Сима тут же встает. Усталость и страх как рукой сняло. Тамила заперла ее на ключ! Раньше было всякое, но такого еще не было.

– Откройте! Выпустите меня! – Сима стучит в дверь. Колотит ладонями, но звуки слишком слабые. Ее не услышат. А если услышат, будет только хуже. Но выхода другого нет. Ведь взаперти она не сможет искать отца и вообще умрет здесь без еды, хотя еда всегда ее мало волновала.

– Пожалуйста, откройте! – Сима плачет все сильнее. – Папа! Папочка, забери меня отсюда!

От бессилия она падает на пол. Подползает к кровати и утыкается лицом в пыльную перьевую подушку.

Проходит совсем немного времени, как дверь открывается.

– Вот, я принесла тебе ужин, – сухо говорит Тамила. Сима слышит звук тарелки о деревянную поверхность стола и еще больше зарывается лицом в подушку.

– Ты что, меня не слышишь? – Тамила грубовато берет ее за руку.

Сима вся передергивается от ее прикосновения. Забирается на кровать, отползает в угол. Натягивает на себя старенький рваный плед. Сегодня Тамила в ударе. Неизвестно, чего от нее ожидать еще.

– Я тебе говорила, что тебе надо срочно что-то менять, – говорит та. – Твои глупые иллюзии, выдумки твои доведут тебя до смерти.

– Это не выдумки, мой папа скоро за мной придет, – лепечет Сима, с трудом перебарывая страх. – И он накажет вас за все, что вы делаете.

– Твой отец не придет за тобой, – жестко говорит Тамила. – И ты это знаешь. Забудь об этом.

На тумбу с тяжелым звоном падает ключ. Тамила хлопает дверью. Вся комната будто содрогается после ее ухода.

На столе остывает каша. Сима не может есть, ее колотит и знобит. Она скручивается клубочком в самом углу кровати и незаметно для себя засыпает.

Просыпается посреди ночи и не сразу может сообразить, где она. Слишком темно в комнате, когда обычно светит фонарь с улицы или полная луна. Всегда ночью не так уж темно, не бывает такого полного мрака, как сейчас. Почему так? Темноту будто можно потрогать руками. Сима пытается. Ее рука наталкивается на что-то твердое.

Наверное, это сон. Рядом сидит Тамила, нет сомнений. Это она. Это ее фигура, странно молчаливая и до ужаса узнаваемая. Ее рука – настоящая. Нет, это не может быть правдой. Почему она теперь здесь еще и ночью? Неужели теперь она пытается проконтролировать ее сон?

Тамила сидит недвижимая, как статуя. Сима закрывает глаза и открывает. Может, это обман зрения и сквозь остатки сна что-то мерещится… но нет. Фигура остается. Сима снова ее трогает. Даже пытается сдвинуть с кровати. Никакого результата.

– Помогите… – почти беззвучно начинает она. Сима никогда бы не позвала на помощь, чтобы не привлекать внимания, чтобы ее не выгнали, как грозились… Но это что-то страшное и необъяснимое. Она просто не может быть одна в этой комнате, когда на кровати сидит какое-то подобие Тамилы.

– Помогите! – кричит она, когда Тамила вдруг оживает и начинает шевелиться. – На помощь!

– Тихо! Тихо ты, – Тамила пытается закрыть ей рот рукой. Сима ничего не понимает. Отталкивает ее руки, начинает метаться по постели. То, что до этого она держала в себе, копила и несла, не показывая никому, вдруг прорывается со страшной силой.

– Прекрати! Замолчи сейчас же! – ее тормошат. Какие-то люди, много людей. И Тамила тоже с ними. Поэтому Сима не может успокоиться.

– Вот истеричка! Весь дом всполошила.

– Это я виновата, – слышит она сквозь шум знакомый хрипловатый голос. Довольно громкий, с характерными нотами, потому что он перекрывает все остальные голоса. – Я решила остаться с ней, ей было плохо… Не трогайте ее, ей просто нужно отдохнуть.

– Я не хотела, правда, – Тамила хмуро бормочет себе под нос, собирая рабочий инвентарь в свое привычное рабочее утреннее время. Сима просто лежит. Нет сил встать. Следит за Тамилой, ее движениями. В них нет ничего опасного, как и в ней самой. Почему-то ночью все казалось искаженным, наводило ужас. Теперь мрак рассеялся, но воспоминания остались. Тамила может и сегодня гнаться по коридору в темноте, а потом запереть дверь подсобки на ключ.

Сима слабо протягивает руку и берет ключ. Сжимает его и прячет рядом с собой. Это все, что она может.

– Ты мне не веришь? – Тамила, проследив за ее манипуляциями, подходит к кровати. Ее взгляд тревожный и совсем не злой. Сима вся сжимается под одеялом. Закрывает глаза, чтобы не видеть. Иначе снова будет плакать, как-то тягостно на душе рядом с этой женщиной. Постоянно. И не только из-за ночного происшествия, а вообще.

В комнату врывается сквозняк – совсем как вчера. Сима садится на постели. Тамила ушла работать, а в дверях стоит пожилая воспитательница.

Сима медленно встает, не попадая ногой в домашний тапочек. Почему-то ее приход настораживает – сюда обычно никто не приходит за исключением Тамилы или медсестры для ежемесячной проверки здоровья.

– Доброе утро, Клавдия Ивановна, – Сима здоровается, всматриваясь в нее и пытаясь найти ответ, почему эта женщина пришла сюда, почему она так строга и серьезна?

Воспитательница не отвечает на приветствие. Ее брови ползут вверх, а потом резко надвигаются на глаза.

– Вряд ли оно доброе, – говорит она. – Для тебя.

– А… что случилось? – Симу тянет снова присесть на кровать, так сильно начинают дрожать колени, но она терпит.

– Директриса решает вопрос с твоим переводом, – Клавдия Ивановна поправляет очки. – Никто здесь больше не хочет заниматься тобой.

– Все так плохо? – Сима сжимает ключ так, что он вгрызается в ладонь корявыми зазубринами. – Разве я кому-то здесь мешаю?

– Да, мешаешь, – с нажимом говорит та. – Ты снова полночи билась в истерике, я как раз дежурила. Мы не могли тебя успокоить. Извини, но мы не можем держать в нашем приюте неадекватных детей.

– Но я…

– Только не говори, что тебе опять что-то приснилось, – воспитательница жестом останавливает Симу, которая собиралась сказать, что истерика была не без причины.

– Не приснилось, просто я… – Сима опускает голову. Все равно не поймут.

– Не оправдывайся, не поможет, – Клавдия Ивановна проходит в комнату, брезгливо осматриваясь. – Я сделала все, что могла. Тебя не отправят в режимный детдом, как собирались. Все же ты не преступница, есть дети и похуже. Идет речь о твоем лечении, о серьезном лечении.

– Меня не нужно лечить, – Сима вздрагивает, вспоминая одну из больниц, куда ее положили без ее согласия. – Я здорова!

– Если это действительно так, ты еще можешь доказать, что с тобой все в порядке, – говорит Клавдия Ивановна. – Мне удалось выбить у директрисы еще одну рекомендацию тебе для устройства на работу.

Она протягивает листок. Сима берет его обеими руками, садится. На нем адрес и несколько слов о ней. И печать.

– Там нужно убирать офисы, между прочим, престижная работа для сироты, – откашливается воспитательница. – И не смей никому рассказывать бредни про своего отца. Это твой последний шанс. Если тебя возьмут, детдом поможет тебе решить вопрос с жильем – будешь оплачивать комнату в общежитии, там глядишь, и нормальным человеком станешь.

– Я не могу, – через пару секунд замешательства говорит Сима, протягивая обратно листок. – Не могу, – повторяет она, мотая головой. – Я не сирота.

– Хорошо, – Клавдия Ивановна смотрит на нее со скрытой насмешкой. – Но где же твой отец? Почему он до сих пор тебя не забрал из этих ужасных условий? – она обводит взглядом комнату-подсобку.

Сима молчит. Не сосчитать, сколько раз ей говорили что-то подобное.

– Он не отказывался от меня, – бормочет она. – Нет посмертной бумаги. Где его могила? Я не знаю. Поэтому он жив, я верю. Иначе я бы забыла его и не помнила его лицо.

– Именно сиротам предоставляются прекрасные вакантные места, – воспитательница собирает в кулак все свое терпение – это заметно по слегка подрагивающим бровям и чеканной речи. – Но тебе больше нравится обманывать себя, меня, всех! И жить в своем придуманном мирке.