восторгом смотрел за переплетением разноцветных ниточек с пару, должно быть, минут, а их голоса, все такие же непонятные, отзывались теперь в сердце не тоской оттого, что могут исчезнуть вовсе, а словно долгожданной радостью. Когда они пропали, я решительно попросил Марзока:

– Научи меня делать так, чтобы они не уходили. Чтобы я видел их, когда захочу. Пожалуйста.

– Тебя научит Аливи, – пообещал Марзок, как мне показалось с некой печалью.

– Прошу, помоги мне сам, – взмолился я. – Помоги понять, о чем они поют, все пять вместе.

Он коротко хмыкнул и молчал долго, а после тихо произнес:

– Шесть. Одну ты еще не видел.

– Ты поможешь? – осторожно уточнил я. – Пожалуйста.

– Да, Дэйшу, – вздохнул Марзок. – Помогу.

– Спасибо, севойо! – с невероятным счастьем выпалил я.

– Но плести ты станешь пять, мальчик, – неожиданно сурово пояснил Марз. – И не зови меня севойо. Называй учителем, если так хочешь. Орэ.

– Конечно, – выдохнул я с восторгом и добавил со всей возможной благодарностью: – Орэ.

Июнь 1313 года нового времени.

Десять лет назад (воспоминания Дэйшу).

После полудня мы остановились передохнуть и размяться. Те привалы, которые оказывались не связанными с трактирами, нравились мне как-то особенно. Мы находили ручейки и крошечные речушки, где Марзок позволял мне купаться, а сам набирал воды для того, чтобы перекусить или сварить себе кофе. А после я сидел, закутанный в его плащ, с мокрыми волосами, которые приятно спасали от палящего солнца, вдыхал аромат из кружки своего спутника, запах костра, и слушал. Легенды мест, где мы проезжали, истории о городах Востока, о былых временах или обо всем нашем мире. Пытался запомнить названия, задавал сотни вопросов, которые, – я теперь понимаю, – жутко смешили Марзока. Когда меня учили там, на Западе, признаться, было нестерпимо скучно. Грамота или счеты, рассказы о животных или растениях – они казались словно ненастоящими, чужими. К чему мне было знать все это, если жизнь сосредотачивалась в рамках забора особняка отца, а интересным могло почудиться лишь то, что окружало меня в саду? Но здесь, под высоким, пронзительно голубым небом, среди невиданных до этого птиц и мелких зверьков, мое любопытство, как выразился Марз, обрело особую неуемность. Теперь это был мой собственный мир, живой, полный чудес и открытий, в котором я сумасшедше жаждал разобраться получше. Тем более, что человек, которого я отныне с искренним удовольствием звал орэ, казалось, знает обо всем на свете и уж точно не поясняет мне происходящее с неимоверной скукой, скрывать которую и не собирался начинать, лишь оттого что родители платят ему за это деньги. И хотел бы я сказать, что начал понимать последнее лишь теперь, став старше и просто копаясь в воспоминаниях, но нет. Даже для пятилетнего мальчишки абсолютный интерес не к миру, а к горстке монет, был очевиден настолько, что останься я на Западе, боюсь, все мое неуемное любопытство сгинуло бы в пропасть под этим бессмысленным бормотанием о верном.

Было на привалах и еще кое-что, жутко интригующее. Мой подарок, крошечный кинжал. Он не был заточен, конечно же, и все, что отличало его от игрушки – цена, ведь сделан он оказался все же из железа, а не из дерева. Я бесконечно полюбил с ним заниматься. Марзок строго запретил бегать, когда он не в ножнах, но вот размахивать своим оружием я имел полное право столько, сколько пожелаю. Марз, естественно, не спускал с меня в такие моменты глаз, смотрел внимательно, насмешливо и как-то очень довольно одновременно. А я со всем старанием воображал себя храбрым воином, побеждавшим немыслимых чудовищ из сказок, которые слышал еще на Западе, и если уж вытаскивал свой кинжал, то точно собирался упражняться в фантазиях ровно до тех пор, пока не начинало клонить в сон от усталости.

Этот привал ничем не отличался от предыдущих ни ощущениями, ни деталями событий. Я искупался в нагретой на солнце воде совсем крохотной речки, поел и сосредоточил все внимание на кинжале, а когда вымотался окончательно, устроился в тени дерева на плаще Марзока и прикрыл глаза. Мне казалось, что пока мы были на Западе, я уставал не так быстро, но, может, множество впечатлений и эмоций, да и жуткая жара стали причиной такого состояния. До отъезда еще было время, я видел, что и мой новый учитель ни капли не собирается спешить, потому устроился поудобнее, прислонился спиной к теплому стволу и задремал.

То, что мне тогда приснилось, я, пожалуй, не забуду и в самом конце жизни. Я вновь видел ткань мироздания, только не так, как обычно, создающей все сущее, а словно фоном. Перед которым стояли и внимательно разглядывали меня шесть… человек? Думаю, они очень походили на людей, действительно, только и сами состояли из нитей, которые так громко звали вот уже некоторое время. Я узнал их голоса – те самые, что пели мне, когда появлялась ткань мироздания. Они говорили между собой, трое из них, двое мужчин просто сверлили меня взглядами. Я не мог разобрать слов, не понимал языка, но словно чувствовал, что говорят они обо мне.

Я же сидел, плотно вжимаясь в ствол дерева – единственное, что осталось сейчас мне от мира, и глазел на этих шестерых, отчаянно пытаясь понять смысл их речи. Одна, очень высокая женщина, изъяснялась легким шепотом, совершенно неподходящим к ее виду. Мужчина, не менее огромный, рядом с ней молчал, только изредка кивал после очередной длинной фразы, в которой я четко слышал странный, словно знакомый свист. Он крепко сжимал плечо девушки, которая взирала на меня, слегка прищурившись, и временами бросала резкие, отдельные, будто трещащие слова. Еще один мужчина, полноватый, с веселой улыбкой, сопровождал каждую свою фразу булькающим смешком, а его речь до ужаса напомнила мне говор охранников или Марзока. За их спинами стоял еще один, жутко суровый, лица которого, казалось, никогда не касалась улыбка. От его внимательного взгляда мне было совершенно не по себе, словно он видел меня насквозь, все мое прошлое и даже будущее. Я поежился и, поспешив отвести глаза, посмотрел на его спутницу.

Она была ниже остальных, вся темная из-за нитей, которые ее составляли. В дорожном плаще, словно истрепанном временем, в свободной одежде, будто ей требовалось, чтобы она не мешала движениям. Длинный, какой-то очень тонкий меч в ножнах, она опиралась на него руками, изящно скрестив пальцы на рукояти. У молчаливого мужчины тоже было оружие за поясом, у девушки рядом и вовсе в руках человеческий череп, эти двое, честно сказать, пугали меня. Да что там, взгляд любого из них заставлял чувствовать, как по телу бегут мурашки. Но она… Ее внимательные, полностью черные глаза были наполнены спокойствием и какой-то радостью, словно я был ее сыном, которого она не видела много лет, а теперь повстречала вновь. Я не мог оторвать от нее взгляда: таким теплом, таким ощущением легкости наполнялось все мое существо, пока я всматривался в нее. Остальные замолкли и принялись наблюдать за нами двумя, я не видел ничего, кроме ее черных глаз, но ощущал их интерес каждой клеточкой тела. Женщина с мягкой улыбкой склонила голову и, не размыкая губ, произнесла:

– Марзок еето лая сиидэ. Отаалу шиэ ни вью орэ. Томэни.

Ее голос прозвучал, будто мои собственные мысли, будто я сам был этим голосом. Я вздрогнул, но почему-то подался ближе к ней. Мне жутко захотелось узнать, кто она, хотя бы имя. Суровый мужчина смерил меня внимательным взглядом, а после посмотрел на свою спутницу. Женщина усмехнулась, в один шаг преодолела разделяющее нас расстояние и нежно коснулась прохладной ладонью моей щеки.