— Инженерные лаборатории находятся в этом коридоре, — говорит Гай. Помещение представляет собой интересное сочетание стекла и дерева, и я могу заглянуть внутрь некоторых комнат. — Немного захламлено, и большинство людей сегодня не работают — мы перетасовываем оборудование и реорганизуем пространство. У нас много текущих проектов, но BLINK — всеобщее любимое детище. Другие астронавты заглядывают сюда время от времени, просто чтобы спросить, сколько еще времени пройдет, пока их шикарные вещи будут готовы.

Я усмехаюсь. — По-настоящему?

— Да.

Делать шикарные вещи для астронавтов — это мое буквальное описание работы. Я могу добавить это в свой профиль на LinkedIn. Не то чтобы кто-то пользовался LinkedIn.

— Лаборатории нейронаук — ваши лаборатории — будут справа. Здесь есть… — У него звонит телефон. — Извините, не возражаете, если я возьму трубку?

— Вовсе нет. — Я улыбаюсь его бобровому чехлу для телефона (инженер от природы) и отворачиваюсь.

Я думаю, не сочтет ли Гай меня неумехой, если я сделаю несколько снимков здания для своих друзей. Я решаю, что смогу с этим смириться, но когда достаю свой телефон, то слышу шум из коридора. Он мягкий и звонкий, и звучит очень похоже на…

— Мяу.

Я оглядываюсь на Гая. Он занят тем, что объясняет, как поставить «Моану» кому-то очень маленькому, поэтому я решаю проверить. Большинство комнат пустынны, лаборатории полны большого, заумного оборудования, которое выглядит так, как будто оно принадлежит… ну… NASA. Я слышу мужские голоса где-то в здании, но никаких признаков…

— Мяу.

Я оборачиваюсь. В нескольких футах от меня с любопытным выражением стоит красивая маленькая кошка.

— А ты кто? — Я медленно протягиваю руку. Котенок подходит ближе, деликатно обнюхивает мои пальцы и приветственно трется в мою руку.

Я смеюсь. — Ты такая милая девочка. — Я приседаю на корточки, чтобы почесать ее под подбородком. Она игриво покусывает мой палец. — Разве ты не самая мурлыкающая малышка? Я так рада, что познакомилась с тобой.

Она бросает на меня презрительный взгляд и отворачивается. Я думаю, она понимает каламбур.

— Да ладно, ты просто котенок. — Еще один возмущенный взгляд. Затем она запрыгивает на стоящую рядом тележку, заваленную до потолка коробками и тяжелым, шатким на вид оборудованием. — Куда ты собралась?

Я прищуриваюсь, пытаясь понять, куда она исчезла, и тут до меня доходит. Оборудование? Шаткое на вид оборудование? Оно на самом деле шаткое. И кошка ткнула его достаточно, чтобы сместить. И оно падает мне на голову.

Действительно.

Прямо.

Сейчас.

У меня меньше трех секунд, чтобы отойти. Что очень плохо, потому что все мое тело вдруг стало каменным, не реагирующим на команды мозга. Я стою там, испуганная, парализованная, закрыв глаза, а в голове крутится беспорядочный хаос мыслей. Все ли в порядке с кошкой? Я умру? О Боже, я умру. Раздавленный вольфрамовой наковальней, как Уайль И. Койот. Я — Пьер Кюри двадцать первого века, которому вот-вот размозжит череп телега, запряженная лошадью. За исключением того, что у меня нет кафедры на физическом факультете Парижского университета, которую я могла бы оставить своей прекрасной супруге Мари. Кроме того, что я не сделала и десятой доли того, что собиралась сделать. Кроме того, что я хотела так многого и никогда, о Боже, в любую секунду…

Что-то врезается в мое тело, отбрасывая меня в сторону и впечатывая в стену.

Все вокруг — боль.

На пару секунд. Потом боль проходит, и все превращается в шум: лязг металла, падающего на пол, крики ужаса, пронзительное «мяу» где-то вдалеке, а ближе к моему уху… кто-то пыхтит. Меньше чем в дюйме от меня.

Я открываю глаза, задыхаясь, и…

Зеленый.

Все, что я вижу — зеленое. Не темный, как трава снаружи, не тусклый, как фисташки, которые я ела в самолете. Этот зеленый — светлый, пронзительный, интенсивный. Знакомый, но трудно определить, не похожий на…

Глаза. Я смотрю в самые зеленые глаза, которые когда-либо видела. Глаза, которые я видела раньше. Глаза, окруженные волнистыми черными волосами и лицом с углами, острыми краями и полными губами, лицом оскорбительно, несовершенно красивым. Лицо, прикрепленное к большому, твердому телу — телу, которое припирает меня к стене, тело, состоящее из широкой груди и двух бедер, которые могли бы стать красными деревьями. Легко. Одна просунута между моих ног и держит меня. Непреклонно. Этот мужчина даже пахнет лесом — и этот рот. Этот рот все еще тяжело дышит на мне, вероятно, от усилий по извлечению меня из-под семисот фунтов инструментов для машиностроения, и…

Я знаю этот рот.

Леви.

Леви.

Я не видела Леви Уорда шесть лет. Шесть благословенных, блаженных лет. И вот он здесь, вдавливает меня в стену посреди Космического центра NASA, и он выглядит… он выглядит…

— Леви! — кричит кто-то. Грохот смолкает. То, что должно было упасть, оседает на пол. — Ты в порядке?

Леви не двигается и не смотрит в сторону. Его рот работает, и горло тоже. Его губы раздвигаются, чтобы что-то сказать, но звук не выходит. Вместо этого рука, одновременно стремительная и нежная, тянется вверх, чтобы обхватить мое лицо. Она такая большая, что я чувствую себя в идеальной колыбели. Меня окутывает зеленое, уютное тепло. Я хнычу, когда она покидает мою кожу, пронзительный, непроизвольный звук из глубины моего горла, но я останавливаюсь, когда понимаю, что она только перемещается к задней части моего черепа. К впадине ключицы. К моим бровям, отодвигая волосы.

Это осторожное прикосновение. Настойчивое, но нежное. Затяжное, но безотлагательное. Как будто он изучает меня. Пытается убедиться, что я цела и невредима. Запоминает меня.

Я поднимаю глаза и впервые замечаю глубокое, неприкрытое беспокойство в глазах Леви.

Его губы шевелятся, и я думаю, что, возможно, он произносит мое имя? Один раз, а потом снова? Как будто это какая-то молитва?

— Леви? Леви, она…

Мои веки закрываются, и все погружается в темноту.

В будние дни я обычно ставлю будильник на семь утра, а затем просыпаю его от трех (Бешеный успех) до восьми раз (Надеюсь, по дороге на работу на меня нападет стая бешеной саранчи, что позволит мне найти утешение в холодных объятиях смерти). В понедельник, однако, происходит беспрецедентное: Я встаю в пять сорок пять, ясноглазая и кустисто-хвостатая. Я выплевываю свой ночной фиксатор, бегу в ванную и даже не жду, пока нагреется вода, чтобы встать под душ.

Мне так не терпится.

Заливая овсянку миндальным молоком, я показываю доктору Кюри пальцем. — BLINK начинает работу сегодня, — говорю я магниту. — Посылай хорошие вибрации. Держи излучения.

Не могу вспомнить, когда в последний раз я была так взволнована. Наверное, потому что я никогда не была частью чего-то настолько захватывающего. Я стою перед шкафом, чтобы выбрать наряд, и сосредотачиваюсь на этом — на сильном волнении, чтобы не думать о том, что произошло в пятницу.

Честно говоря, думать особо не о чем. Я помню только тот момент, когда потеряла сознание. Да, я упала в обморок в мужских объятиях Его Божественности, как истеричка двадцатого века, завидующая пенису.

В этом нет ничего нового, правда. Я постоянно падаю в обморок: когда давно не ела, когда вижу фотографии больших волосатых пауков, когда слишком быстро встаю из сидячего положения. Удивительная неспособность моего организма поддерживать минимальное кровяное давление при обычных повседневных событиях делает меня, как любит говорить Рейке, любительницей обмороков. Врачи недоумевают, но в конечном итоге их это не беспокоит. Я давно научилась поднимать с себя пыль, как только прихожу в сознание, и заниматься своими делами.

Однако в пятницу все было иначе. Я пришла в себя через несколько мгновений — кота нигде не было видно — но мои нейроны, должно быть, все еще давали сбои, потому что я галлюцинировала то, чего никогда не могло произойти: Леви Уорд, несущий меня в вестибюль и бережно укладывающий на один из диванов. Затем я, должно быть, галлюцинировала еще что-то: Леви Уорд злобно разрывает на части инженера, который оставил тележку без присмотра. Это должно было быть лихорадочным сном по нескольким причинам.