— А если против? — она снова испуганно вскрикнула, когда он наступил на пояс юбки и буквально заставил её вышагнуть из мешающей у щиколоток тканевой петли за секунду до того, как насильно прогнул её в спине и раздвинул ей ноги.

— Серьёзно? Против?..

Следующий её вскрик был связан отнюдь не со страхом за свою жизнь. И это был скорее громкий всхлип от последующей неожиданности, когда он забрался пальцами ей под ягодицы, без труда нащупав горячую промежность, а уже там скользнув несколько раз по влажным и очень гладким складочкам явно припухшей киски. И чем дольше он её растирал, размазывая набежавшие до этого капли интимных соков, тем их становилось по ощущениям всё больше и больше.

— А это тогда что, милая? Хотя я думал, что придётся смазывать себе член слюной.

Она дёрнулась и снова всхлипнула, когда он задержался ненадолго на её горячем клиторе, а потом прошёлся несколько раз по всей киске и даже погрузился двумя пальцами ненадолго в сжимающееся лоно, сделав там несколько жестких толчков. Видимо, чтобы убедиться окончательно, как быстро она заводилась и насколько уже была готова его принять.

— Что-то не похоже, чтобы ты была против. Скорее даже наоборот.

— Пожалуйста… прошу… — а это её немощное, будто бредовое бормотание едва ли было можно назвать ярыми попытками его остановить.

— Что? О чём ты просишь, моя девочка? Хотя, нет. Можешь не говорить. Я прекрасно догадываюсь и так…

Он и сам хрипел ей на ухо, словно с трудом соображал что именно, поскольку его несло сейчас на такой волне, что остановить его сейчас могла, наверное, лишь пуля в лоб. Да и кто бы это вообще рискнул сделать, тем более здесь? Его даже не волновал тот факт, что двери в комнату оставались открытыми, и он не отдавал слугам распоряжения не ходить по пентахаусу без его прямого разрешения. Сейчас ему было на всё это плевать. Он и не ощущал, что здесь, кроме него и Дейзи находился кто-то ещё, пусть и в другой части апартаментов. Его переполняли совершенно другие мысли. Точнее, безумные желания, которые подчиняли его, будто бездумное животное или обезумевшего зверя. И когда он высвобождал из брюк стоячий колом член, всё, что им двигало, и чего он так страстно жаждал, это взять своё. Подмять под себя эту неугомонную девчонку и наказать в своей особой манере. Её давно уже надо было наказать, но куда жёстче, чем он собирался сделать прямо сейчас.

— И ты забыла о самом главном, милая. О том, что я буду тебя трахать вне зависимости от тех дней, когда ты можешь забеременеть. Да и ты сама не можешь знать наверняка, когда они начинаются, а когда заканчиваются. Радуйся, что у меня вообще на тебя стоит!

Вообще стоит? Наверное, он хотел её не только унизить, но и ударить последней фразой как можно больней. Потому что у него не просто стоял. Казалось, ещё немного и залупа буквально лопнет от перевозбуждения, а он даже не успеет вставить. Но, слава богу, ничего подобного не произошло. Хотя кровь в висках и по глазам тарабанила как бешеная, особенно когда он прижал головку с членом к горячей промежности девушки и несколько раз прошёлся от манящего входа во влагалище до клитора и обратно. После чего не удержался и всё-таки вогнал в неё практически весь ствол до упора, едва не с упоением вжавшись зудящей мошонкой в её припухшую киску и дурея от новых ощущений ещё больше. А потом уже срываясь окончательно, когда начал в ней двигаться. Точнее, вбиваться, как заведённый, пока руками обхватывал ей горло и её бл@дское тело, не давая ей ни единой возможности ни вырваться, ни сделать что-либо со своей стороны. Пока прижимался щекой к её виску и уху, наговаривая охрипшим голосом уничижительные эпитеты, больше похожие не безумный бред одержимого психопата.

— И радуйся, что я ещё вообще тебя трахаю, вместо того, чтобы выставить за двери…

Я даже не знаю, кто из нас ненормальный больше всего. Я или он. Хотя, возможно, оба хороши. Но сегодня что-то определённо пошло не так, и произошло всё это не без участия моей далеко не святой маменьки. Правда, когда Стаффорд сорвался и, в прямом смысле этого слова оттрахал меня у окна в своей излюбленной манере, думать о чём-то другом или о ком-то другом я, само собой, уже не могла. И даже, мать его, кончила! Не меньше двух раз, поскольку он сам ещё так быстро никогда не кончал. И, естественно, по ощущениям мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я наконец-то свихнусь. Но спасительного сумасшествия не наступало. А после того, как Рейнальд спустил в меня и через несколько секунд отстранился, на меня снизошло убийственное отрезвление. Я чуть было не скатилась по косяку и стеклу террасных дверей на пол, так как ноги предательски тряслись и подгибались, а внутри словно содрогались все внутренности то ли от бешеного стука сердца, то ли от пробравшей меня насквозь ледяной лихорадки.

— Возвращайся в свою комнату. Можешь полежать пару часов на кровати. Потом сделаешь тест.

И, естественно, ничего приятного на прощание Стаффорд мне так и не сказал, задержавшись здесь не больше, чем на пару минут. Вернее, пока не застегнул свои брюки и не поправил на себе одежду. И всё. Словно размазал напоследок по стеклу, как какую-нибудь надоедливую мошку. И ушёл. Спокойно, без спешки. Как ни в чём ни бывало.

Кажется, я ещё не сразу решилась встать во весь рост и тоже пойти на выход из этой… этой сумасшедшей комнаты, которую я ненавидела в те мгновения как ненормальная. И которую мечтала больше никогда не увидеть, как и всех стоявших сейчас в ней вещей. Я даже старалась не смотреть в сторону замотанной в несколько слоёв целлофаном и пузырчатой плёнкой детской кроватки, цена которой, наверное, была как за новехонький седан.

Стаффорд точно сумасшедший! Зачем он это всё тут устроил, даже не зная, забеременею я или нет? Или у него подобным образом проявлялся собственный мазохизм? Хотя, нисколько не удивлюсь, если он был уверен в благоприятном исходе поставленной перед собой задачи на все двести. Ведь я же дочка Норы Андервуд, которая забеременела от него двадцать три года назад, как по щелчку пальцев. Мой генофонд не должен был подкачать.

Но, увы… что-то изначально пошло не так. И вся неделя, которая должна была по всем законам классики жанра привести меня к столь долгожданной для Рейнальда беременности, закончилась ничем. Кажется, он и говорил мне перед уходом из детской о тесте, едва ли веря в благоприятный результат. А я… Я возненавидела его за это ещё больше. За весь сегодняшний день. И, возможно, за другие. За то, что он так и не изменился за эти недели.

Хотя, нет. Вру. Ещё как изменился. Но в совершенно другую сторону. Словно начал терять лицо вместе с каждым уходящим днём бессмысленного ожидания. И наши публичные походы по ресторанам, или ещё куда, уже не имели той чарующей ауры, которая нас когда-то окутала в опере и сделала максимально близкими в президентском номере-люксе отеля Ритц-Карлтон. И как бы я не пыталась понять, что же случилось, и что же я делала не так — у меня никак не выходило. Почему Стаффорд отдалялся от меня. Точнее, становился другим, будто не самим собой, проявляя ко мне нескрываемое раздражение. Правда, не знаю, что хуже. Его раздражение или равнодушное разочарование? В любом случае, это мало походило на то, о чём я когда-то мечтала. А сегодня и подавно.

Кажется, я возвращалась в свои комнаты не то что на чистом автомате, а как раз в том состоянии, которое можно назвать абсолютной апатией. Пустотой и выедающим до основания душу равнодушием. Я даже не запомнила и половины пройденного мною пути. И как добралась до кровати. Как легла на неё (а может и упала) и сколько в ней пролежала, глядя ничего не видящим взглядом в потолок и совершенно не обращая внимания на размазанные на внутренней части бёдер липкие пятна спермы.

Какая теперь разница? За эту неделю Стаффорд ясно дал мне понять, что я ему интересна ни в качестве желанной секс-игрушки, а в виде инкубатора для его будущего ребёнка. И, конечно, от этого было не просто больно. Хотелось буквально орать во всю глотку. А лучше, прийти туда, где этот мудак сейчас седел и устроить ему настоящую истерику века, чтобы запомнил на всю оставшуюся жизнь. И хрен с тем, что он потом сделает. Пусть даже выставит за двери своего роскошного пентхауса. Что толку от всех его материальных возможностей и безграничных связей, если я чувствую себя здесь, как размазанный кусок дерьма по дну золотой клетки.