— Виталик… — просипела я трясущимися губами, — Ты меня слышишь, любимый?

В ответ получила лишь размеренный, вводящий в ужас гул аппарата ИВЛ**. Повсюду трубки, аппараты, десятки кнопок и цифр.

Я присела рядом и осторожно погладила его безжизненную, холодную кисть.

— Он ледяной! Папа, почему он такой ледяной? — вскочила я в панике. — Господи! Он же не умер? Не умер?

— Нет. — слегка встряхнул меня за плечи отец. — У Виталика гипотермия.

Я стрельнула глазами на монитор и ужаснулась цифре 32,1°

— Но почему такая низкая?

— Не переживай, дочка. Она уже поднимается. Здесь работают лучшие врачи.

— Да что мне врачи? Стой, в смысле, "уже поднимается"? — зацепилась я за его слова.

— Потому что вчера она опускалась до двадцати восьми, Злат. И была близка к критической…

Отец ещё несколько минут посвящал меня в подробности, умело жонглируя медицинскими терминами. Но всё, что я уловила, это то, что Виталик пробыл в состоянии клинической смерти три минуты, но мозг выжил и остался практически не повреждённым. А ещё в сознание врезался тот факт, что первые трое суток — решающие. Если мы сможем продержаться, шансы на спасение возрастут до двадцати процентов.

Двадцать! — Меня бросило в жар. Жизнь моего любимого зависела от этой страшной цифры.

Но главное — нужно говорить с ним, общаться так, как если бы Виталик был здоров. Это мне было известно и без врачей.

Спровадив отца, я присела на край кровати больного и приступила к такому новому и немного странному общению:

— Медвежонок… Прости меня… Твоя Злата такая эгоистка. Дурочка. Извини, что давила на тебя, — я сжала его расслабленную, превратившуюся в бесполезную плеть руку. — А давай мириться? Признаю: я проиграла… Ну, любимый, просыпайся, вставай и мы с тобой поедем домой… — и, хотя я обещала себе не плакать в его присутствии, слёзы катились по щекам огромными, соляными кристаллами. — Я согласна больше не торопить тебя и ждать, сколько скажешь. Но только, если ты будешь рядом, хорошо? — губы касались ледяного лица десятками нежных поцелуев. Словно их количество могло повысить эти грёбаные двадцать процентов.

— Мы с малышом очень соскучились по тебе, любимый. Да, ты не ослышался — через восемь месяцев у нас родится ребёнок. И мне очень хочется, чтобы рядом с нашей дочкой был её замечательный и сильный папа. Точно будет девочка, я знаю… А ты как думаешь, любимый?

Я говорила с ним весь вечер. Болтала без умолку и обо всём, пока, утомлённая перелётом и последними событиями не задремала на кушетке.

Из глубокого сна меня вывели встревоженные крики врачей и суетливая беготня.

Не разбирая ни слова на арабском, я уставилась на расплывающиеся перед сонными глазами цифры монитора — 27,8°. И в подтверждение моей страшной догадки, в этом рое голосов услышала чистую английскую речь:

— Скорее! Ну где вы ходите? Колите же! Он уходит!

* "Меандр" — древнегреческий меандровый орнамент, который представляет собой бирдюр, составленный из прямых углов, складывающихся в непрерывную линию.

** ИВЛ — аппарат искусственноц вентиляции лёгких.

Не знаю, какой это был по счету раз, когда я внутренне умерла из-за него. Опустилась в самые недра ада, и прошла все его круги. Дважды. А когда ярко-зелёные цифры на мониторе начали расти, вместе с ними медленно, но упорно начала подниматься и я.

Двадцать восемь и четыре, двадцать девять и два…

Всю жизнь я вымаливала Виталика у Бога, выпрашивала у судьбы, а в ответ она только смеялась и лупила меня по щекам его любовью к жене или била под дых травмами… Увечьями, которым не было конца.

Врачи ушли, оставив следить за состоянием больного только одну молоденькую медсестру.

Я придвинула кресло вплотную к кровати и, забравшись в него с ногами, положила голову рядом с холодной рукой любимого. Не спуская глаз с монитора, тихо шептала ему всё, что приходило в голову. Начиная с того, что хочу на море и жду пока он меня туда поведёт, заканчивая выбором комнаты, которую мы переделаем в детскую в доме в Майами и, наконец, вариантами имени для малыша. Всё только самое положительное, счастливое и радостное.

Сама не понимала, откуда это бралось, учитывая моё внутреннее, черно-серое, депрессивное состояние и такой же тяжёлый взгляд медсестры. Грустный и жалеющий. В нём, как на белом листе чёрными, жирными буквами читалось: "Бедняжка", "Всё равно ведь не выживет", "Только мучает тебя".

Врачи списали Виталика. Поставили на нём крест. Нет, они, конечно, выполняли свой долг по поддержанию его жизненых функций, но на исцеление не надеялись. В отличие от меня. В силу своего юношеского максимализма или огромной любви и желания счастья, я верила, что Виталик выкарабкается.

Визуализировала нашу совместную жизнь и, отвернувшись от жалеющих меня карих глаз, вновь и вновь договаривались и торговалась с судьбой.

К следующему вечеру всё повторилось. Та же суета вокруг больного. Снова ужас, темнота и страх. И мокрый взгляд на зелёные цифры.

Вопреки прогнозам медиков, мой любимый продержался трое суток. Потом четверо… Десять дней…

Врачи сказали, что любая кома длится не дольше четырёх недель. Потом человек выходит из неё одним из способов: возвращается в сознание либо переходит в вегетативное состояние, которое может длиться годами и даже десятилетиями. Но чем дольше это продолжается, тем меньше шансы.

Но был ещё и третий вариант развития событий по прошествии этого месяца, но о нём я не хотела ни думать, ни, тем более, говорить.

Как не хотела разговаривать с приехавшими к больному родственниками — бывшей тёщей, смотревшей на меня, как на прилипчивую пиявку и с отцом Виталика, прилетевшему из России. К которому, кстати, теперь и переходило временное право владеть и распоряжаться имуществом и финансами сына.

Не помню, чтобы моя мать общалась раньше с Деборой, но теперь, видимо, начала. Потому что эта бывшая теща была осведомлёна о моём интересном положении. Нетрудно догадаться от кого. Не удивлюсь даже, если Алла специально подговорила её провести со мной разъяснительно-воспитательную беседу с прямыми и такими противными намёками на аборт.

Да, я стала называть женщину, давшую мне жизнь, исключительно "Алла". На мой взгляд, она не заслуживала даже грубого определения "мать".

А Деборе нужно отдать должное — она не подвела свою новую подругу. Заводил этот разговор несколько раз. Пока я, разозлившись, не послала её в жёсткой форме. На что эта прожжённая до мозга костей интеллегентка отреагировала не иначе, как "малолетняя шлюха".

Странно, но при всём желании ей врезать, я лишь расхохоталась на весь больничный коридор. И от этого, непрекращающегося смеха даже настроение поднялось. Истерика какая-то…

Вслед за ней начались более мягкие намёки со стороны Леонида Александровича — отца Виталика. Но его поставить на место получилось быстро и, конечно, не таким жёстким методом.

Всё это было очень неприятно, мерзко, но, на самом деле мало заботило.

В эти четыре недели во мне боролись радость, что сейчас шансы на выздоровление у Виталика максимально высоки и страх третьего варианта выхода из комы…

И, хотя, теперь я была одинока и потеряна как никогда, так же, сильнее, чем прежде я получала поддержку от своего отца.

Только он был рад скорому появлению внука и только он верил в то, что Виталик выживет. И, хотя, папа вынужденно вернулся обратно в Лос-Анджелес, решать возникшие трудности со своей студией монтажа, его ежедневная поддержка по видеосвязи была бесценной.

Как и та, которую он оказал позже, когда спустя месяц, по словам врачей, организм Виталика из комы перешёл в вегетативное состояние.

Хотя, лично я разницы не видела…

Вначале мы думали, что перевезём Виталика в Штаты, домой. Заберём из больничных стен и этой гнетущей и затхлой обстановки под домашний присмотр. Но, врачи категорически были против. Все в один голос твердили, что перелёт губителен для его нестабильного артериального давления.