Он кладет трубку прежде, чем я успеваю сказать ему, чтобы он принес лестницу. И, если подумать, прежде чем я могу попросить его спасти меня.

Когда появляется Леви, я хочу поцеловать его за то, что он спас меня от комаров, и призраков, и призраков комаров. Я также хочу убить его за то, что он стал свидетелем масштабов унижения Би Кенигсвассер, человеческой катастрофы. Что я могу сказать? Я вмещаю в себя множество.

Он выходит из нефтеналивного грузовика, на который я, к сожалению, больше не имею права жаловаться, осматривает стену и подходит к воротам с другой стороны. К его чести, если он и ухмыляется, то делает это изнутри. Его выражение лица нейтрально, когда он спрашивает: — Ты в порядке?

Считается ли глубокая растерянность нормальным состоянием? Скажем так: — Да.

— Хорошо. Вот что мы сделаем: Я пронесу лестницу через ворота, а ты воспользуешься ею, чтобы забраться на вершину стены. Я буду на другой стороне, чтобы поймать тебя.

Я хмурюсь. Он говорит очень… властно. Самоуверенно. Не то чтобы он обычно не был таким, но это оказывает на меня новый… эффект. Боже мой. Я что, девица в беде?

— Как мы заберем лестницу?

— Я заеду завтра утром и заберу ее.

— А если кто-то украдет?

— Я потеряю драгоценную реликвию, которая передавалась в моей семье из поколения в поколение.

— Правда?

— Нет. Готова?

Нет, но это неважно. Он поднимает лестницу, как перышко, и проносит ее через ворота. Когда я обнаруживаю, что она такая тяжелая, что я едва могу удержать ее в вертикальном положении, мне не по себе. Я говорю себе, что у меня есть другие таланты, пока он терпеливо проводит меня через процесс освобождения защелок и установки защитного механизма. Должно быть, он замечает, как меня раздражают его наставления, потому что он говорит: — По крайней мере, ты знаешь об угловой извилине.

Я поворачиваюсь, чтобы зашипеть на него, но останавливаюсь, увидев его выражение лица. Он снова дразнит меня? Во второй раз? За день?

Неважно. Я поднимаюсь, что оказывается приятным отвлечением. Потому что, помните, я упоминала, что мое тело любит падать в обморок? Так вот. Высота заставляет его еще больше любить обмороки. Я на полпути к вершине, и моя голова начинает кружиться. Я хватаюсь за боковые стойки и делаю глубокий вдох. Я могу это сделать. Я могу поддерживать нормальное кровяное давление, не теряя сознания. Я даже не так высоко. Здесь, если я посмотрю вниз, я смогу…

— Не надо, — приказывает Леви.

Я поворачиваюсь к нему. Я на несколько дюймов выше, и под этим углом он выглядит еще более красивым. Боже, я ненавижу его. И себя. — Что не надо?

— Не смотри вниз. Будет еще хуже.

Откуда он вообще это знает…

— Смотри вверх. Сделай один шаг за другим, медленно. Да, хорошо. — Я не знаю, сработал ли его совет, или мое кровяное давление естественно повышается, когда мне говорят, что делать, но я добираюсь до вершины, не разваливаясь, как мешок с картошкой. В этот момент я понимаю, что худшее еще впереди. — Просто спустись с края, — говорит Леви. Он стоит прямо подо мной, руки подняты, чтобы поймать меня, его голова в нескольких дюймах от моих болтающихся ног.

— Господи… — Забудьте об обмороке. Меня сейчас стошнит. — Что, если ты не поймаешь меня? Что, если я слишком тяжелая? Что если мы оба упадем? Что если я сломаю тебе шею?

— Я — да, ты — нет, мы — нет, и ты — нет. Ну же, Би, — терпеливо говорит он. — Просто закрой глаза.

Видишь? Вот во что ты ввязываешься, когда тренируешься. Оставайтесь в тихой гавани своего дивана, детки.

— Ты готова? — спрашивает он ободряюще. Доверие падает. С Леви Уордом. Боже, когда это стало моей жизнью? Доктор Кюри, пожалуйста, присмотрите за мной.

Я отпускаю себя. На секунду я зависаю в воздухе, уверенная, что разлетится в стиле Шалтая-Болтая. Затем сильные пальцы смыкаются вокруг моей талии, и я оказываюсь в объятиях Леви второй раз за десять дней. Наверное, я слишком сильно оттолкнулась от стены, потому что в итоге мы оказались ближе, чем я предполагала. Я трусь о него передом, когда он опускает меня на землю, и я чувствую все. Все. Твердые мышцы его плеч под моими руками. Тепло его плоти сквозь рубашку. Как его ремень впивается мне в живот. Опасное покалывание внизу живота, когда он… Что? Нет.

Я отступаю назад. Это Леви Уорд. Женатый мужчина. Отец. Верблюжий член. О чем я вообще думаю?

— Ты в порядке?

Я киваю, запыхавшись. — Спасибо, что так быстро приехал.

Он отводит взгляд. Возможно, даже покраснел. — Не за что.

— Мне очень жаль, что я нарушила твой вечер. Я пыталась позвонить Росио, но она была… Я не знаю точно, где.

— Я рад, что ты мне позвонила.

Правда? Я сильно сомневаюсь. — В любом случае, спасибо тебе большое. Как я могу отплатить за услугу? Могу я заплатить за бензин?

Он качает головой. — Я отвезу тебя домой.

— О, в этом нет необходимости. Я всего в пяти минутах ходьбы.

— Там кромешная тьма и нет тротуаров. — Он открывает пассажирскую дверь, и у меня не остается выбора, кроме как залезть внутрь. Неважно. Я могу пережить еще одну минуту в непосредственной близости от него.

Внутри его грузовика все чисто и хорошо пахнет — я не верила, что такое возможно, — в кузове лежит горсть Lärabars, от которых мой желудок сводит судорогой от голода, и наполовину полный CamelBak, ради которого я готова рискнуть его микробами. А еще он водит машину с механической коробкой передач. Хмф. Выпендреж.

— Ты остановилась в ночлежке, верно?

Я киваю, дергая за подол шорт. Мне не нравится, как высоко они поднимаются, когда я сижу. Не то чтобы Леви когда-либо добровольно смотрел на мои бедра, но я немного стесняюсь, так как Тим смеялся надо мной за то, что я босоногая. А Энни защищала меня, кричала на него, что мои ноги идеальны и его мнение не нужно, а я…

Грузовик заводится. Знакомый голос заполняет кабину, но Леви быстро переключается на NPR. Я моргаю. Ведущий говорит о голосовании по почте. — Это была… Pearl Jam?

— Да.

— Vitalogy?

— Да.

Хамф. Pearl Jam не моя любимая, но она хорошая, и я ненавижу, когда Леви любит хорошую музыку. Мне нужно, чтобы он любил Dave Matthews Band. Чтобы он фанател от Insane Clown Posse. Чтобы у него был штамп «Nickelback tramp stamp». Это то, чего я заслуживаю.

— Что ты делала на кладбище? — спрашивает он.

— Просто… бегала.

— Ты бегала? — Он удивлен. Оскорбительно.

— Эй, я знаю, что выгляжу как слабачка, но…

— Ты не выглядишь, — вмешивается он. — Выглядишь как слабачка, я имею в виду. Просто в аспирантуре ты…

Я поворачиваюсь к нему. Уголок его рта изгибается вверх. — Что?

— Однажды ты сказала, что время, потраченное на тренировки, никогда не вернуть.

Я не помню, чтобы я это говорила. Особенно Леви, поскольку в Питте мы обменялись примерно двенадцатью словами. Хотя это похоже на то, что я бы сказала. — Как выяснилось, чем выше твоя аэробная подготовка, тем здоровее гиппокамп. Не говоря уже об общей связности сети режима по умолчанию и многочисленных пучков аксонов, так что… — Я пожимаю плечами. — Я с негодованием признаю, что, согласно научным данным, физические упражнения — это хорошо. — Он хихикает. Морщатся уголки его глаз, и это заставляет меня хотеть продолжения. Не то чтобы я заботилась о том, чтобы заставить его смеяться. С чего бы это? — Я занимаюсь по программе «от-Дивана-до-5км», но… фу.

— Фу?

— Фу.

Его улыбка расширяется на миллиметр. — Сколько длится программа?

— Четыре недели.

— И как долго ты на ней?

— Пару недель.

— Какую дистанцию ты преодолеваешь?

— …Две мили. Я ударилась о стену. На третьей минуте. — Он бросает на меня скептический взгляд. — Если честно, это всего лишь второй раз, когда я бегаю со времен средней школы.

— Здесь ужасная жара. Возможно, ты захочешь бегать по утрам. Но ты ведь не любишь бегать по утрам, верно? — Он задумчиво покусывает губу. Я задаюсь вопросом, откуда он мог это знать, и понимаю, что, к сожалению, стоит только взглянуть на меня до одиннадцати утра. — В Космическом центре есть спортзал, в который ты должна иметь доступ.