— Олух! Как по городу пойдем?
— Подумаешь. Спрячу под курткой… А о чем ты хотел говорить?
Да, это главное. То, от чего никуда не уйти.
— Сядем… вон там.
У кирпичной стены был широкий выступ, в полуметре от земли. Петька расстелил на нем куртку. Сел. Опустил с рук ненаглядного Кыса. Тот улегся ему на сандалии.
Я сел рядом.
— Петушок…
Он посмотрел с ожиданием новой беды:
— Что-то опять случилось, да?
— Да.
3
Я рассказал ему все о Конусе и катапульте.
Петька молчал, колупая на колене коросточку.
— Вот так, Петушок… Никуда нам от этого не спрятаться. Судьба.
Он съёжился, прошептал:
— Почему она такая? Судьба… Почему не дает нам, чтобы вместе?
— Вернусь, и будем вместе. Тогда уже точно.
Петька сказал беспомощно:
— Я не думаю, что ты вернешься. И ты сам так не думаешь.
— С чего ты взял?! — старательно возмутился я — А вот взял… Я понял, что, если мы далеко друг от друга, ничего хорошего не случается.
— Глупости.
— Не глупости… Пит, возьми меня с собой.
— Ты что, сдурел?
— Я ведь уже не маленький…
— Не в этом дело. Катапульта — она как маятник в Пространстве. Качок туда, качок обратно. И запас энергии на одного человека. Если двое — на обратный ход не хватит, оба останемся там…
— А если… что-то случится и ты останешься там один? Тогда я как?
— Не надо, Петух… Ты же хотел самостоятельной жизни. Недаром ушел на «Розалине»…
— Но я же не ушел, вернулся! Затем, что ли, чтобы опять врозь?…
— Но тут уж ничего не поделаешь.
Он сник:
— Да, я понимаю.
Лучше бы уж ругался и спорил.
— Это ведь еще не сегодня, — беспомощно сказал я. — Будет еще подготовка, то да сё…
Он кивнул, не поднимая головы. Потом вдруг попросил:
— Покажи хоть эту чёртову катапульту. Какая она?
— Ты же видел! Тогда, в поезде…
— Я не помню…
Я достал «секундомер». Индикатор мигал рубиновым глазком.
— Дай, — шепнул Петька.
— Только без фокусов. Ничего не нажимай.
— Что я, сумасшедший?
Впрочем, был тайный предохранитель, о котором Петька не знал, поэтому я не боялся. Даже демонстративно стал смотреть в сторону.
… Как он сумел отколупнуть крышку, поддеть ногтем тот самый лепесток и нажать головку?!
Похожий на кузнечика зуммер резанул меня по нервам пуще громкой сирены. Я рванулся (Кыс перепуганно вскочил). Выхватил у Петьки катапульту.
— Идиот! Ты же ее запустил!
Он глупо мигал.
— Разве нельзя остановить?
Остановить! Мчащийся по склону тысячетонный шар! Летящий под откос поезд! Ракету на взлете!..
Хотя ракету можно взорвать сигналом с пульта, а здесь… Здесь — ничего! Пространство уже начало сворачиваться в бесконечно длинный смерч со стержнем из абсолютной — внепространственной — пустоты. И скоро этот смерч втянет меня — неумолимо и мгновенно.
Через три минуты.
Лишь бы не зацепило Петьку!
Не нужна была темпоральная коррекция. Мысли и так выстраивались четко и стремительно.
— Петух, слушай! Это приказ! Ты сейчас немедленно отправишься к отцу Венедикту. И будешь слушаться его во всем. Позвони Юджину. Скажи: Питвик ушел раньше срока! Так получилось, случайно… Я вернусь. За секунду там со мной ничего не случится. Я мгновенно пущу обратный ход, если увижу опасность.
— Пит, прости…
— Хорошо, прощаю. Не в этом дело. Теперь — к отцу Венедикту. Сию секунду! Ты не должен быть здесь: может задеть антитемпоральным эхом. Или утянуть совсем…
— Хорошо, — понуро отозвался Петька. И встал. — Давай тогда… попрощаемся.
— Давай. Но быстро.
Он вроде бы хотел обнять меня. И вдруг испугался:
— А что у тебя на руке?
— Где?
— Вот!
Холодный браслет плотно и беспощадно сжал мне кисть.
— Негодяй! Отпусти!
— Как? — сказал Петька со счастливым облегчением.
— Что ты наделал, идиот?!
— Еще две минуты. Давай сядем. Здесь подходящее место — между двумя стенами.
— Вдвоем мы не сможем вернуться!!
— Ну и фиг с ним, с возвращением, — сказал он с усталой беспечностью. — Может, там ничуть не хуже, чем здесь.
Я обессиленно сел, потянув Петьку за собой. Он плюхнулся рядом. Кыс потерся мордой о его ноги.
— А тебе нельзя, — объяснил Кысу Петька. — Никак нельзя. Ты — третий. Да и мало ли что. Вдруг там не приспособлено для котов. Ты, Кыс, иди. Иди, мой хороший. Иди к Китайцу, это недалеко. И живи у него… Слышишь? Иди к дяде Кию и Дайке. Я кому сказал! Ну!!
Кыс, оглядываясь, пошел. Морда с зелеными глазами была у него грустная и удивленная. Потом он обиженно дернул изогнутым кончиком хвоста и скрылся в чертополохе.
Петька вдруг всхлипнул:
— Жалко Кыса!..
Ни себя, ни меня ему не было жалко.
Я так ему и сказал:
— А себя не жалеешь? И меня, дурака, заодно…
— Да ну… Все обойдется.
Слава богу, он не понимал до конца, что случится через две… нет, уже через одну минуту.
Впрочем, я и сам-то, кажется, не понимал. По крайней мере, страха не было. Только слабость и ощущение той спокойной беспомощности, когда знаешь: ничего-ничего-ничего нельзя изменить…
Можно только сидеть, слушать тишину и ждать. Но в ожидании этом не было тоскливого томления. Так, усталость…
Петька привычно, как в прежние времена, приткнулся ко мне.
— Дурень ты… — вздохнул я.
— Конечно, дурень… Но ты не бойся: хуже смерти ничего не будет.
— Это уж точно…
— А душа, она ведь все равно бессмертна… Только знаешь что?
— Что?
— У нас, по-моему, одна душа. А если две, то когда мы… растаем, они все равно сольются в одну.
— Не хочу я сливаться с такой шпаной и обормотом…
Петька ласково засмеялся и удобнее устроился у меня под боком.
Я прикрыл глаза.
Звенела тишина. Вернее, звенел в ней тихий зуммер катапульты. Я слушал его с новой мыслью, с новой догадкой о спасении! Почему же, почему не пришла мне сразу самая-самая простая мысль?! Что это было — затмение, помрачение ума? Ведь стоит закинуть катапульту за двадцать шагов — и она сработает вхолостую, без нас!
И все же в какой-то необъяснимой роковой расслабленности я сидел еще секунды три. Что меня держало?…
А когда я размахнулся, чтобы швырнуть катапульту, она исчезла из пальцев.
Исчезли и наручники.
Вместо эпилога
Патефон в ромашках
1
Итак, наручники исчезли. Катапульта тоже.
А больше ничего не случилось.
Только бетонный забор, что серел перед нами, оказался теперь из досок. Но, возможно, таким он здесь и был, я точно не помнил.
Мы с Петькой посмотрели друг на друга. Потом себе на руки. Потом снова друг на друга.
Петька встал. Потянул из-под меня куртку.
— Пошли.
Я тоже встал.
— Выходит, ничего не случилось, Петушок…
Он глянул удивленно. Однако согласился:
— Конечно… А что должно было случиться?
«Ох и вредина!» — подумал я. Но без досады, лениво так.
Мы пошли между складом (который был вроде бы и не склад, а заброшенная кирпичная мельница) и забором. Тропинка вывела нас на пустырь, широкий, как луг. За ним поднимался наш город со знакомыми колокольнями, башнями, арочными мостами над Большими Оврагами (по мостам вверх-вниз бежали цветные вагончики).
На пустыре вперемежку росли луговые цветы и сорняки. Было много мелких ромашек. Тихо-тихо плыли в воздухе невесомые шелковые пауки — семена белоцвета. Я вдруг увидел, какое синее над этой поляной и над городом небо. И в нем поднимались башни-облака из неподвижных белых клубов. Этакие округлые сахарные головы космического масштаба. Но они не заслоняли синеву и солнце, которое почему-то опять стояло высоко.
Петька держал куртку на плече. Он взял меня за руку. Тропинка исчезла, и он раздвигал траву своими петушиными коричневыми ногами. Смотрел на облака. Потом вдруг сказал:
