Конечно, все кинулись посмотреть на доказательство. На листе были наклеены вырезанные печатные буквы. Они складывались в строчки:

Э с л и в ы з а в т р а в 1 2 ч а с о в н е п а л о ж и Т е 5 т Ы с р у Б п о Д к а м и н ь н а б и р и г у П и т у х о в к и В а с ж д ё т у ж а с н а я г и б и л ь и р а з о р е н и Е ! К а м и н Ь с с е р ц е м г д е б и с е т к а в н и з у д ы р а . П а л а ж и т е и с р а з у и д и т е п р о ч . К а с м и ч е с к и й м с т и т и л Ь .

– Вчера перед полуночью это письмо было брошено в окно кооператору Лошаткину. Вместе с камнем, – пояснил Кутузкин.

Кто-то неуверенно хихикнул. Профессор Телега странно помычал, словно загонял внутрь неуместный в этой ситуа­ции смех.

– Гражданин младший лейтенант Кутузкин… виноват, Кутузов. Понимаю ваше похвальное стремление разобла­чить опасного злоумышленника и оставить след в героиче­ских летописях органов внутренних дел. Не понимаю дру­гого. Какая связь между этой бредятиной и мною?

– Прямая, гражданин Телега! Вы не станете отрицать, что две буквы в слове “паложите” вырезаны из вашего лич­ного бланка? Я сверил! Образцы всех бланков у меня име­ются!

Профессор пригляделся.

– Ну и что?! Мало ли кто мог таким бланком восполь­зоваться!

– Но это же не газета и широкого распространения не имеет!

– Да я постоянно на этих листках записки пишу!

– Разберемся, – сказал младший лейтенант. – Пройдёмте…

– Я, лейтенант Кутузов, на таком же бланке напишу вашему начальству жалобу, что вы меня оскорбили…

Младший лейтенант Кутузов не хотел жалоб. Он вооб­ще не хотел, чтобы начальство знало об этом деле заранее. Он мечтал раскрыть преступление сам и повысить свои авторитет в славных милицейских рядах (профессор до­гадался правильно). Поэтому Кутузкин сказал менее ре­шительно:

– Не передергивайте факты, уважаемый Егор Никола­евич. Я вас никак не оскорблял.

– Да?! Ну, то, что вы подозреваете профессора уни­верситета в рэкете, это ладно. Встречаются жулики и не с такими чинами. Но как можно заподозрить доктора фило­логических наук в такой чудовищной безграмотности! Вот этого я оставлять не намерен!

– Однако же, – заявил участковый, – эта безграмот­ность могла быть намеренной. Для отвода подозрений.

– Даже намеренно я не в состоянии написать “прочь” без мягкого знака, а “мститель” через “и” после второго “тэ”. Даже под угрозой пистолета! Это противно всей моей сущности!.. Я этого так не оставлю…

Во время шумного объяснения Андрюша и Олик смот­рели друг на друга сперва с испуганной догадкой, потом с грустным пониманием. Наконец Олик протянул тихонько и жалобно:

– Ох и дура-ак…

В этот миг после слов профессора случился как раз пе­рерыв, и тонкий голосок Олика прозвенел в напряженной тишине.

– Кто дурак? – разом подобрался Кутузкин.

–Да не вы, не вы! – испугалась догадливая Варя. – Он хотел сказать… это…

– Что он хотел сказать?

– Постойте-ка! – Профессор ухватил письмо. – Да-да-да! Уважаемые Уки! Не ваш ли хитроумный товарищ взял в прошлый раз со стола мою расписку?

Беспощадный ужас проткнул несчастного Олика ледя­ными иглами. Какой кошмар! Он, Ольгерд Ковальчук, сво­им неудержимым языком предал своего товарища Ука! Не нарочно, конечно, но Пеке-то не легче от этого! Что теперь будет? И с Пекой, и с ним, с Оликом?!

Отчаяние помогло работе мысли. Спасительная догадка мгновенно озарила мозг. Олик выхватил у Кутузкина пись­мо, сжал в тугой комок, запихал в рот. Пожевал, выпучил глаза, мучительно глотнул. Зловещий документ ушёл в жи­вот, который дёрнулся под отглаженной матроской.

Никто не успел опомниться. Лишь через несколько се­кунд профессор встал со ступеньки, взял Олика за плечи. Слегка тряхнул. Может быть, хотел услышать шелест бу­маги в пищеводе? Потом он громко сказал в открытую дверь:

– Мама! Принеси, пожалуйста, касторку!

– Не поможет, – печально подвёл итог младший лей­тенант. – Документ уже не будет иметь надлежащего ви­да.

Профессор пожал плечами:

– Зачем он вам теперь-то? Неужели не ясно, что это просто детская шалость?

— Шалость! – взвился участковый. – Видели бы вчера Лошаткина, когда он прибежал ко мне среди ночи!.. И се­годня он пойдёт класть под камень “куклу”. То есть пакет, изображающий пачку ассигнаций.

– Вот там и ловили бы рэкетира. А зачем сюда-то яви­лись? – неласково поинтересовался профессор.

– Одно другому не мешает. Я подозревал, что брать добычу вы пойдете не сами, а пошлёте сообщника.

Егор Николаевич вздохнул. В долгом этом вздохе явно прочитывалась оценка детективных способностей участко­вого. Но вслух профессор сказал:

– Надеюсь, теперь вы снимаете с меня подозрения?

– Да, извините. Накладочка вышла…

– Тогда у меня предложение. Брать рэкетира пойдём вдвоём. Если там всё же и правда настоящий злоумышлен­ник, то… я когда-то занимался в секции самбо. А если Пека… – И. Егор Николаевич оглядел ребят.

Они его поняли. Профессор явно хотел прикрыть дурня от лишних неприятностей.

Время как раз приближалось к полудню.

Профессор и младший лейтенант велели ребятам, чтобы со двора ни шагу, а сами двинулись на операцию. Но по­слушался их только Олик. После всего случившегося (и по­сле касторки) он был печальный и покорный. Как герой, совершивший свой главный в жизни подвиг и теперь гото­вый на любую казнь. Он остался в доме под присмотром заботливой Ольги Никифоровны, а Матвей, Сеня, Антошка, Варя и Андрюша тайно двинулись следом за профессором и милиционером.

Сеня виновато прошептал Антошке:

– Не успел ты приехать и сразу в такую заваруху…

– Лишь бы Пеку не посадили в тюрьму, – отозвался Антошка. – Это самое ужасное, когда хочешь домой, а нельзя…

– Таких маленьких балбесов не сажают. Самое страш­ное для него – это тётя Золя.

– Зелёная педагогика? – спросил Антошка, уже под­наторевший в земных обычаях.

– Ох… – горестно отозвался Сеня.

Злополучный камень с “дырою” под ним и с полустёр­шимся рисунком проткнутого стрелой сердца лежал в не­ухоженном сквере на берегу речки Петуховки, что проте­кала среди старых улиц, и недалеко от Ямского пустыря. Это был высокий гранитный валун, он темнел среди травы рядом с полуразвалившейся беседкой. Под ним была похо­жая на неглубокую нору выемка. Мальчишки, когда игра­ли, часто пользовались им как тайником.

Профессор взял с собой бинокль.

Матвей забежал домой и тоже прихватил оптику: трубу “Турист” с двадцатикратным увеличением.

Далее события развивались так.

Профессор и участковый укрылись метрах в ста от кам­ня, за изгородью. Ближе было нельзя, чтобы не спугнуть рэкетира.

А ребята нашли убежище под мостиком, в кустах ольхи. Отсюда берег с беседкой и камнем просматривался тоже хо­рошо.

Тянулось время, журчали в осоке струи Петуховки. Матвей поглядывал на часы.

И вот, когда было без двух минут двенадцать, на берегу возник Степан Степаныч Лошаткин. Вся его тучная фигура изображала страх и покорность судьбе. Оглядываясь, Ло­шаткин присел у камня, что-то сунул в нору. Затем вы­прямился и, не глядя по сторонам, торопливо зашагал прочь. Как и предписывалось в зловещем письме.

Минут через пять появился Пека. Все смотрели в трубу, хватая её друг у друга.

Пека шёл и подбрасывал красный мячик. Посторонние должны были убедиться: славный весёлый мальчик вышел погулять и поиграть. Никакого злого умысла.

Мячик (совершенно случайно!) упал и подкатился к камню. Мальчик подбежал, нагнулся и (тоже совершенно случайно, из простого любопытства) сунул руку в дыру. Нащупал и вытащил свёрток. Пакет был небольшой. Маль­чик сунул его под майку. И вприпрыжку, всё так же под­кидывая, мячик, двинулся к изгороди. Как раз туда, где бы­ла засада.

– Ох и дураки мы, – запоздало простонал Андрюша. – Надо же было предупредить, чтобы он не совался, не брал…