Я улегся на кровать и довольно улыбнулся. Если человек, к которому меня везут, может сделать так, чтобы я видел эти разноцветные ниточки, если для этого важно, чтобы она была мастером и учителем, то пусть так. Все, что угодно, только бы иметь возможность видеть их снова.

Марзок подошел, укрыл меня одеялом и погладил по волосам:

– В Райледе ты будешь счастлив, Дэйшу. Уверен.

– С бабушкой и с тобой, – я сонно улыбнулся в искреннем восторге от того, что происходит.

– Я не живу в Райледе, мальчик, – усмехнулся Марзок. – Мой Дом зовется иначе.

Я приподнялся и уставился на него с болью и обидой:

– Ты меня оставишь? Просто отдашь ей и все?

– Нет, – он мягко улыбнулся, заставил меня лечь обратно и вновь поправил одеяло. – Я всегда буду рядом, Дэйшу. Обещаю.

– Почему я не могу жить с тобой? – мрачно спросил я.

– Тебе понравились Нити? – Марзок приподнял бровь.

– Да, но…

– Тогда выбирай, Дэйшу.

– Я не хочу выбирать, – я отвернулся к стене и обиженно добавил: – Не так.

– Придется, – хмыкнул Марзок. – Вся наша жизнь – череда выборов, мальчик. Иного пути нет. Ты еще слишком мал, но вспомни об этом. Однажды.

– Кто так решил? – Я снова сел и уставился на него. – Кто придумал, что мы вечно должны выбирать?

– Это воля богов, Дэйшу, – спокойно пояснил Марз. – Закон, по которому существует весь наш мир.

Я тяжело вздохнул и нахмурился. Не помню, о чем я тогда думал, но уверен, я определенно решил, что боги несколько злые, и у них странное представление о том, что правильно, а что нет.

– Если я буду жить в Райледе, я смогу видеть ниточки? – уточнил я, наконец.

– Да. – Марзок отвернулся.

– Но у меня не будет тебя? – мрачно добавил я.

– Я же сказал, что не оставлю тебя, Дэйшу. Разве этого мало?

– А Аливи? – Я улегся и зажмурился. – Она не станет ругаться на тебя за то, что ты будешь там?

– Она? – Марзок засмеялся. – На меня? Нет, мальчик, она сделает все так, как я скажу. Тут у нее точно выбора не будет.

– Почему? – спросил я, несколько даже успокоенный его словами.

– Потому что я – ее севойо, Дэйшу.

– Это значит, она должна слушаться? – сонно уточнил я, закрыл глаза и зевнул.

– Она знает, что это значит, – заверил Марзок весело. – Это главное.

Я устроился поудобней и снова зевнул. За окном все так же бушевала гроза, раскаты грома сливались с шумом придорожной таверны. Странно теперь вспоминать. Я не скучал по матери и отцу, не думал о своем доме там, на Западе. А вот потерять человека, которого знал всего несколько дней, остаться без него – боялся бесконечно сильно. Не уверен, насколько это правильно. Но для меня тогда это было самое очевидное из возможного. Да и теперь ничего, собственно, не изменилось.

Наш разговор крепко врезался в память. Иногда я задаюсь вопросом, связано ли подобное с первым знакомством с полным узором ткани мироздания, или причины в чем-то ином, но какая, собственно, разница? Тем более, что за всем моим восторгом от происходящего, лакомствами и новыми впечатлениями, короткая фраза Марзока, обещание всегда быть рядом, отчего-то ни капли не потускнела, не стерлась со временем и не потеряла значимости. По сути, для пятилетнего мальчишки, попавшего в огромный мир и впитывающего его со всем возможным любопытством, простая беседа ночью в придорожной таверне стала не менее значимой, чем любое другое, самое яркое воспоминание путешествия.

Этих воспоминаний была бесконечная череда, надо сказать. Запад с его широкими трактами, раскиданными в хаотичном порядке поселениями, какими-то мрачными, не слишком дружелюбными людьми. Мне казалось, Марзок довольно сильно напряжен происходящим, внимательно вглядывается и вслушивается, насторожен и суров. Это заставляло и меня вести себя тихо, не мешать, даже не задавать вопросов, пусть и хотелось почти безудержно. В основном я просто смотрел. На дорожную пыль, южные пейзажи, телеги и караваны, что встречались в пути. Запоминал запахи или звуки, голоса и фразы, смысл которых давно стерся, с интересом прислушивался к своему воображению и бесконечно ждал знакомства с Востоком.

На Западе нам встречались и маги. С ними Марзок словно позволял себе слегка расслабиться, разглаживалась морщинка меж бровей, взгляд становился спокойней и веселее. Если они попадались в тавернах, Марз сидел с ними подолгу, смеялся и разговаривал обо всем на свете. Они, казалось, тоже рады нашему общению. На меня поглядывали с интересом, а звучащее в диалогах слово «Райлед» заставляло магов весело улыбаться или довольно переглядываться. Особенно это касалось тех, у кого в глазах я видел непонятные фиолетовые искорки. Они звали меня маленьким союзником, даже покупали, временами, какое-нибудь лакомство и смотрели хитро, словно у нас была некая общая тайна, которую я вот-вот должен узнать. Столы, где мы сидели с магами, люди обходили стороной, а хозяева таверн всегда проявляли какую-то просто невероятную почтительность, которая даже в совсем юном возрасте вскоре начала вызывать у меня лютой отвращение. Это не оставалось незамеченным и случайными знакомыми. Марзок только посмеивался, а вот те люди с фиолетовыми искорками смотрели с сочувствием. Один даже бросил мне как-то:

– Молись Ассе, райлед, чтобы тебе не пришлось вернуться сюда после того, как начнешь плести Разум.

Тогда я не понял, что он имел ввиду, но эта фраза тоже запомнилась очень ярко. То ли оттого, что он назвал меня райледом, словно взрослого и на равных, то ли оттого, что прозвучавшая в его голосе тоска ясно дала мне понять, что Запад для таких как я – не самое приятное на свете ощущение. И молчаливая настороженность Марзока в дороге только подчеркивала, что второе – вполне вероятный вариант.

Совершенно необыкновенные чувства вызвало во мне место, которое Марзок назвал перевал Хэд. Сама дорога не слишком отличалась от прежней, разве что две огромнейшие, желто-зеленые горы показались невероятно красивыми. Мы переночевали тогда еще на Западе, в большом, странно чистом и аккуратном трактире, и выдвинулись в путь на восходе. Солнце освещало перевал яркими всполохами, ложились глубокие тени на трещины в камнях, голосили птицы. Это все было завораживающе и необычно, будто передо мной распахнулись ворота в иную реальность, но куда более странными оказались ощущения. Откуда пятилетнему мальчишке было знать, что мы пересекаем границу Востока, что именно здесь начинается место, которое Марзок назвал с неделю назад моим домом? Конечно, я понятия об этом не имел. Только вот чувство, очень похожее на то, когда мать нежно сжимала мои ладони, поглотило меня целиком. Я напрягся и уставился перед собой, даже дышать старался через раз, впитывая момент знакомства с Востоком всем своим существом. Теперь, именно теперь я бесконечно четко ощутил, что я дома.

– Вей саат, – прошептал я, сам не понимая, почему и зачем именно на этом языке.

Марзок остановил коня, легонько обнял меня за плечи и, наклонившись, тихо сказал:

– А вот теперь: мийотто ли вей саат, Дэйшу.

Я оглянулся через плечо, встретился с его взглядом, таким теплым, полным нежности, и счастливо засмеялся. Никогда прежде мне не было настолько хорошо и спокойно, как теперь, честное слово.

Мы двинулись дальше. Навстречу удивительному миру, который принял меня, кажется, с какой-то собственной радостью. И последние воспоминания о Западе, родителях, доме и саде, потеряли в памяти некую значимость, стали словно тусклыми и… не то, чтобы совсем неважными. Скорее, просто приятными, но будто неинтересными, чуждыми. Я понимал уже тогда, что скучать не стану вовсе. Что благодарен за яблоки в меду, прогулки до пристани, папино внимание и даже ту непонятную, непривычную мамину ласку. Что не желаю этого забывать. Но оно кончилось, и я, несомненно, был в восторге от того, что все вышло именно так. Нормально ли подобное для пятилетнего мальчишки? Нет, уверен, что нет. Да и для любого возраста, наверное, ненормально совершенно.

– Ты говорил: Райлед мой Дом, – осторожно произнес я, когда мы переехали перевал. – Моя новая семья. Разве мы уже приехали?