– Сима с самого детства живет в приюте, – говорит Олег. – Ее мечты найти отца можно понять. Мне очень ее жаль, но я не знаю, как ей помочь – к тому же у меня она помощи не просила.

– А я, значит, удостоился, – фыркает Назарий и отворачивается. – Знаешь ли, у меня своих проблем хватает.

Олег молчит.

– Чтоб ты понимал – мне надо вернуться, забрать Алену и отвезти ее полумертвую домой, – Назарий смотрит на часы на башенке напротив. Жаль, что он не может остаться и говорить с Олегом о разном до самого утра. На нем висит этот противный долг, и он его исполнит, иначе Фролычу не поздоровится.

Назарий, досадливо махнув рукой, встает с лавочки и один возвращается в ненавистное заведение, где даже мысли о нежных и чистых девушках стыдливо заматываются в невесомый саван и разлетаются прочь.

Назарий оглядывает старую, треснутую в нескольких местах кирпичную стену четырехэтажки, в которой он был множество раз. Сначала – просто чтобы помочь Фролычу дойти до кухни, принести ему продуктов, лекарств и всего, что ему нужно. А позже – чтобы просто побыть здесь в тишине, поговорить с человеком, который его понимает. Этот дом – роднее отчего. Но теперь Назария грызет тревога: Фролычу не помогут ни лекарства, ни еда, ни гроши за работу от скряги-папаши, если он окажется на улице.

Назарий сам отпирает дверь ключом, дубликат которого он сделал давно, чтобы беспрепятственно приходить сюда, когда ему вздумается. Отец об этом, естественно, не знает. У него тоже есть ключ, и он может нагрянуть к Фролычу в любое время – так было всегда, начиная с самого первого дня их знакомства.

Тот день… Его сложно забыть. Назарию тогда было лет пять или шесть, но он все хорошо помнил, помнил день, который ярким кроваво-красным пятном запечатлелся в нем. Отец, ничего не объясняя, взял его с собой, как будто захотел уделить ему внимание, что бывало крайне редко с того момента, как ушла мама. Он посадил его в машину и всю дорогу хвастал, как ему удалось найти отличное решение, чтобы обойти конкурентов и показать себя в выгодном свете перед партнерами и клиентами, о которых он только и говорил. Он решил превзойти все социальные программы – скидки, бонусы, помощь малоимущим и прочее-прочее. Чем же? Тем, что забрал умирающего человека без документов и прописки из больницы и поселил его в отдельной квартире, которую купил для этой цели. Конечно, папаша впечатление произвел, еще и какое, ведь он специализировался на строительстве новостроек и частных домов. Своим поступком он продемонстрировал небывалую щедрость, хотя на самом деле этим и не пахло. Речь шла о деньгах. Об очень больших деньгах. И Фролыч был лишь приманкой для них.

То, что он повел Назария к Фролычу – это было конечно ошибкой. Ведь отец не знал, чем это обернется потом. И что Назарий рано или поздно решит разрушить все его меркантильные планы и освободить несчастного человека из-под его гнета раз и навсегда. Что он давно уже вынашивает эту мысль, просто пока еще не знает, как это сделать…

***

Когда Назарий впервые увидел Фролыча, тот лежал на диване, отвернувшись к стене. Одну руку он закинул за голову, а вторая лежала на нем и бросалась в глаза – в ней не хватало небольшой части, и тот обрубок выглядел незажившим куском мяса. Назарий невольно вздрогнул и попятился к отцу, но тот грубо оттолкнул его. Назарий опустил глаза, стараясь не смотреть на страшную руку.

На посторонние звуки лежащий медленно повернулся.

Такого кошмара Назарий не видел никогда ранее. Лучше бы он так и стоял с невежливо потупленными глазами. Ему хотелось кричать, плакать, бежать из этой комнаты, но отец крепко держал его за плечо, и все это было невозможно. Только внутри что-то сильно болело, давило и рушилось. И голос отца звучал тяжелым набатом: он что-то заливал о масштабах своего великодушия.

Назарий почти не спал в ту ночь. Он слишком быстро повзрослел – хватило одного дня, когда увидел страшное лицо в кровавых, будто вывернутых наружу полосах. И глаза, темно-синие, глубокие, потемневшие от боли. За что, почему? Не было ответа. Назарий не знал, видел ли тот себя в зеркало, но глаза этого человека говорили о том, что в его жизни есть что-то еще более страшное, чем его внешность.

У Фролыча не было ничего, даже документов. Он медленно умирал, больница отказалась обслуживать бомжа. Отец ждал, пока тот откинется, чтобы продать квартиру – акция сделала свое дело, отшумела и затихла. Больше Фролыч ему не был нужен.

Назарий это знал. И почти против своей воли брал ключи и уходил втихаря в эту квартиру. Ему очень хотелось, чтобы Фролыч выжил вопреки всему и позлил этим отца. Ведь он был еще совсем молодым, но в то же время по-стариковски застылым, обездоленным. Он почти сразу так и представился – Фролыч. Назарию это понравилось. Эта кличка сделала страшного, на первый взгляд, человека каким-то домашним и даже милым.

Назарий подавал ему еду, приносил таз с водой, чтобы тот мог умыться, и чтобы эти страшные раны поскорее зажили. А сам садился рядом с ним на кровать и подолгу рассказывал обо всем – о школьных делах, маленьких радостях, смешных событиях, про Олега и их нерушимую дружбу, о том, как ему несправедливо поставили двойку… Много всего говорил. Только об отце не говорил ничего, будто его и не существовало.

В эти минуты отцовский гнет его не беспокоил. Он казался таким далеким и чужим, что на душе становилось легко и привольно. Назарий по детской наивности позволял себе помечтать, что на самом деле это его дом, а Фролыч – не чужой человек, а самый настоящий папа, спокойный и совсем не злой. Что он просто попал в какую-то передрягу, выбрался из нее героем и остался со всеми этими шрамами, которыми можно только гордиться – а как же иначе? Назарий охотно проводил с ним все свободное время, делал здесь уроки, слушал пояснения Фролыча, который, должно быть, образцово учился в школе и мог помочь по любому предмету. Назарий часто сидел, прижавшись к его плечу, и подолгу слушал то, что он говорит своим хриплым глубоким голосом. И поражался, почему все люди не могут быть нормальными, хотя бы просто не кричать, а объяснять то, что не понятно.

Назарий все больше и больше не хотел, чтобы тот умирал. Да что там, ему становилось тоскливо, страшно и одиноко от одной только мысли…

И Фролыч не умер.

Отец рвал и метал, когда тот пошел на поправку. Грозился, что больше не будет снабжать его продуктами или попросту выгонит. У Назария все холодело внутри от его слов. Но потом отец узнал о Фролыче нечто, из-за чего вмиг передумал от него избавляться.

Что отец сделал дальше, страшно и говорить. Стыдно, мучительно стыдно иметь такого отца. Об этом знал только Назарий и Олег, которого он посвящал во все дела. Они вместе долгое время продумывали план спасения для теперь уже их общего старшего друга, но за последний год на Олега навалилось так много всего, что Назарий остался один на один с этой проблемой.

***

Не удивительно, что Фролыч не отдыхает. Он сидит в большой комнате и творит.

Назарий останавливается на пороге, глядя на привычный ему процесс. Нет, так продолжаться дальше не может.

Отрешенный взгляд Фролыча обычно направлен внутрь себя. Но когда он работает, его взгляд становится диким, единственная левая рука с пальцами безудержно двигается, волосы взметаются от резких движений. Именно в эти минуты он живой, настоящий. И сейчас он словно вырывает из души окровавленные куски своего прошлого. Он становится как будто бы счастлив, хотя, на первый взгляд, это невозможно…

А потом его труды отдаются на суд людям, которые уважают мастера, восхищаются глубиной его мысли, виденья, его талантом… но да что в этом толку. Ведь Фролыч не слышит всех этих восторженных слов, не видит сияющих глаз. А деньги, колоссальные заслуженные деньги забирает себе негодный человек и имеет наглость раздуваться от гордости, что получил легкую наживу.