— Я ни разу не нарушал честного слова, — обиженно отозвался мальчик.

— Ну и… пошли, — сказал Андрюшка.

Они взяли мальчика за локти твёрдыми горячими пальцами. Повели сквозь сухую траву, торчащую у стены…

Скоро под ногами оказались крутые ступени из холодного ноздреватого камня. Пахнула навстречу влажная землистая прохлада. С глаз убрали повязку.

Подземная комната была похожа на внутренность перевёрнутой ступенчатой пирамиды. Высокие брусчатые ступени уходили вниз и смыкались квадратом вокруг небольшой площадки. Там, на площадке, горел ярким светом круглый корабельный фонарь. Кажется, масляный. Он снизу вверх бросал жёлтые лучи на мальчишек и на камни.

Мальчишек было человек семь. Они сидели на средних ступенях. Сидели, как люди, которые у себя дома. И удивлённо смотрели на мальчика.

— Вот… — произнёс Андрюшка с виноватой ноткой.

— Шпиона привели, — разъяснил Лётчик.

— Я не шпион, — сказал мальчик.

На него смотрели молча.

Среди сидевших только трое были в лицейской форме. Остальные кто в чём. Это и понятно, если говорить по правде. Морской лицей уже не был морским лицеем. Старшие ребята — курсанты в штурманских куртках с якорями — ещё изучали навигацию и морское дело, проходили практику на рыболовных и пассажирских судах, а потом получали капитанские свидетельства. А младшее отделение давно превратилось в обыкновенный приют. Сюда направляли мальчишек, оставшихся без родителей во время военных стычек между Берегами. Подбирали тех, кто бродили по дорогам беспризорные и голодные. Впрочем, были и такие ребята, которых привезли родители — некоторые отцы и матери думали ещё, что здесь ребята получат профессию и «научатся порядку».

В казематах, переделанных под спальни для четырёх человек, теперь жили по десятку и больше. И вместо полусотни младших воспитанников — подтянутых, знающих устав мальчиков, одетых в блузы с голубыми воротниками, — на крепостной двор каждый день после занятий вываливалась кипящая и пёстрая мальчишечья толпа.

Отец мальчика говорил:

— Рынок, а не школа. Как можно их учить, если даже не помнишь всех по именам? Да многие и не отзываются на имена, привыкли к прозвищам…

Сюда попадали мальчишки с обоих берегов. Они сколачивались в группы наподобие маленьких партизанских отрядов. Между отрядами шла скрытая, но постоянная война. Иногда она вспыхивала короткими кровавыми схватками, в которые боялись вмешаться учителя и надзиратели. Дрались обычно младшие. Между старшими вражда была сдержанной. Зато у старших случались дуэли — честные и жестокие. Потом курсантское отделение перевели из форта в казармы береговой охраны и дуэльный обычай перешёл к младшим. Однако здесь обошлось без крови, и скоро всякая стрельба прекратилась.

Рассказывали, что Музыкант отказался стрелять в противника и бросил на камни пистолет.

— Трус! — сказали ему и те, кто были за него, и те, кто были против.

— Мы тебе знаешь что сделаем в спальне… — сказали те, с кем он жил в одном каземате.

— Дурачьё, — сказал Музыкант. — Был бы я трус — не отказался бы. Мне в него пулю всадить — дело не хитрое… — Он кивнул на щуплого гордого мальчишку, которым стоял на другом конце площадки, спрятанной в прибрежных скалах. — А умирать легко? Кто-нибудь пробовал? Хоть разок? А? Давайте постреляем друг друга, а они пусть радуются.

— Кто «они»? — спросили его.

— Вот и я хочу знать — кто? Из-за кого вы все здесь? Кто стравливал Берега? Кому это было надо? И зачем? Ведь никто даже не знает, за что воевали…

— Тебе не понять, ты сам не знаешь, с какого ты берега, — сказал старший из мальчишек.

— Я знаю, с какого берега. С хорошего, — сказал Музыкант. — Там у нас…

Но тут все услышали странные звуки, будто кто-то захлёбывался и кашлял. Это на другом конце площадки щуплого мальчишку тошнило от запоздалого страха смерти.

— Сопляки, — сказал Музыкант, хотя многие были старше его. Поднял и бросил в море пистолет. На глубину.

— Пистолет-то не твой, чего кидаешься, — хмуро сказал старший мальчишка.

— Вы же храбрые, достаньте, — презрительно ответил Музыкант. — Прыгните вон оттуда! — Он показал на скалу, напоминавшую шахматного коня. Высота была метров десять. — Ну?..

Он посмотрел на каждого по очереди, сплюнул и полез по каменной «гриве коня». И сверху прыгнул. Прыгнул, не сняв свою странную форму с непонятными нашивками и потрёпанным аксельбантом.

Пистолет он, правда, не нашёл. Но он прыгнул…

Впрочем, кто знает? Может быть, это был просто рассказ. Про Музыканта много чего рассказывали. Он появился в лицее прошлой весной — сумрачный, молчаливый, ничего не знающий. Не знал даже, с какого он берега, и это было совсем невероятно. А может быть, он что-то скрывал… Был он нелюдимый, но не злой. Часто насвистывал что-то и за это получил своё прозвище. Про свою голубую форму — откуда она и почему такая — он коротко сказал однажды: «Вы же сами говорите, что музыкант. Значит, музыкантская…»

Его пробовали дразнить. Он отбивался коротко и умело. Нашлись такие, кто нападал на него на одного целым скопом. Тогда он завёл друзей — среди тех, кого часто обижали. С ними он был тоже молчалив, но ласков. А их — недавно ещё самых слабых и затюканных — теперь опасались трогать.

Того мальчишку, противника по незаконченной дуэли, он тоже, говорят, взял в свою компанию… Если, конечно, всё это не выдумки, если дуэль и прыжок со скалы были.

Но выдумки это или нет, а с той поры вражда в лицее стала утихать, мальчишки будто устали от неё. Население спален скоро перемешалось, часто в одном каземате сходились теперь ребята с левого и с правого берега.

Это почему-то не нравилось новому директору по прозвищу Чуф. Но он ничего не мог поделать. Мальчишки не признавались, кто с какой стороны, врали надзирателям. Чуф дёргал кадыком и морщился: он был сторонником чёткой дисциплины, а враньё, несомненно, растлевало воспитанников…

Обо веем этом быстро и сбивчиво вспомнил мальчик, когда увидел среди ребят Музыканта.

— Почему вы решили, что он шпион? — спросил Музыкант и глянул из под тёмных волос.

— Я не шпион, — опять сказал мальчик.

— Помолчи, — одёрнул его Лётчик и доложил: — Он подслушивал у щели.

— Да не подслушивал я! — громко сказал мальчик. Ему стало обидно. — Вовсе я не шпион? Это взрослые бывают шпионы, а мне зачем?

— Он сын учителя, — задумчиво проговорил курчавый мальчишка. — Небось думал заложить нас папаше.

— Ничего подобного! Папа терпеть не может доносчиков!

— Вообще-то правда, — сказал ещё один из мальчишек, остролицый, светленький, в оранжевой майке. — Его отец — ничего дядька… Ладно, ты не бойся.

— А я и не боюсь. Что вы мне сделаете? Отлупите? Если я шпион, это вам не поможет… Замуруете здесь навеки? — Он глянул с насмешкой.

А они смотрели на него серьёзно, без самых маленьких улыбок. Будто что-то решали. Мальчик вздрогнул. Он вдруг ощутил, что сейчас не совсем игра. Вообще не игра. Он знал, что среди лицейских мальчишек есть всякие. Есть и такие, что прошли во время партизанских стычек огонь и воду. Видели, как убивают, и, кто знает, может быть, и сами стреляли в живых людей. Такие могут, наверно, и замуровать…

Нет, эти не могут. Андрюшка не может. Музыкант не может. И вот этот, в оранжевой майке… И вот тот — в жёлтой рубашке и с жёлтыми соломенными волосами. У него хорошее имя — Денёк.

Денёк сказал:

— Говоришь, не подслушивал. Тогда скажи, пожалуйста, что делал у щели?

Ящерка беспокойно шевельнулась в кармане. Может, хотела выручить мальчика? И мальчик решился. Он высадил ящерку на ладошку.

— Вот… Я гонялся за ней. Мы играли…

Ребята повскакали со ступеней. Окружили мальчика. Навалились на плечи друг другу, кто-то поднял над головами фонарь.

— Ух какая… — ласковым шепотом сказал курчавый мальчишка.

— Это геккон, — определил Денёк.